н хоть трижды могущественным магом, не должны доставлять тягот великанам, которые любят похрапеть на утренней зорьке. И потому заваривал чай, оставляя ведро на углях, чтобы не очень остывало, и шел с кружкой на берег - должно быть, думал там о чем-то. Но ни чая в ведре, ни самого Синяки Пузан не обнаружил и потому не на шутку встревожился. - Понесло же его куда-то, - бормотал Пузан, выписывая петли вокруг дома. - Никогда не знаешь, что ему в голову взбредет, милостивцу и благодетелю... Он спустился к заливу и прислушался. В какой-то миг ему показалось, что от города доносится колокольный звон. - Опять Карл Великий где-то помер, - проворчал Пузан. - И все им неймется. Там, поди, всего два колокола и осталось, а как трезвонят... И тут он, наконец, увидел Синяку. Чародей лежал лицом вниз в густом камыше, на самом берегу. Левая его рука, упавшая в воду, качалась на мелких волнах, набегавших на гальку, как неживая. - Господин Синяка! - завопил великан, мгновенно переходя от ленивого недоумения к панике. Он скатился в камыши и схватил Синяку за плечи. Бессильно мотнулась голова. Пузан уложил его себе на колени и принялся водить своей шершавой лапой по смуглому лицу. Время от времени великан наклонялся и дышал на своего господина в попытке согреть его. - Несчастье-то какое, - бормотал он, озираясь по сторонам, видимо, в поисках помощи. - Перестань причитать, - прошептал Синяка, - я еще жив. - Конечно, живы, - сказал великан, приободрившись, и пригладил темные вьющиеся волосы Синяки. - Кто же говорит, что вы умерли? А вчера и третьего дня весь день босиком ходили и перенапрягались в такую жару - вот и результат... Потому что надо себя немножко и поберечь. А то как малое дитя... - Он шумно всхлипнул. - Пусти-ка, - сказал Синяка и, хватаясь за великана, сел. Пузан обнял его и прижал к себе. - Вот и ладно, - сказал он. - Я сейчас чайку согрею... Жалко, что вы кристалл разбили, господин Синяка. Это вы не подумавши сделали. Сидели бы мы с вами сейчас в доме на лавочке, чай бы пили с мятой и поглядывали себе, что и где происходит... - Не зря, - сказал Синяка. - Я его правильно разбил, Пузан. Еще минута - и он уговорил бы меня... - Да кто "он"-то? - Торфинн. - Ну вот, опять вы за свое! - с досадой сказал Пузан. - Дался вам этот душегубец... Он - где, а вы где? Или... - Внезапно страшная мысль пришла ему на ум, и он даже задохнулся. - Или он здесь? - вымолвил великан, серея. Синяка слабо улыбнулся, качнул головой. - Ну так чего пугаете... - Пузан едва не плакал. - Все бы вам надсмешки строить... - Я не пугаю, - тихо сказал Синяка. - Я видел его в кристалле. Хотел попросил, чтобы он отпустил Аэйта и Мелу. - А он что? - Сказал, что они, согласно пророчеству, его погубят. - Эх, вы! - произнес Пузан с выражением. - Кому поверили? Да Торфинн соврет - недорого возьмет. А вы туда же. Уши развесили. Он, конечно, рад стараться, видя такую наивность. Вы же как дитя, господин Синяка. Всякий норовит в доверие влезть и надуть! - Он подумал и добавил в сердцах: - А хотя бы и так! Хотя бы и погубили! - Сказал, что мы с ним уйдем из этих миров одновременно, он и я, - продолжал Синяка. Великан зажал ему рот ладонью, больше похожей на лопату. - И слушать не хочу. Ежели ходить босиком и спать на сыром песке - тогда конечно. Тогда что угодно может случиться, без всякого Торфинна, и очень даже запросто. Синяка отвел огромную ладонь от своего лица. Словно не расслышав великаньего выступления, добавил тем же тоном: - И он едва не уговорил меня. Еще немного, и я выдал бы ему, что у Аэйта в ладони живет разрыв-трава, что мальчик наделен Светлой Силой, что он разрушил засов своей камеры и сейчас прячется у Вальхейма, и что Вальхейм предаст своего хозяина, потому что я велел Аэйту назвать капитану мое имя. - Вы что это, господин Синяка? - Великан даже подскочил. - Вы что такое говорите, а? - То и говорю. Как бы я, по-твоему, после этого жил? - Он усмехнулся. - И ведь ничего не стоило произнести эти несколько слов. Так и тянуло - поднести к губам кристалл... Вот я его и... - Вы успокойтесь, господин Синяка. Подумаешь, стекляшку кокнули... Совсем даже неинтересно, что там у них происходит. Что мы с вами, кочующих замков не видели? У нас своих забот хватает. - Я и без кристалла знаю, что случилось, - сказал Синяка, прикрывая глаза. Великан шевельнулся, но задать вопрос не отважился. Синяка уловил его движение. - Торфинна больше нет, - сказал он ровным, мертвым голосом. - Откуда вам известно? - жадно спросил Пузан. Синяка коснулся ладонью груди. - Болит... - прошептал он. - Не мучай меня, Пузан... - Да забудьте вы его! - в сердцах закричал великан. - Сдох - туда ему и дорога. Я вас вылечу. Сейчас травы заварю, то, се... Лешака пригоню какого-нибудь, намедни шастал тут один, немытую кастрюлю всю ночь гонял языком по двору - вылизывал... Он взвалил Синяку на плечо и потащил к дому, на ходу развивая вслух свои хозяйственные планы. Увлеченный потоком мыслей, не сразу расслышал синякин голос. Наконец, он остановился и переспросил. - Что вы сказали, господин Синяка? Синяка вздохнул и повторил: - Сказал, что теперь время пойдет быстрее. Теперь Аэйт шел первым. Обычно он всегда видел перед собой спину старшего брата, и сейчас от пустого горизонта ему делалось не по себе. На ходу он бормотал под нос обрывок какой-то полузабытой песни: Долго я шел Берегом реки... О-очень до-олго я шел... За ним шаг в шаг ступал рослый человек, которого Аэйт заставил помогать себе. Он нес Мелу. Стриженые белые волосы щекотали шею Вальхейма. Даже сквозь одежду Вальхейм ощущал жар его тела. Камешки хрустели под тяжелыми сапогами капитана. Мела не то спал, не то опять потерял сознание. Заметно темнело. Аэйт не понял, когда именно они покинули мир Красных Скал. Споткнувшись в сумерках о камень, он увидел, что закат угасает и близится вечер. Настоящий вечер. И когда позднее на темном небе появилась луна, она тоже была другой - далекой, белой. Аэйт остановился. - Хватит на сегодня, - сказал он. - Уже ночь. Ингольв свалил Мелу на берегу, не потрудившись выбрать место поудобнее, и опустился на ствол упавшего дерева. Он обращался с раненым без всякой деликатности, но когда они остановились на ночь, помог ему напиться, подав воду в горстях. Мела жадно выпил, склонив лицо к этим большим жестким рукам, обтер растрескавшиеся губы рукавом, однако благодарить не стал. Вальхейм этого не заметил. Он встал на колени у берега и начал пить сам, тяжело дыша. Вода стекала у него по подбородку. Аэйт сидел рядом на земле, скрестив ноги и положив поперек колен длинный меч Гатала. Он улавливал где-то поблизости странное движение. Он не мог объяснить, ЧТО именно он слышал и слышал ли он это вообще, но вокруг на мягких лапах бродила тревога, которая не давала ему покоя. И это была его собственная тревога, не синякина. Где-то на берегах Элизабет притаилось Зло. Старое, умное, сильное. Светлая Сила Аэйта вздрагивала, прислушиваясь к нему. Внезапно Аэйт понял, что стал гораздо лучше видеть. Он не мог бы точно сказать, кто наделил его могуществом - Торфинн или Безымянный Маг. Но кто бы это ни сделал, жившая в нем Сила рвалась наружу, не желая больше таиться. Она неудержимо влекла его в мир магии и тайного знания, не слушая ни просьб, ни жалоб. Настал момент, когда маленький воин перестал сопротивляться. Он сам не заметил, как перешагнул невидимую грань. Ингольв натаскал веток и разложил на берегу небольшой костерок. Аэйт хотел было запретить ему разводить огонь, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания, но потом махнул рукой. Как там говорил Алвари? Чему быть - того не миновать. Он попытался вспомнить, как выглядит бог Чему-Быть, и улыбнулся, так и не вспомнив. Он подсел ближе к огню и уложил голову брата себе на колени. Аэйт был голоден, но куда больше его беспокоило сейчас другое: голоден был Мела. - Ингольв, - тихонько позвал Аэйт. Капитан медленно повернулся и посмотрел на своего спутника так, словно видел его впервые. Много лет Вальхейм жил в окружении толстых стен. Край света можно было потрогать рукой; там, где заканчивался Кочующий Замок, начинались чужие, враждебные миры, и Вальхейм привык определять их для себя как призрачные или вовсе несуществующие. Внутри же стен текла своя жизнь - сложная, подчас мучительная, полная странностей и загадок, но надежность и привычка сделали ее для Вальхейма единственно возможной. Теперь стены рухнули. Огромное пространство Элизабет навалилось на него почти ощутимой тяжестью. Ингольв не был готов к этому и чувствовал себя беспомощным. - Ингольв, у тебя нет с собой хлеба? А, этот мальчик. Глаза на пол-лица от усталости и голода... Бедняга. Ингольв покачал головой. - Жаль, - сказал Аэйт и вздохнул. Несколько минут они молча смотрели в огонь. Потом Аэйт сказал: - А ты понравишься Фарзою. Ты похож на него. - Кто такой Фразой? - Фарзой, сын Фарсана. Наш вождь. Ингольв криво улыбнулся. - В таком случае, вам не повезло. Если этот Фарзой и впрямь похож на меня, то ничего хорошего вас не ждет. Аэйт сморщил нос, и Ингольв спохватился. - Ах, да... извини... ты же "видишь". - Вот именно, - сказал Аэйт, не отвечая на иронию. - Ингольв... Разве ты не пойдешь с нами в деревню? - Нет. - Напрасно. Тебя бы приняли с почетом. - Знаю, - просто сказал Ингольв и замолчал. Огонь потрескивал на берегу, тихо плескала вода и высоко в деревьях шелестел ветер. На реке было пустынно, как на плацу после окончания строевых учений. Где-то там, впереди, спускаясь амфитеатром к заливу, лежал город. И этот город назывался Ахен. - Ахен, - сказал Аэйт. - Да, понимаю. Ингольв разозлился. - Слушай, ты, болотная мелочь, перестань лазить ко мне в душу... Аэйт виновато заморгал и проговорил так жалобно, что Ингольв чуть не засмеялся: - Пожалуйста, не сердись. Но нельзя же так кричать... - Мне казалось, что я довольно тихо говорю. - Нет, не в том смысле... В тебе все КРИЧИТ: Ахен, Ахен, Ахен... Ингольв прикусил губу. Потом сказал: - Почему бы и нет? Ахен - моя родина, и я воевал за него... - И неожиданно для себя добавил: - Только сейчас я начинаю по-настоящему понимать, что такое Ахен. Есть города, созданные именно для того, чтобы в них возвращаться. Одно дело - жить в Ахене и даже сражаться за Ахен. И совсем другое дело - туда вернуться... Он замолчал. Вернуться в Ахен. После бесконечного блуждания среди болот и лесов, по грязным дорогам, по пыли и слякоти, под дождем, в жару, когда комары и мошка размазываются по лицу, и все тело пропахло потом и едким дымом. Вернуться - и этот город встретит тебя как награда. После долгой ночи однажды он встанет перед тобой из золотистого рассветного тумана. Вернуться в Ахен... Аэйт, внимательно наблюдавший за своим собеседником, тихо спросил: - Ты возьмешь в Ахен нас с Мелой? Ингольв кивнул. - Не сейчас, - сказал Аэйт и посмотрел на Мелу. - Потом, когда кончится война. Высоко над ними горела белая безмолвная луна, и тихо текли воды Элизабет. В ночном мраке лес надвигался на реку почти зримо, обрывистый берег нависал темной громадой. За несколько жарких летних дней река обмелела еще больше, и песчаная коса, намытая на повороте, была залита лунным светом. Аэйт склонился над Мелой, послушал его дыхание, потом перетащил брата за камни, на высокую пойму, устроил его поудобнее на траве и укрыл ветками. У него не было сомнений в том, что все эти переходы из мира в мир скверно сказались на избитом и голодном брате, у которого, к тому же, плохо заживали раны. В последний раз поправив ветки так, чтобы Мела мог свободно дышать, Аэйт огляделся по сторонам. И тут из темноты на яркий свет выступил, наконец, тот, в ком таилась угроза. Не раздумывая, Аэйт бросился на песок и исчез. В призрачном лунном свете слились с сероватым камнем его бледные руки и посеребренные волосы, плащ сбился, чернея булыжником. - Привет, - низким хриплым голосом произнес незнакомец. Вальхейм увидел невысокого коренастого человека с длинными волосами. Он был похож на обыкновенного бродягу, из тех, что неприкаянно мыкаются по берегам Элизабет и, может быть, порой проходят один мир за другим, не замечая разницы между ними. Ингольв жестом предложил бродяге сесть возле костра. Тот с удовольствием протянул к огню руки и пошевелил пальцами, словно впитывая в себя тепло. Алые сполохи озаряли бледное лицо Вальхейма и дочерна загорелую, обветренную физиономию незнакомца, на которой левый глаз, блестящий, карий, смотрел цепко и умно, а правый, затянутый бельмом, казался намного больше левого. Он был некрасив, хотя отталкивающим его лицо назвать было нельзя. Должно быть, невольно подумал Вальхейм, женщин притягивала его внешность старого воина, суровые складки вокруг рта, умевшего улыбаться обаятельной, хитрой и немного грустной улыбкой. Вряд ли, впрочем, этот человек умел грустить по-настоящему. Волосы у него были смоляно-черные, беспорядочно падавшие на тяжелые покатые плечи. Нос бродяги воинственно горбатился. Ингольв спокойно поглядывал на него сбоку и молчал. - Да, хорошее дело, - произнес незнакомец так, словно они продолжали какой-то давний разговор, - ходишь, где хочется, делаешь, что вздумается, и никто тебе не косится через плечо... Ингольв подумал о долгих годах, проведенных на службе у Торфинна, и усмехнулся. Незнакомец неожиданно посмотрел ему прямо в глаза. - А мы с тобой часом где-нибудь не встречались? - Вряд ли, - коротко ответил Вальхейм. Все, кого он оставил в мире Ахен, давно умерли. Незнакомец пошевелил в костре ветку и отдернул руку, когда искра попала ему на рукав. - Вот дьявол, - пробормотал он и снова бесцеремонно уставился на Вальхейма. - Лицо у тебя какое-то знакомое. Как будто виделись где-то. - Он хохотнул. - Ты давно бродяжничаешь? - Недавно, - нехотя сказал Вальхейм. - То-то и видно, - покровительственным тоном заметил незнакомец. - Вид у тебя уж больно приличный. Не пообносился еще, аристократ. - Он похлопал Вальхейма по плечу, не замечая, как капитан кривит губы. Ингольв слегка отодвинулся. Бродяга не обратил на это ни малейшего внимания. - Можно подумать, тебе приходится платить за каждое слово... - заметил одноглазый. Вальхейм понял, что уже очень много лет не видел денег и не держал их в руках. В Кочующем Замке они были просто не нужны. Еще одна мелочь, которая отделила его от мира людей, сделала безнадежно чужим. Интересно, подумал он вдруг, как выглядят сейчас деньги? Какие монеты чеканят Завоеватели в бывшем вольном Ахене? - Может, тебе и впрямь заплатить за беседу? - спросил бродяга, ухмыляясь. Искушение было слишком велико. - Заплати, - сказал Вальхейм. Одноглазый дернул горбатым носом, однако больше своего удивления никак не проявил и извлек из недр кожаной куртки небольшую монетку, подавая ее Вальхейму на раскрытой ладони. Динарий имел неровные края. На нем был отчеканен корабль с драконьей головой, а по кругу шел девиз: "Пришли из-за моря, остались навеки". Вздохнув, Ингольв сжал монету в кулаке. - Стосковался по денежкам? - проницательно заметил одноглазый. - Слушай, ты мне глянулся. Не болтун и все такое. Я, видишь ли, потерял напарника. Вчера потерял. - И добавил с непрошенной откровенностью: - Оступился, дурачок, и виском о камень. Неожиданно для себя Ингольв язвительно поинтересовался: - А ты ему не помог? Одноглазый опять хохотнул. - Разве что самую малость... Ты ведь умнее, чем мой напарник? - Умнее, - подтвердил Ингольв сухо. Одноглазый взял его за рукав и заговорил серьезно: - Есть одно замечательное дело. Красивое и чистое, как Ла Кава у фонтана до того, как дон Родриго лишил ее невинности. - Ну-ну, - отозвался Ингольв, больше для того, чтобы заполнить паузу, чем ради продолжения разговора. Он не горел желанием связываться с этим разбойником. - Для начала скажи мне вот что: ты слыхал что-нибудь о морастах, болотной нечисти? Вальхейм почувствовал, что его душит хохот. Может быть, это Черный Торфинн дурачит его, приняв облик бродяги? На мгновение он ощутил странный, почти болезненный прилив счастья: хозяин, оказывается, жив... Но перед ним был не Торфинн. Спустя несколько секунд капитан понял это и вздохнул. Одноглазый не стал дожидаться ответа. Лихорадочно блестя карим глазом, он продолжал: - Это мерзкие твари с белым мхом вместо волос, красноглазые и к тому же вонючие, похуже крыс. Одним словом - нежить. Кое-кто думает, что это какие-то выродившиеся гномы, но по-моему, это не так. Ну вот, старики болтают, будто морасты неспроста гнездятся на этих болотах. - Бродяга выпучил свой единственный глаз и перешел на хриплый шепот: - Сокровища у них тут. Был один охотник, он много порассказывал. Своими глазами видел: есть у них статуя из чистого золота. Золотой Лось. Идол. Они обмазывают его кровью жертв, чтобы красным был. У них-то самих кровь зеленая... Ингольв шевельнулся у костра. - Ну вот откуда ты знаешь, что зеленая? - не выдержал он. - Видел? - Не видел, так увижу. Чего-чего, а крови их поганой я скоро увижу много... Сейчас я хочу изловить одну из этих тварей. Мне-то она все расскажет, и про лося, и про алмазы, и про то, как до них добраться, будь уверен. Вальхейм пожал плечами. - Если ты думаешь так легко поймать мораста, то тебя ждет разочарование. Они отважны и упрямы. - А, так ты их видел? - жадно спросил одноглазый. - Где? - Какое это имеет значение? - Ингольв покачал головой. - Я все равно не стану помогать тебе. Маленький Аэйт и его беспомощный брат были совсем рядом, и Вальхейму ничего не стоило показать одноглазому пальцем на ольховые ветки, под которыми Аэйт спрятал Мелу. Однако, помимо всего прочего, Ингольв хорошо знал, что одноглазый ничего не добьется, даже если разрежет братьев на куски. - Почему это? - удивился одноглазый. - Почему? - Впервые за время их разговора Вальхейм посмотрел прямо в лицо своего собеседника. - Почему? Да потому, что они вовсе не нежить. Может быть, они и не совсем люди, но уж, во всяком случае, не хуже нас с тобой. Одноглазый непонятно ухмыльнулся. - Так где ты их видел? - Далеко отсюда. - Дружище, - с угрозой проговорил одноглазый. - Боги морского берега забыли наделить меня терпением. После того, как я рассказал тебе про золото... - А кто тебя тянул за язык? - спокойно спросил Вальхейм, поджигая веточку и внимательно наблюдая за тем, как она горит. - А кто бы ни тянул, - огрызнулся одноглазый. - Или ты мне все выкладываешь про болотных гадов, или я тебя прихлопну. Неожиданно Вальхейм засмеялся. - И это все, что ты можешь, - сказал он и встал. Пламя вражды озарило высокую фигуру Вальхейма, точно он стоял в середине костра, но светлее от этого не становилось. Аэйт, зачарованно следивший за людьми, вдруг понял, что видит сущности, а не внешние проявления. И снова его больно уколола мысль о той пропасти, которая лежит теперь между ним и простыми воинами. Потому что там, по другую сторону зияющего провала, вместе с Вальхеймом остался Мела. Вальхейм передернул плечами и отвернулся, глядя на реку. Одноглазый полез за пояс. Аэйт никогда еще не видел огнестрельного оружия и не знал, насколько опасен длинноствольный пистолет, оказавшийся в руке у одноглазого, но он понимал, что этот темный человек убьет Вальхейма, не задумываясь. Самый воздух вокруг одноглазого был пропитан запахом смерти, и ее дыхание долетало до Аэйта. Времени уже не оставалось. Юноша вскочил на ноги. - Осторожно, Ингольв! - крикнул он. Вальхейм отпрянул - ему показалось, что Аэйт вырос из-под земли. Незнакомец мгновенно повернулся к Аэйту. - Болотная нежить! - прошептал он, наводя пистолет на маленькое белобрысое существо. Бродяга тяжело дышал от возбуждения, зубы его блестели в свете костра. - Откуда ты здесь взялся? Следил? А, неважно... Не бойся, малыш, я только прострелю тебе колени, чтобы ты не убежал... Но выстрелить он не успел. Ингольв набросился на одноглазого, пытаясь разоружить его. Они покатились по песку. Полуоткрыв рот, Аэйт смотрел на драку и чувствовал, что изнемогает от отвращения. В лунном свете Аэйт увидел, что капитан отобрал у разбойника нож и ударил его в грудь. Незнакомец тяжело обмяк и повалился на спину. Ингольв с трудом выбрался из-под его тела, провел рукой по лицу, словно стряхивая с себя паутину, а потом наклонился над убитым. Тот лежал, запрокинув голову и сжимая в руке пистолет. Нож торчал в груди, всаженный по самую рукоятку. Глаз незнакомца, застывший, но все еще не утративший лихорадочного блеска, казался бездонным, словно из него глядела вечность. Потом что-то шевельнулось в его глубине, и он засветился дьявольским лукавством. Ингольв отшатнулся. В тот же миг незнакомец взметнул вверх руку, и хлопнул выстрел. Ингольв упал, ударившись затылком. Гибким прыжком незнакомец вскочил на колени и, не вытаскивая из груди ножа, повернулся к Аэйту. - Дурак твой приятель, малыш, - проговорил он, скалясь. - Зря заступился. И тебя не спас, и себя погубил. Он покачал головой, как бы сожалея, и неторопливо перезарядил пистолет. Почти не слыша его, Аэйт выпрямился во весь рост. Косы его расплелись. Тонкий, как веточка, облитый бледным лунным светом, он стоял перед темной тенью, и легкий ветер с реки касался его белых волос. Незнакомцу вдруг почудилось, что от маленького воина исходит слабое, но тем не менее явственно ощутимое сияние. Аэйт смотрел на него, не отрываясь, и дрожал всем телом. В глазах у него стремительно темнело. Берега Элизабет и человек, который хотел его искалечить, расплывались, исчезали, растворялись в этой черноте, и вместо них проступало совсем иное. Где-то в далеких мирах, о которых он ничего не знал, горели костры, и сорванный голос читал заклинание, и это тянулось уже вечность, и этому не было конца. Сквозь застилавшую глаза пелену Аэйт смутно различал бескрайнюю равнину и цепь далеких гор, за которую уходило солнце, оставляя в черных тучах фиолетовые пятна. Он видел одинокие деревья с голыми ветвями и мертвых птиц, окоченевших на сухой растрескавшейся земле. Посреди долины в землю был вонзен меч, от которого исходил жар. И в этом слиянии стального клинка и голой земли была запечатлена первозданная жестокость, и ее высший миг длился вечно. Над мечом сияла в тучах алая звезда. И к этой звезде обращался Аэйт. Он звал ее, и она отвечала. Он не понимал, что он делает и почему. Крепче сжав зубы, он вскинул левую руку с черным крестом на ладони. До него донесся отчаянный крик, такой сильный, что ветер пронесся по равнине, шевеля перья мертвых птиц. Меч под звездой горел ярким белым светом. Незнакомец кричал, стоя на коленях, потом упал лицом вниз. Пистолет рассыпался прямо у него в руках. Пальцы хватали песок и камешки. Страшная неведомая сила избивала его. Оглушенный болью, он корчился на песке, готовый потерять сознание. - Хватит, - выдавил он. - Перестань. В неведомой дали Аэйт не слышал его. Меч пылал все ярче, и Аэйт вдруг понял, что если не отведет от него глаз, то навсегда останется на этой мертвой равнине и проведет жизнь в бесплодных поисках дороги назад. Может быть, уже поздно, подумал он. И в тот же миг меч погас, и алая звезда скрылась за тучей. В полной темноте по равнине прошла женщина, волоча по траве подол тяжелого платья, и Аэйт скорее ощутил ее присутствие, чем увидел ее. В ушах у него свистел ветер. Кто-то пел в темноте еле слышно - то ли неведомая женщина, то ли меч, источавший слабое сияние, посылали ему свой голос. А потом, очень медленно, стала возвращаться к нему картина того мира, где он находился, - отмель, скалы, река. Казалось, с живописного полотна стирают верхний слой, постепенно открывая нижний. Покачнувшись, Аэйт сделал шаг вперед. Голоса стихли, точно обрубленные ножом, и в ярком лунном свете Аэйт сразу же увидел Вальхейма. Капитан лежал на песке, неподвижный, в неловкой позе, упав на подвернутую руку. Юноша опустился рядом с Вальхеймом на колени и уложил его удобнее. Тело оказалось мягким и невероятно тяжелым. Выстрел в упор изуродовал его лицо, выбил зубы, оставил черные точки на щеках и вокруг губ. Все еще не веря, Аэйт дернул завязки плаща на шее капитана, тронул ямку между ключицами. Но он уже увидел, как заострились скулы, как помутнели глаза с поблескивающими белками. Неожиданно мертвый человек показался ему неестественно большим. Все в нем было слишком крупным - руки, голова, каждый палец. Смерть обнажила разницу между ними и сделала это грубо и слишком откровенно. Когда Ингольв был жив, он никогда не казался Аэйту уродом. Сейчас к горлу юноши подступила тошнота, и он отвернулся, не в силах подавить брезгливости. Его душил стыд, но он ничего не мог с собой поделать. Убийца по-прежнему лежал на берегу, раскинув руки, и хрипло, трудно дышал. Аэйт смотрел на него, сблизив ресницы. Это существо хотело выкрасть Золотого Лося - Око Хорса. Оно опасно, потому что его нельзя убить простым оружием. Оно могущественно, ибо в нем заключено Зло, которое больше и старше этого человека. Аэйт судорожно перевел дыхание и словно со стороны услышал свой жалобный всхлип. Он не успел еще ничего толком понять, а выбора у него уже не осталось. Как будто кто-то указал на него пальцем и велел: уведи эту тварь подальше от болот, отыщи то место, где ей назначена смерть, и уничтожь ее. Великий Хорс, почему ты выбрал именно меня? Ответа на этот вопрос не существовало. Волна жара окатила Аэйта, и он ощутил слабость в коленях. Взять в этот путь Мелу он не сможет. Им предстоит идти через миры. Еще одна граница между мирами - это убьет старшего брата. А Ингольв мертв. Аэйт стоял один на перекрестке, где навсегда расходились пути воина и его тени. Он тряхнул белыми волосами, отгоняя эти мысли, и наклонился над разбойником. Тот съежился от страха, когда мальчик оперся левой рукой о его спину, а правой осторожно извлек кинжал. Крепкая кожаная куртка бродяги была распорота, однако крови ни на одежде, ни на клинке Аэйт не обнаружил. Сунув нож за пояс, Аэйт толкнул одноглазого в бок сапогом. - Встань, - тихо сказал он. Одноглазый с трудом выпрямился, стоя на коленях, потом зашатался и встал, хватаясь руками за воздух. Он выглядел измученным. Аэйт был ростом ему до подбородка. Втягивая голову в плечи, незнакомец мелко вздрагивал, озирался - он явно хотел убежать и не смел даже шагу ступить. - Ты убил моего друга, - еще тише сказал Аэйт. - Разве у тебя могут быть друзья среди людей? - выдавил бродяга, поглядывая на него с затаенной ненавистью. - Рано или поздно я убью тебя, - сказал Аэйт. - Ты же видел, колдун, что у меня нет крови в жилах. - В одном из миров Элизабет должно быть такое место, где тебя можно убить. - Сомневаюсь, - проворчал одноглазый. - Для каждого назначено место, где умереть, - устало отозвался Аэйт. - Смотри, как бы тебе не пожалеть о таком решении, - предупредил бродяга и снова сжался, когда Аэйт поднял левую руку с крестом на ладони. Но мальчик только отвел с глаз волосы. Он бросил одноглазому кинжал. - Прежде чем мы уйдем отсюда, выкопай могилу. Бродяга поймал кинжал и зло ухмыльнулся. Мальчик ответил ему хмурым взглядом. Он не боялся давать одноглазому оружие, потому что знал: в далеких мирах одинокая звезда горит над мечом, в клинке которого заключено Зло, ненавидящее само себя, и младший сын Арванда всегда может вызвать его. И тот, у кого в жилах не было крови, казалось, тоже понимал это. Помедлив, одноглазый поплелся к высокой пойме и принялся срезать дерн. Он трудился довольно долго, вытаскивая землю, обрывая корешки растений. Потом они вдвоем с Аэйтом перенесли Вальхейма и уложили его в могилу. Одноглазый уже взялся было сыпать туда землю, но Аэйт остановил его. Теперь терзавшее юношу отвращение ушло, и осталась только бесконечная жалость к этому одинокому человеку, которого Аэйт заставил разрушить свой дом, а потом привел на смерть. Аэйт склонился и поцеловал его лоб и руки, сложенные на груди, потом срезал прядь своих белых волос и положил их в могилу. Больше ему нечего было подарить Вальхейму на прощание. Взяв землю двумя ладонями, он стал бережно сыпать ее в яму. Одноглазый не вмешивался. Он сидел рядом, уставившись в светлеющее небо, и терпеливо ждал. Наконец, Аэйт поднялся на ноги. Он побрел к реке, долго смывал с рук землю, потом пил и, наконец, повернулся к одноглазому. Вставало солнце, и первые блики побежали по взволнованной водной поверхности. Теперь, когда ночь ушла, Аэйт казался просто заблудившимся ребенком. Одежда его была грязной и рваной, волосы спутались, висели серыми прядями, остроносое веснушчатое лицо осунулось. - Я Аэйт, - сказал он одноглазому. Бродяга встал и наклонил голову. И, поскольку он молчал, Аэйт спросил его: - Ты кто? - Не знаю, - ответил бродяга. - Но у тебя есть имя? Единственный глаз незнакомца смотрел испуганно. - Да, - сказал бродяга, - но я забыл его. Солнце скоро затянуло облаками. День был пасмурный. Они развели костер и согрели воды в походном котелке, который бродяга таскал с собой в мешке. Там же обнаружилась и подмокшая буханка хлеба. Бродяга срезал горбушку, в которую впиталась кровь - мешок лежал недалеко от того места, где упал Ингольв, - и выбросил ее в реку. Остальное разломил пополам. Аэйт взял хлеб из рук своего врага и начал жевать. О себе бродяга мог сказать очень немногое. Во-первых, ему было гораздо больше лет, чем можно было предположить с первого взгляда. На вид он казался лет сорока пяти. В действительности ему перевалило уже за сотню. Во-вторых, ни меч, ни пуля его не брали, хотя и было больно. Когда последний его компаньон увидел, как таможенник всадил в него шесть пуль, одну за другой, без всякого видимого результата, его чуть удар не хватил. Таможенника, впрочем, тоже. У него не было прошлого. Он начал свою жизнь в сорок с лишним лет, очнувшись однажды ночью среди бескрайних болот, название которых было ему неизвестно. У него не было имени, родных, дома, и он понятия не имел, где их искать. Лишенный памяти, одинокий, он скитался, не замечая, как уходят годы. И вот однажды он сообразил, что не стареет. От первой догадки его прошиб холодный пот. Несколько лет, последовавших за этим открытием, превратились в кошмар: он прислушивался к себе, пытаясь обнаружить хотя бы намек на свою истинную природу. Постепенно он успокаивался, свыкаясь и с этой мыслью. Ни оборотнем, ни чародеем, ни вампиром он не был. Но хуже всего была неотвязная тоска. Она терзала его, рвала на части, он мучился, как от физической боли. Печаль не имела названия, она ускользала от его воспоминаний, и это делало ее порой непереносимой. Как он догадывался, это было нечто, оставшееся в той, утраченной, жизни. И он не мог вспомнить, что именно. Пора было уходить, но Аэйт все тянул время, не в силах расстаться с братом. Наконец, он отломил от остатков хлеба ломоть и подошел к тому месту, где устроил под ветками Мелу. До него донеслось хриплое, прерывистое дыхание. Брат спал. Постояв над ним, Аэйт положил возле его руки хлеб. Потом вынул из ножен меч Гатала, долго держал его на весу, не решаясь оставить оружие, а затем вздохнул и с силой вонзил меч в землю. Красные глазки Хозяина сверкнули на рукояти. Аэйт протянул к нему ладони. - Охраняй моего брата, - прошептал Аэйт. - Боги знают, как нужен мне меч, но я не могу оставить Мелу без защиты. Будь ему другом, вражеский меч. Он едва успел отдернуть руку. Из-под земли взвились две тонких струйки пламени. Они переплелись, обвивая клинок, лизнули рукоять и исчезли. Альмандиновые глазки загорелись и погасли. Бродяга наблюдал за этим с интересом, но без всякого удивления. - С кем ты заключил союз? - спросил он. Аэйт повернулся к нему, и несколько секунд длилось молчание. Наконец Аэйт сказал: - Идем. Коренастые беловолосые воины опустили на дорогу носилки, сделанные из больших щитов овальной формы. Тот, кого они несли, казалось, ничего вокруг не замечал. Он лежал неподвижно, опустив красноватые припухшие веки. Но он был жив, и один из воинов дал ему напиться. Вода стекала из угла его рта. Второй постучал в дверь невысокого каменного дома. - Кто здесь? - отозвался низкий голос. - Лаэг и Ройг, - сказал воин. - Мы пришли поговорить с тобой, Эоган. Нам нужен совет. Дверь распахнулась, и на яркий солнечный свет вышел Эоган. С того дня, как Хариона и Фетан, не помня себя от страха, прибежали из леса с криком, что серая тень убила у лесной речки четырнадцать человек, прошло немногим более месяца. Хариона вскоре умерла, а Фетан стала очень тихой, молчаливой. Эоган поил ее отварами каких-то ему одному ведомых горьких трав. По старой памяти люди приходили к Фейнне. В прежние времена жена вождя всегда умела заменять мужа, когда тот был в походах. Но теперь она скрывалась в глубине дома и не выходила, если ее звали. Вместо Фейнне появлялся ее брат - всегда усталый, всегда в пятнах копоти, со слезящимися глазами. Обтирая руки о кожаный фартук, он хмуро встречал гостей на пороге каменного дома, где не смолкая ревел огонь. Эоган давал советы, лечил больных, ковал оружие, разговаривал с Хозяином. Морасты, крепко побитые у соляного озера, притихли, собираясь с силами. В деревне все чаще поговаривали о том, что нужен новый вождь, что лучше Эогана не найти. К тому же, он в кровном родстве с вдовой Гатала. Но сердца воинов не лежали к кузнецу. И сам Эоган не говорил ни да, ни нет, точно ждал чего-то... - Что же вам нужно от меня, Лаэг и Ройг? - спросил кузнец, щуря глаза на солнце. Заговорил Лаэг - он был старше. - Выслушай нас, Эоган. Вот раненый. Мы нашли его на берегу реки. - Вы не можете поделить своих прав на него? В голосе кузнеца появилась досада. Слишком часто его беспокоили по мелочам. Существовал закон: раненый враг принадлежит тем, кто его захватил. Лаэг и Ройг были друзьями; они вполне могли бы и сами договориться об участи пленника. Но Лаэг ответил Эогану: - Посмотри на него внимательно, кузнец. Видишь - он один из нас. Ройг и я - мы воины; будь он чужим, мы добили бы его и закопали в песок. Но он нашей крови. Поэтому мы перевязали его раны и взяли с собой. Эоган подошел ближе и склонился над носилками. Похоже, Лаэг прав: лежавший на щитах действительно принадлежал к их народу. У него было простое лицо, коротко стриженые белые волосы, перевязанные на лбу кожаным шнурком. - Кто он? - спросил Эоган. - Я никогда его прежде не встречал. - Его никто не знает, - ответил Лаэг. - Мы пронесли его по всей деревне, опасаясь ошибки. Ни один не смог назвать его имени. Эоган замолчал. Кто же он такой, этот найденыш? Может быть, лазутчик? Слишком сильно изранен. Конечно, морасты терпеливы, как все варвары, но так рисковать они бы не стали: он мог умереть, потому что раны, насколько успел заметить кузнец, были настоящие. Наконец Эоган спросил: - Как вы нашли его? - Он лежал на берегу. Ройг сказал: "Убитый. Надо похоронить его". Я согласился с ним, и мы подошли ближе. В руке он сжимал кусок хлеба. Когда я прикоснулся к нему, он был очень горячий. Тогда мы дали ему воды, и я сказал: "Отнесем его в деревню". Ройг согласился со мной. Мы сняли наши щиты и сделали носилки. И тогда я увидел меч... Лаэг оглянулся на своего друга. Ройг подошел ближе. - Лаэг сказал мне: "Смотри, кто-то вонзил меч в землю, точно молился". Тогда я сказал: "Никто, кроме нас, в этих краях не молится своему оружию. Этот воин - нашей крови". - Верно, - пробормотал Эоган. - Я поклонился мечу и вытащил его из песка, - продолжал Ройг приглушенным голосом. - И тогда вслед за клинком вырвалась огненная струя. Мы едва успели отскочить. - Дай мне этот меч. Эоган повелительно протянул руку, и в его ладонь легла рукоять в виде головы и лап Хозяина. Кузнец осторожно провел пальцами по светлому клинку. - Здравствуй, Илгайрэх, - прошептал он, склонившись над своим творением. - А я-то гадал, куда ты исчез с той поляны. Ты ведь не мог погибнуть. Я ковал тебя для победителя... По красивой стали пробежала волна жара. Эоган поднял голову. - Я узнал этот меч, - сказал он Лаэгу и Ройгу. - Это Илгайрэх, меч Гатала. Лаэг нахмурился. - Тогда надо понимать, что этот найденыш лишил тебя брата, твою сестру - мужа, а нас - великого вождя? - Я спрошу его, - ответил Эоган просто. - Но даже если это и так, значит, Илгайрэх избрал Гаталу преемника. Когда это оружие оказывается воину не по руке, тот гибнет. Зачем нам спешить? Кем бы он ни был, он сам решил свою участь, осмелившись наложить руку на Илгайрэх. - Как нам поступить с ним дальше? - спросил Ройг. - Я заберу его к себе, - сказал кузнец. - Кто знает, может быть, сама река посылает нам его? - А если "реку" зовут Фарзой? - в упор произнес Лаэг. - Не хочешь ли ты сказать, что я должен бояться умирающего? Мгновение Лаэг смотрел в светлые глаза кузнеца, потом опустил ресницы. - Нет, - сказал он. Они перенесли раненого в дом и уложили его на постель. Длинный меч оставили на скамье у стены. Эоган сел рядом с незнакомцем и задумчиво уставился на него. Кто же он такой, похожий на человека их племени, найденный на берегу реки немым, беспомощным и безымянным, точно младенец, едва рожденный на свет? Он был молод и, без сомнения, уже много воевал. Эоган осторожно снял с него одежду. Две раны, на груди и на ноге, были еще свежими и зажили плохо. Одна из них раскрылась. Кузнец заметил следы от ударов кнутом, а на горле - большой синяк, словно кто-то пытался его задушить. - Кого же ты привел в мой дом, Илгайрэх? - пробормотал он, обращаясь к мечу. - Кого ты выбрал себе новым хозяином? Раненый тихо выдавил несколько бессвязных слов. Эоган укрыл его теплым одеялом и встал. Снял с полок коробки и банки, поставил их на стол. Потом принялся растапливать козий жир. Работая, Эоган то и дело поглядывал на раненого. Было что-то знакомое в чертах его лица, хотя кузнец был уверен, что они никогда прежде не встречались. Прямая линия рта, широкие скулы, пушистые светлые ресницы, острый нос с россыпью бледных веснушек. Он снова отвернулся и начал сматывать длинные льняные полосы для перевязки. Стоя к незнакомцу спиной, Эоган слышал, как тот снова невнятно забормотал, потом тяжело задышал и задвигался, стараясь улечься поудобнее. Эоган отложил в сторону полосы ткани, подошел поближе и осторожно поправил подушку, набитую соломой. Затылок под его ладонью был горячим и мокрым от пота. Раненый закричал и никак не мог пробудиться. Он давился и хрипел, пытаясь крикнуть в голос и разбудить себя, но у него ничего не получалось. Он заметался и сразу почувствовал, что его удерживают чьи-то руки. И тогда, простонав, он тихо позвал: - Аэйт... Кузнец вздрогнул от неожиданности, а потом едва не рассмеялся. Ну конечно же!.. У незнакомца было лицо Аэйта, только старше лет на пять и не такое конопатое. Эогану сразу стало намного легче. По крайней мере, одна загадка решена: он знает имя этого человека и представляет себе, чего от него можно ожидать. Однако тут же возникли новые загадки, и Эоган не мог пока найти им объяснение. Придется ждать, пока брат Аэйта придет в себя и сможет разговаривать. Если он только захочет что-либо говорить. Эоган вздохнул и принялся накладывать повязку на ту рану, что прошла в нескольких дюймах от сердца. Через час, когда дыхание Мелы стало более ровным, Эоган прибрал окровавленные тряпки и таз с розоватой водой, устало сполоснул лицо и руки и занялся обедом. Поставил на стол две глиняных плошки с репной кашей, отломил от ржаного хлеба половину, положил две ложки. Потом взял с полки глиняную лампу, подлил в нее масла, зажег фитилек и направился в оружейную кладовую. Это была крошечная комнатка без окон, темная, тесная. Здесь хранилось такое количество стали, что у Эогана всякий раз, как он заходил туда, появлялся во рту металлический привкус. У входа висел тяжелый темный занавес с кистями - от злого духа. Эоган поднял лампу повыше и, выступая из темноты, на стенах засветилось оружие - короткие тесаки и длинные мечи, тонкие кинжалы с трехгранными клинками, хищные гизармы, алебарды, медные бляхи для щитов. Но кузнец пришел сюда не ради оружия. Здесь, в тесноте и мраке, скрывалась вдова Гатала - Фейнне. Один только кузнец знал, почему она прячется. Это случилось в тот день, когда погибших провожали в безмолвный мир, где ревет огонь и не слышен голос человека. У Эогана до сих пор стоял перед глазами мертвый Гатал, некогда великолепный Гатал - с черным разорванным горлом и синеватыми щеками, словно бы втянутыми внутрь. Волнистые белокурые волосы опалены, как будто перед смертью он бежал сквозь пламя, ресницы сгорели. Рот приоткрыт, и это неожиданно сделало его похожим на изможденного старика. Он лежал на крестообразно сложенных дровах, обложенный вязанками хвороста. Фейнне в своем белом платье с летящими по подолу цаплями стояла рядом и все не могла выпустить из рук его окоченевшую руку. Стоя в головах убитого, Эоган держал за волосы одного из пленных. Народ Эогана и Фейнне до сих пор поил Черную Тиргатао человеческой кровью. В день, когда погребали Гатала, им хотелось, чтобы Смерть осталась довольна ими. Глухо стучали о щиты рукояти мечей. Из толпы вышла женщина и подала Эогану чашу, в которой дымилась какая-то горячая жидкость. Эоган принял чашу и поднес ее к губам пленного. Тот выпил. Это был худенький парнишка, может быть, на два или три года старше Аэйта. Он был бледен до синевы, однако не дрожал, не шарил по толпе глазами, и зубы у него не стучали. Когда он выпил, Эоган отобрал у него чашу и бросил ее себе под ноги. Глиняная посуда разлетелась на куски. Прошло несколько минут, и глаза пленника расширились и восторженно заблестели, губы дрогнули в улыбке. И тогда Эоган спросил его, слегка потянув за волосы: - Кого ты видишь сейчас перед собой? - Я вижу Эсфанд, мою мать, - ответил он. - Как твое имя? На этот вопрос нельзя было отвечать. Имя даст колдуну ключ к его жизни. Но юноше было безразлично, потому что напиток уже лишил его воли. И он ответил: - Эсфандар. Огонь уже начал потрескивать. Хворост занялся. В ногах Гатала стал подниматься белый дым. Не глядя, Эоган протянул руку, и ему подали новый меч, ни разу не побывавший в битве. Эоган с силой надавил на плечи Эсфандара и вынудил его встать на колени, потом лечь лицом вниз. Он подчинился, точно во сне, и только сильно вздрогнул, ощутив прикосновение стали. - Тиргатао! - закричал Эоган звенящим голосом. - Черная Тиргатао с огненным рогом! Мгновение было тихо и только трещали тонкие ветки в погребальном костре. И вдруг огонь взревел, и над распростертым телом вождя поднялась исполинская черная тень женщины, окутанной клубами густого дыма. - Кто меня звал? - угрожающе проговорила она. - Я, - ответил кузнец. - Назови свое имя, человек с мечом для жертвоприношений, - прозвучал хриплый голос. - Зачем оно тебе, Черная Тиргатао? Вот Эсфандар, сын Эсфанд. Возьми его кровь, а взамен окажи нам услугу и забери к себе наших погибших. Смерть засмеялась. Теперь в ее голосе звучали алчность и нетерпение. Эоган глубоко вздохнул и резким движением вонзил меч в затылок юноши. Эсфандар ударил по земле босыми пятками и замер. Кузнец бросил меч рядом с телом. Пылающие руки черной богини простерлись над Гаталом. И тут раздался гневный крик Фейнне: - Не смей его трогать! Эоган метнулся к сестре, схватил ее за плечи, зажал ей рот ладонью. Смерть повернулась в сторону Фейнне и встретила яростный взгляд ее светлых глаз, сверкающих над огрубевшими пальцами Эогана. - Ты, женщина... - прошипела Тиргатао, поднимая руку. - Нет! - закричал кузнец и, сбив сестру с ног, бросился на нее и закрыл ее своим телом. Прошло несколько секунд, прежде чем богиня отвернулась, но Эоган не шевелился до тех пор, пока языки пламени не поглотили и Смерть, и погибших, и Эсфандара, сына никому здесь не ведомой Эсфанд. Фейнне была странно неподвижна. Тяжело дыша, кузнец приподнял ее за плечи, заглянул ей в лицо и помертвел. Тиргатао успела коснуться вдовы Гатала своим огненным дыханием, и Эоган, наделенный Темной Силой, лучше, чем кто бы то ни было, видел, как меняется лицо Фейнне. Оно бледнело, серело, под глазами появились черные круги, губы стали коричневыми, словно их вымазали пересохшей кровью. Из пустых глаз Фейнне на него глядела черная богиня с огненным рогом. Кто-то остановился рядом с ними, и тихий женский голос произнес: - Позволь мне помочь твоей сестре, Эоган. Это была Фетан, благодарная кузнецу за то, что он не давал ей умереть. Фетан протянула руку, желая коснуться волос Фейнне, и кузнец успел как раз вовремя, чтобы отшвырнуть ее в сторону. Он поднял сестру с земли. Вся осыпанная пеплом и пылью, она лежала у него на руках, запрокинув голову, и он видел ее горло. Фетан ползала по земле, точно искала что-то. Под пристальным взглядом Эогана она съежилась и замерла, а потом неожиданно зарыдала в голос, ударяя кулаками о землю. Кузнец мельком подумал о том, что надо бы получше заботиться о Фетан, и тут же забыл о ней. Почти бегом он добрался до кузницы, уложил Фейнне на кровать, лихорадочно собрал из звякающих банок по щепотке своих горьких трав и заварил их. Фейнне непонимающе уставилась на темную жидкость, которая плескалась в кружке у самого ее лица. Руки кузнеца тряслись. - Пей, - хрипло сказал он. Фейнне не пошевелилась. Он схватил ее за волосы, раздвинул грязными пальцами зубы и влил ей в рот обжигающий отвар. Она пронзительно закричала, слезы потекли из ее глаз. Выпустив Фейнне, кузнец перевел дыхание. Она склонилась головой к его коленям и замерла. Эоган молча смотрел на свою сестру. Если ему не удастся изгнать Смерть из тела вдовы Гатала, он убьет ее. Смерть не будет жить среди его народа. Он перережет ей горло и сожжет свою Фейнне на можжевеловом костре, а пепелище присыплет солью и вгонит в него новый меч по самую рукоять. Лучше бы Эоган ошибся. Но он не ошибался никогда. Кузнец заставил Фейнне выпить вторую чашку. Она покорно проглотила все до капли и застыла, глядя в одну точку. Выждав полчаса, Эоган взял ее за волосы и обратил к себе ее лицо. Сероватый оттенок кожи пропал, черные круги вокруг глаз побледнели, стали желтыми. Он подал ей третью чашку и приказал: - Пей! Она подчинилась и потеряла сознание. Держа в руке масляную лампу, Эоган остановился над своей сестрой и посмотрел на нее сверху вниз. Она сидела на полу оружейной кладовой, уткнувшись лицом в колени. Мрак почти полностью скрывал ее, и только растрепанные волосы выделялись в темноте светлым пятном. - Фейнне, Подруга Воинов, - позвал Эоган. Глухой голос откликнулся не сразу. - Зачем ты пришел, кузнец? - Я хочу накормить тебя, - ответил он. Женщина не пошевелилась. - Уходи, - сказала она все так же глухо. - Я не уйду. Она подняла голову, и он увидел ее сухие, больные глаза. - Оставь меня, - повторила она. - Оставь меня плакать. - Но ты не плачешь. - Нет, - сказала она, - я плачу, Эоган. Кузнец поставил лампу на пол. Фейнне снова опустила голову в колени. Красноватый свет играл на клинках, висящих по стенам, и тем же стальным блеском, словно в ответ, вспыхивали длинные волосы Фейнне. Наклонившись, он схватил ее за косы и заставил подняться на ноги. Фейнне пронзительно вскрикнула. Эоган с размаху ударил ее по лицу. Она стала вырываться, а он потащил ее прочь, через кузницу, через жилую комнату, к двери, и по дороге все время безжалостно бил ее. Она яростно отбивалась, не замечая боли. Наконец он выволок ее на улицу и бросил в пыль. Яркий солнечный свет ударил ее по глазам, и она закричала. Дверь в полутемный дом была совсем рядом, но на пути к спасительному мраку стоял Эоган. Не было в тот миг никого ненавистнее. Четырежды Фейнне пыталась проскочить мимо него, и всякий раз кузнец резким ударом отбрасывал ее назад. Наконец она осталась лежать неподвижно. Тогда Эоган склонился над ней и помог ей встать на ноги. Она всхлипывала. Эоган осторожно взял ее за плечи и отодвинул от себя, чтобы получше рассмотреть. Фейнне болезненно щурила глаза. Смерть ушла из ее тела. Теперь она была просто женщиной, подурневшей от горя, приглушенного травами Эогана, от которых расширяются зрачки. Она очень похудела и стала теперь похожа на угловатого подростка с острыми локтями и торчащими ключицами. И только один след навсегда оставила по себе Черная Тиргатао с огненным рогом. Седину. Эоган взял в руки спутанную длинную прядь волос Фейнне и отвел ее с лица сестры. В его пальцах тускло отсвечивало серебро. Ему сперва даже показалось, что сестра осыпала косы пеплом, и если стряхнуть золу, вымыть, высушить эти мертвые серые волосы, то снова, как прежде, засияет мягкое золото. - Будь ты проклят, Лишенный Имени, - шепнул он. Эоган сидел, опустив подбородок на ладонь, и смотрел, как Фейнне ест. После каждой ложки она поднимала глаза и смотрела на него умоляюще. Но Эоган был беспощаден, и Фейнне вновь принималась за еду. И так день за днем, думал кузнец. Когда он пытался разговаривать с ней, ему казалось, что он идет против сильного ветра. Наконец миска опустела. Эоган взял сестру за подбородок и поцеловал ее в лоб. - Умница, Подруга Воинов. Она слабо улыбнулась. Первая улыбка за все это время. Эоган стиснул зубы. И тогда она увидела окровавленного человека, который лежал в постели у маленького окошка. Она нахмурилась. Встала. Затаив дыхание, Эоган следил за ней. С секунду она рассматривала раненого, потом перевела взгляд на своего брата. - Кто это, Эоган? - спросила Фейнне. Словно что-то подтолкнуло кузнеца, потому что еще мгновение назад ничего подобного ему в голову не приходило. Он встал рядом с сестрой и взял ее за плечи. - Это твой будущий муж, Фейнне. Мела лежал в полутемной комнате, совершенно ему незнакомой, и пытался понять, что же с ним произошло. Он помнил, как они с Аэйтом выбрались из замка. Потом Ингольв Вальхейм подал ему воды. Где Аэйт? Что с ним случилось? Почему он лежит здесь, и кто перевязал его раны? Мела закрыл глаза, проваливаясь в забвение. Сквозь сон он чувствовал, как его усаживают и подносят к его губам горячую чашку. Его заставили выпить - он не почувствовал вкуса - и снова уложили, заботливо подоткнув одеяло. Он заснул. Проснувшись через несколько часов, он сразу ощутил чье-то присутствие. Кто-то рядом терпеливо дожидался, пока он придет в себя. Вот этот кто-то пошевелился... Мела приподнял ресницы, желая потихоньку рассмотреть свою сиделку. Первое, что он увидел, были коротко стриженые жесткие волосы и светлая борода, резко выделявшаяся на красноватом лице. Он был в плену. Почувствовав на себе взгляд, Эоган быстро повернулся. - Ты можешь говорить? - Да, - ответил Мела. В его мутных глазах мелькнула и бессильно погасла ненависть. Шершавая ладонь провела по его лбу. - Тебе лучше? Мела прикрыл глаза, не в силах кивнуть. - Вот и хорошо, - негромко сказал Эоган. Мела отвернулся и еле слышно простонал сквозь стиснутые зубы. Его здесь приняли за зумпфа. Потому и перевязали, потому и накормили. Неожиданно он вспомнил, как расстался с Аэйтом: брат бросил его на берегу. Бросил одного, беспомощного, на верную смерть - видимо, больной брат стал для мальчишки обузой. В глазах Мелы этот поступок не мог иметь никакого иного объяснения. Оставалось последнее: сказать врагам правду, назвать свое настоящее имя, и пусть делают с ним, что хотят. В том, что враги жестоко отыграются на нем за свою ошибку, Мела не сомневался. Но лгать он не хотел. Он повернулся в постели и встретил внимательный взгляд Эогана. Кузнец улыбнулся и спросил как можно мягче: - Как твое имя, молодой воин? Вот и все, подумал Мела. - Я Мела, сын Арванда, - устало сказал он и прикрыл глаза. Но в тот же миг ему показалось, что он сказал недостаточно, и добавил, чтобы не оставалось сомнений: - Я стоял по правую руку от Фарзоя. Вот теперь действительно все. Он глубоко вздохнул и отвернулся. Эоган не был удивлен, услышав это признание. Он засмеялся. На радостях он стиснул руку Мелы, не рассчитав сил, и раненый поморщился. - Я знал твое имя, - сказал Эоган, усмехаясь в бороду. - Я спросил, чтобы проверить тебя. Мела молчал. Ему вдруг стало тоскливо. - Ты похож на своего брата, - продолжал кузнец. - Я Эоган. В моем доме с тобой не случится ничего плохого... - Не говори мне о брате, - с трудом вымолвил Мела. Кузнец заметно встревожился. - Что с ним? Он жив? - Надеюсь, - сказал Мела. - И пусть будет счастлив, если у него получится. Эоган нахмурился. - Что случилось? - Ничего особенного. - Мела приподнялся, опираясь на локоть, и тут же снова упал на подушку. - Вероятно, у колдунов это обычное дело. Он бросил меня одного умирать на берегу... - Ты был не один, - возразил Эоган. - Аэйт оставил с тобой меч. В нем заключена часть Силы Подземного Хозяина. Ничтожная часть, но в наших мирах она обладает большим могуществом. Мела покривил губы. - Разве меч подаст воды? Принесет хлеба? Он может только убить. - Меч может позвать на помощь, - ответил Эоган. Мела вскинул на него глаза. - Ты шутишь, Эоган? - Вовсе нет. Я сам ковал его. Скажи мне, как он попал к тебе? - Забери его, - тихо сказал Мела. - Мне он не принес удачи. - Как ты завладел им? - повторил Эоган. - Я поднял его из травы, где он лежал. Гаталу он был уже не нужен. - Значит, ты бился с вождем? - Нет. В меня стреляли его лучники, - сказал Мела. - Но если бы я сражался с ним один на один, он победил бы меня. Гатала убил тот, у кого нет имени. Эоган задумался. Да, Аэйт не ошибался в своем брате. Осталась только одна неясность. - Зачем ты остриг волосы, Мела? Мела отчетливо скрипнул зубами. - Я покрыл себя позором ради Аэйта, - сказал он. - Я украл золото, потому что хотел выкупить его из плена. Фарзой срезал мои косы, отобрал мое оружие, а потом велел сбросить на копья, торчащие вверх наконечниками. Я сам не понимаю, как остался жив. Это колдовство... Глаза Эогана блеснули так, что Мела ощутил это даже сквозь опущенные веки. - Не радуйся, Эоган, - проговорил он. - Все это не имеет уже никакого значения. Я рассказываю тебе это только потому, что моя история уже никому не может причинить вреда. Не жди от меня большего. Лучше бы мне умереть тогда, на копьях, чем сейчас... - Почему ты говоришь о смерти, Мела? - Я был правой рукой Фарзоя, и Фарзой поставил меня вне закона. Я сложил свою жизнь к ногам Аэйта, и Аэйт меня предал, - ровным голосом сказал Мела. - Только враги были добры ко мне. Когда мир переворачивается и реки начинают течь по небу, остается только умирать. Что ты сделаешь со мной, Эоган? Скажи правду, чтобы я мог набраться мужества. - Оно тебе понадобится, - отозвался Эоган. - Меч Гатала будет тебе по руке, старший сын Арванда. - Я не понимаю тебя. - Ты уже умер один раз, Мела, - сказал Эоган. - Река послала нам тебя, немого, как дитя, точно ты вышел из ее лона. Я дам тебе другое имя. Я отдам тебе свою сестру, Фейнне. Вместе с мечом Гатала ты поднял из травы его судьбу. А нам нужен вождь. Мела почти ничего не понимал из того, что говорил ему этот недобрый, проницательный человек. Но то, что он сказал о вожде, было ему понятно. Подумав немного, Мела спросил: - Разве ты не можешь сам возглавить воинский союз? - Нет, - тут же ответил Эоган. - Почему? Мела ожидал подвоха, но прямой ответ успокоил его. - Я колдун. И это тоже было понятно. Ни один воинский союз не потерпит в своей среде колдуна. - Решай, Мела, - повторил Эоган. - Ты, наверное, думаешь, что я захочу отомстить Фарзою за свой позор? - Нет, - ответил Эоган. - Каждый из нас носит свое наказание в себе. За свою жестокость Фарзой накажет себя сам. - Стало быть, у меня есть выбор, - медленно проговорил Мела. - Я могу стать либо вождем своих врагов, либо их рабом. Эоган усмехнулся. - В сущности, это одно и то же, - сказал он. - Во всяком случае, для тебя и на первое время. Мела поднял глаза и долго смотрел на кузнеца. - Будь по-твоему, - сказал он наконец. Эоган встал и громко крикнул в глубину дома: - Фейнне!.. Мела увидел женщину. Она была тонкой и хрупкой, как девочка. Ее молодое лицо, странно похожее на лицо Эогана, показалось ему очень красивым. У нее были такие же светлые узкие глаза, но они не слезились, и в них не было красных прожилок. Длинноватый нос придавал ее лицу гордое выражение. На левой щеке у нее была ямочка, но присмотревшись внимательнее, Мела понял, что это маленький шрам от какой-то очень давней ранки. Может быть, в детстве напоролась на ветку или что-нибудь в том же роде. И когда он подумал о детстве Фейнне, у него вдруг заныло в груди. Эоган подтолкнул женщину в спину, и она послушно подошла ближе. Она смотрела на Мелу словно из другого времени, из темного забытого прошлого. Две ее тонких косы были переброшены на грудь, и серебро волос тускло блестело, выделяясь на белом льняном платье. - Вот Фейнне, - сказал Эоган, - она будет твоей женой. Он еще раз легонько подтолкнул сестру вперед, и она взяла Мелу за руку. Пальцы у нее были узкие и теплые. Она смотрела не на Мелу, а на брата. Широкоплечий, светлобородый, в рубахе навыпуск, босой, он стоял перед ними, разглядывая их так, словно они были творениями его искусных рук и не успели еще остыть после ковки. - Вот Мела, старший сын Арванда, - сказал кузнец. - Он будет твоим мужем, Фейнне. - Как ты скажешь, Эоган, - отозвалась женщина. Мела прикусил губу. Неожиданно он почувствовал себя обманутым. Они шли берегом реки, потому что леса здесь были непроходимы. Аэйт видел, как потемнело, меняя цвет, небо, и понял, что Элизабет вновь завела их в другой мир. Теперь его это уже не пугало. Река постепенно становилась шире. Берега терялись в гиблых комариных топях. Они брели по старой гати, боясь остановиться, чтобы их не засосало в трясину. Заваленная гнилыми бревнами, заросшая осокой, река исчезла в болоте. Потом болото кончилось, и потянулись рыжие выжженные луга. Тяжелое небо странного темно-фиолетового цвета нависло над ними. Мутное солнце светило сквозь туман. То и дело им встречались сгоревшие деревни. Над пепелищами белыми пятнами высились печи. Они словно хотели куда-то уплыть, и волны тумана колыхались вокруг них. То и дело путники натыкались на измятые шлемы, гнутые кирасы, ржавые мечи. Аэйт шел и шел, не останавливаясь, точно какая-то сила гнала его через эти мертвые земли. Одноглазый плелся за ним. Черные обгоревшие сосны торчали среди опавшей хвои, как пальцы на отрубленной кисти. Ни один звук не нарушал тишины. Это был мир давней войны. Она опустошила эти земли и ушла. Но хуже всего было другое. Они не могли отсюда выбраться, потому что здесь не было реки Элизабет, которая несла свои зеленые воды через множество миров. Аэйт понимал это, но не останавливался. Его целью было не остаться в живых, а избавить свой мир от страшной злой тени. - Аэйт, - хрипло сказал, наконец, одноглазый. - Куда мы идем? Юноша отбросил с лица влажные волосы и поглядел на своего спутника. - Не знаю. - Что это за местность? Аэйт видел, что одноглазый не на шутку испуган. - Я не знаю, - повторил он. Бродяга отступил от него на шаг и прижался к стволу обгоревшего дерева. Его единственный глаз загорелся желтоватым огнем, рот искривился. - Щенок! - прошипел он. - Куда ты завел меня? - Не знаю, - в третий раз сказал Аэйт. - Ты бывал здесь когда-нибудь? - Ни разу. Этих мест просто не существует. - Бродяга озирался, как зверь, попавший в ловушку. - Сознайся, ведь это твое колдовство? - Нет, - сказал Аэйт. - Это Элизабет смеется над нами. - Элизабет? - закричал бродяга, теряя самообладание, и вдруг истерично захохотал, взвизгнув и несколько раз стукнувшись затылком о дерево. - Ты говоришь о реке? Аэйт кивнул. - Мы с тобой забрели в тупик, - добавил юноша. - Из этого мира нет выхода. - Почему? - удивился одноглазый. - Если идти вперед и вперед, то можно, в конце концов, добраться до края. - До края чего? - в упор спросил Аэйт. - Это другой мир, пойми ты наконец! Он сел на землю. Было тихо и очень душно. От земли парило и остро пахло хвоей, как будто ее нарочно обварили кипятком. Аэйт несколько раз глубоко вздохнул, но так и не насытился воздухом. Одноглазый молча наблюдал за ним. Аэйт поднял голову и встретил его взгляд - трусливый и злобный. - Не надейся, - еле слышно выговорил Аэйт. - Когда-нибудь я сумею убить тебя. - Если раньше не сдохнешь, - огрызнулся одноглазый. Брат Мелы встал, с трудом сделал несколько шагов и обернулся. - Иди, - велел он одноглазому, сопровождая свой приказ кивком. И было в этой маленькой хрупкой фигурке нечто такое, что одноглазый разбойник не посмел ослушаться. Хмурясь и поводя тяжелыми плечами, он пошел следом за Аэйтом. Рано или поздно мальчик споткнется и упадет, и тогда... Аэйт потерял счет дням. Они все брели и брели по мертвому миру. Аэйта шатало от голода. Иногда им попадались источники, но вода в них была нестерпимо горькая и почти не утоляла жажду. Они съели последнюю крошку из запасов одноглазого. Постепенно, по мере того, как Аэйт слабел, одноглазый все реже вспоминал о Силе, скрытой в маленьком воине, однако нападать на него пока не решался. Аэйт все еще не терял надежды отыскать живую деревню. Но все дома, что им попадались, были разрушены, и видно было, что в них очень давно уже никто не живет. Они миновали большую поляну, бывшую некогда полем битвы. Кости воинов, давно выбеленные ветрами, заросли мхом, доспехи большей частью проржавели и сгнили. Стрелы, луки, костяные обломки, мечи с ржавыми и зазубренными клинками, щиты с потемневшей или совершенно смытой росписью - все это валялось кучами, и ничья рука не прибрала бренные останки, словно в битве погибли последние люди этого мира и не осталось никого, кто пришел бы на это поле с погребальным факелом. Так они шли под низким фиолетовым небом, которое давило на их плечи почти ощутимой тяжестью. Солнце, утонувшее в мутном тумане, почти не разгоняло сумерек. Аэйт жевал безвкусные корни болотных цветов, но только становился еще голоднее. Он выломал себе палку и шел, опираясь на нее, как старик. Потом палка стала для него слишком тяжелой, и он выбросил ее. Одноглазый посматривал на него, как старый волк, выжидающий, пока добыча ослабеет, и Аэйт хорошо понимал это. Он боялся спать, а когда усталость валила его с ног, дремал урывками, не выпуская из рук кинжала. Убить одноглазого ударом ножа он не сможет, но в случае нападения оружие не повредит. Разбойник, по крайней мере, чувствовал боль. Однажды в сумерках одноглазый схватил его за горло. Аэйт захрипел, но вместо того, чтобы пытаться разжать железные пальцы, тискавшие его шею, выбросил вперед руку с кинжалом и нанес удар. Зарычав, одноглазый выпустил Аэйта и прижал ладонь к животу. Аэйт ударил его снова, а потом, задыхаясь, отскочил. Одноглазый выпрямился и показал Аэйту ладонь, которую держал на животе. Ни крови, ни малейшей царапины не было. - Я убью тебя, - сказал Аэйт. - Бедный колдун! Как же ты это сделаешь? - Одноглазый склонил голову набок и рассмеялся. - Я отрежу тебе голову, - тихо ответил Аэйт. - Ручонки дрогнут, - презрительным тоном произнес разбойник. - Не дрогнут, - сказал Аэйт. - Разве что стошнит. Одноглазый перестал улыбаться. Он увидел, что юноша не шутит, и отступил на шаг, настороженно наблюдая за ним. Но Аэйт только устало перевел дыхание и махнул рукой. Они снова пошли вперед. Вскоре лес кончился, и начались луга. Здесь пожаров не было, и трава росла высокая, сочная, но темная, порой в синеватых пятнах, точно порченная. В этом мире нигде не было добра. Острые края осоки резали руки. Под ногами хлюпала вода. Пахло гнилью. В тумане путники едва видели друг друга. Теперь одноглазый шел впереди. С трудом передвигая ноги, Аэйт думал о том, что эта ночь, скорее всего, будет для него последней. Разве что он догонит одноглазого и прямо сейчас, пока еще остаются силы, сделает попытку перерезать ему горло. Луг закончился. Они ступили на лесную дорогу, давно уже заросшую. Ветви заплели ее, кустарник поднялся между колеями, выбитыми некогда тележными колесами. В лесу было уже темно, но Аэйт упорно шел вперед, изредка подгоняя одноглазого. В чаще по обе стороны от дороги мелькали неприятные тени с горящими глазами, но близко подходить они не решались. Несколько раз доносился хриплый смех. Аэйт лишь мотал головой и упорно продолжал идти. У него снова заболела старая рана на руке. Временами сознание его мутилось, и ему чудилось, будто он вновь бежит из плена, не зная о том, что ноги сами приведут его обратно, куда бы он ни пошел. Потом сознание начало раздваиваться. Он словно видел сам себя со стороны. И пока один Аэйт шел, спотыкаясь, по глухому лесу, второй откуда-то издалека наблюдал за ним и тщетно старался объяснить, как бесполезны его попытки спастись. А потом появился третий Аэйт и крикнул: "Я иду искать Элизабет!" И сразу все исчезло. Остался только младший сын Арванда, шатающийся от усталости, голодный, но все еще живой. И очень упрямый. Уже светало. Туман постепенно рассеивался. На траве и в паутине вспыхнула роса, и от ярких оранжевых огней Аэйту на мгновение стало легче дышать. Он был с ног до головы покрыт испариной. Все завязки на груди и горле он давно распустил, но все равно задыхался, таким густым и влажным был воздух. Небо окрасилось в багровый цвет. Постепенно оно темнело, становясь фиолетовым. Далекое солнце было окутано испарениями. Аэйт споткнулся и упал. Гибким движением одноглазый повернулся к нему и бросил на него жадный взгляд. - Я еще жив, - хрипло сказал Аэйт и встал. И, видя, что его спутник по-прежнему стоит, облизывая губы, прикрикнул: - Да иди же, стервятник! Но не успели они сделать и десяти шагов, как впереди послышались пыхтение и топот. Какое-то массивное существо уверенно ступало по сырой земле, время от времени шлепая по ней чем-то тяжеловесным. Аэйт поднял голову, чувствуя страшную усталость. Вскоре существо показалось между деревьями. Это была гигантская ящерица, которую можно было бы принять даже за дракона, будь у нее крылья. Она яростно раздувала красноватые ноздри, из которых вырывалось легкое огненное облачко. Рот ее был разорван удилами, с которых капала темная кровь. Она быстро переставляла короткие сильные лапы и изредка ударяла хвостом по опавшей хвое. На ящерице восседала старуха в рваных парчовых юбках. Меховой плащ окутывал ее плечи, седые волосы разметались по плечам. Безжалостно дергая поводья, она подгоняла ящерицу и поносила ее последними словами. Поводья извивались у нее в руках, и Аэйт увидел, что это были живые змеи. Заметив Аэйта, старуха резко остановила ящерицу и соскочила с ее спины. Аэйт медленно встал. Маленькие злые глазки старой ведьмы впились в него, потом скользнули по спутнику Аэйта, и в них появилось нескрываемое веселье. Ведьма разинула рот, выставив длинные желтые зубы, и громко захохотала. Одноглазый смотрел на нее, словно силясь что-то вспомнить, и вдруг закричал и бросился к Аэйту, хватая его за рукава. Аэйт отстранился. Одноглазый упал на землю, царапая пальцами по хвое, как будто хотел зарыться в нее. - Свет Хорса на вашем пути, госпожа, - вежливо сказал Аэйт. Ведьма ухмыльнулась и обтерла мокрый рот ладонью. - "Свет Хорса", - передразнила она. - В этом мире нет никакого Хорса. Аэйт молчал. Ведьма бесцеремонно рассматривала его. - Ну! - прикрикнула она. - Что ты здесь делаешь? - Я заблудился в мирах, госпожа. - А этого зачем с собой таскаешь? Кто он тебе? Она потыкала в одноглазого ногой, задирая парчу длинной юбки. Аэйт посмотрел на своего пленника и вдруг поймал его взгляд, испуганный, умоляющий. Это было так неожиданно, что слова "это мой враг" застряли у Аэйта в горле. Вместо этого Аэйт сказал: - Не смотрите на него, госпожа. Он тень и не отвечает. - Жалеешь, - хмыкнула ведьма. - Ох, какой дурак... Поверь старухе: первое правило - не жалей нежитей. К добру сие не приводит. Ящерица неожиданно ткнула старуху мордой под колени, так что ведьма чуть не растянулась на хвое. Обернувшись, она больно стукнула саламандру по носу кулаком, унизанным перстнями. На одном из граненых сапфиров осталась кровь. - Ах, ненасытная утроба! - крикнула ведьма. - Жри, коли проголодалась. Саламандра отползла, волоча тяжелый хвост, обвилась в сторонке вокруг высокой сосны и запылала. Огромный оранжевый факел взвился в хмурое фиолетовое небо, и мрак от этого сгустился еще больше. Ведьма опять повернулась к Аэйту и самодовольно охлопала себя по бокам. - Я - хозяйка этого мира, - произнесла она. - Ведь это вы завели нас сюда, госпожа? Пронзительный хохот ведьмы разнесся среди мертвых деревьев и канул, будто в вату. - Я! - крикнула она. - Может, ты еще знаешь, почему? Аэйту вдруг показалось, что он узнает этот хриплый, сорванный на чужом ветру голос. - Вам виднее, госпожа. Ведьма наставила на него костлявый палец. - Да, это я завела тебя сюда. Ты - Аэйт из Элизабетинских болот. Ты был в замке Торфинна и разрушил его. - Чем же я провинился перед вами, госпожа? - Чужое оружие! Ответ написан у тебя на ладони, младший сын Арванда. - Откуда вы знаете, госпожа, как меня зовут? - Какой же ты еще мальчик... - Она покачала головой, и ее тяжелые серьги зазвенели. Потом ведьма нахмурилась и произнесла, четко выговаривая каждое слово: - Ты один из нас, Аэйт, сын Арванда. Ты наделен Силой. Отныне в мирах Элизабет о тебе будут знать все. Я - Имд, которую ты лишил крова. - Она презрительно посмотрела на одноглазого, жмущегося к ногам Аэйта. - А эта тварь, между прочим, проклята. Ишь, перетрусил. Правильно делает. Небось, даже имя свое позабыл, а? - Да. - Да вы никак подружились? - с подозрением спросила старуха. - Когда-нибудь я убью его, госпожа Имд, - честно ответил Аэйт. - Правильно! - захохотала ведьма. - Убьешь! А его нельзя убить, знаешь? Уже пробовал? - Она наклонилась и, кряхтя, потрогала одноглазого, словно хотела проверить его на прочность. - Лет двести еще протянет... - сказала она, выпрямляясь. - Вы знаете, кто наложил на него заклятие, госпожа Имд? - Да я и наложила, - помолчав, ответила ведьма и вызывающе вскинула голову. - А что? Хорошая работа. - Вы можете снять его? - Зачем это? - Колдунья пожала плечами. - Через двести-триста лет он сам освободится. Любое заклятие со временем слабеет. Пусть чары ветшают своим порядком. - Мне некогда ждать, госпожа Имд, - сказал Аэйт. - Я должен убить его сейчас. В нем слишком много Зла. - А что ты думал? Уж ежели Имд-тролльша берется за дело, она делает его хорошо, с душой... А тут еще, помнится, был особый случай. Сам Торфинн попросил... покойничек... - Ее взгляд помутнел, крючковатый нос задрожал - она явно собралась плакать. - Мне очень жаль, госпожа Имд, - начал Аэйт. - Не ври! - взвизгнула ведьма. - Жаль ему... Надо же, выискалось орудие судьбы... сопливое... - Она высморкалась в подол парчовой юбки. - Ну, и как ты собираешься убить его, а? - Не знаю. - Помогать не буду, - предупредила Имд. - Скажите мне только, госпожа Имд, кто он, как его имя. Остальное я сделаю сам. - Ох-ох-ох. Какой шустрый. Сам он сделает. - Ведьма уставилась в спокойные светлые глаза Аэйта и передернула костлявыми плечами. Было в этих ясных глазах что-то очень неприятное. Уж больно уверенно они смотрели. Наконец, Имд проворчала: - Да и не знаю я, как его звать-то, охламона... - Что? - вскрикнул Аэйт. Ведьма злорадно ухмыльнулась. - А вот так, касатик. Дел у меня других нет, что ли, интересоваться чужими именами? Меня попросили изготовить пулю и вложить в нее заклятие попаршивее, чтобы от него все кишки сплелись и на бантик бы завязались. Ну, я и постаралась. На славу постаралась. В таких мертвых равнинах побывала, ух! - Она посмотрела на одноглазого. - Да встань ты... Теперь-то чего уж бояться. Ты, брат, прости, но вот не помню я, в честь чего Торфинн, покойничек, так на тебя взъелся. И чего ты там натворил непотребного, тоже не упомню. Старость не радость, вот так-то, касатик. - Госпожа, - сказал Аэйт и наклонил голову, - позвольте хотя бы ему вспомнить, как его звали. Ведьма молчала так долго, что Аэйт не выдержал и вскинул глаза. - До чего настырный... - вздохнула Имд. - Далеко пойдешь, Аэйт, сын Арванда... - Палец с острым ногтем уперся Аэйту в грудь. - Тебе надо - ты и заставь. Открой его память. Ты можешь. - Она помолчала и повторила, заметно мрачнея: - Да, ты можешь... Имд отошла в сторону и расселась на земле, раскинув юбки веером. Аэйт в растерянности смотрел на нее. - Ты можешь! - крикнула она ему, вытягивая шею. Аэйт выпрямился. Одноглазый, дрожа, стоял перед ним. Он чувствовал что-то странное. Как будто грубые руки перетряхивали его сознание. И ему было больно и нестерпимо стыдно. Такого он не испытывал еще никогда. С трудом, преодолевая невидимую, но очень сильную преграду, одноглазый вымолвил: - Корабль... - Какой корабль? - тут же спросил Аэйт. Одноглазый внутренне заметался, услышав его голос. Голос господина. Беспощадный, всепроникающий. Ему хотелось бы скрыться, но он заранее знал, что это невозможно. Он обязан отвечать. Но он не знал, что говорить. Голос повторил: - Какой корабль? - Корабль и я... Нас звали одинаково... Одноглазый пошевелил губами, но не смог произнести больше ни звука и вцепился обеими руками себе в волосы. Корабль. В той, прошлой жизни он командовал людьми и у него был корабль. Смутно мелькнуло и тут же исчезло видение полосатого паруса, и одноглазый невольно вздохнул: - Эх... - Охи да ахи делу не помогут, - сказал Аэйт разочарованно. Имд хрипло захохотала. И тут по спине одноглазого пробежал странный холодок. Он схватил Аэйта за плечи и заорал ему в лицо: - Повтори! Что ты сказал? Аэйт слегка отстранился. Однако когда он заговорил, его голос звучал ровно: - Я сказал: "Охи да ахи делу не помогут..." - Ахи... - повторил бродяга, лихорадочно вглядываясь в бледное лицо Аэйта. - Ах... АХЕН. Одноглазый завопил. После десятилетий пустоты к нему неожиданно вернулось это имя. Оно пришло, как вспышка далекой зарницы, слетев с губ этого мальчика, его врага, маленького колдуна с черным крестом на ладони. - Ахен! - крикнул одноглазый в туман, упиваясь. Боги морского берега, как он мог забыть то утро, когда они вошли в поверженный город Карла Незабвенного! Они устало брели по Первой Морской улице, мимо деревянных заборов, расцвеченных пестрыми гирляндами белья... По левую руку крыши домов виднелись почти вровень с мостовой... Он закрыл глаз. День был тогда ясный, пронзительно синий. Скрипели колеса, стучали сапоги. Лица вставали перед ним отчетливо, как в кошмаре. Спокойный, рассудительный Тоддин по прозванию Деревянный. Бастард Хилле - у папаши только и хватило ума, что подарить парнишке роскошный плащ (из-за этого плаща Хилле окрестили "Батюшкой-Барином"). Светловолосый зеленоглазый Иоганн Норг - его убили во время ахенского мятежа в первую зиму Завоевания. Худенький драчливый граф Отто фон Хильзен - тогда ему не было и двадцати лет... Интересно, какой смертью он умер, где похоронен... Одноглазый тряхнул головой, но тени прошлого не уходили. Носатый Меллин, верзила Колдитц, плотный туповатый Иннет, золотоволосая воительница Амда... И только самого себя он терял в этом потоке воспоминаний и все не мог назвать своего имени. Усталые, голодные, оборванные, они стояли перед ним на площади. На первой площади завоеванного ими города. Как во сне, мелькали перед ним повязки на ранах и заплаты на куртках, дырявые сапоги, ввалившиеся глаза, грязные волосы. Хильзен поминутно зевал, вспомнил одноглазый. Он был ранен и очень устал. А Батюшка-Барин кашлял... Потом пришло синее небо и полосатый парус над головой. И оскаленная медвежья морда над волнами... Корабль назывался "Медведь". - Бьярни, - шепотом выговорил одноглазый. - Тогда меня звали Бьярни. - Бьярни, - повторил Аэйт, словно желая привыкнуть к этому имени. Одноглазый улыбнулся. Так улыбается молодой император, впервые услышав обращенное к себе "сир". Аэйт тихонько вздохнул от усталости и спросил: - Ты вспомнил, что ты сделал?.. из-за чего тебя?.. - Да, - сказал Бьярни. - Я завоевал Ахен. И впервые за все эти годы рассмеялся от души. - Вот и ладушки, - прозвучал хриплый голос ведьмы, о которой они успели забыть. Имд зашуршала парчой. - И мне, старухе, любопытно было послушать... - Она пристально посмотрела на Аэйта, и в ее глазках появился интерес. - Да, ты мальчик с большим будущим... А что он тебе сделал, этот Бьярни-то? Аэйт повернулся к ведьме. - Он убил моего друга, госпожа Имд. - Какая неприятность! - Ведьма потрясла лохматыми седыми волосами. - Ах, какая неприятность! Как звали-то? Молодой был, небось? - Вы его знали, госпожа Имд. Его звали Ингольв Вальхейм. Ведьма замерла. Нос ее заострился, подбородок выпятился и задрожал. Брызгая слюной, она закричала: - Ингольв! Мерзавец! Говорила я Торфинну: "Не бери под свою крышу человека. Демона, тролля - кого угодно, только не человека!" Ведь это он помог тебе бежать? - Пальцы, унизанные кольцами, схватили Аэйта за плечо. - Говори, крысенок! Говори! - Да, - сказал Аэйт, слегка отворачиваясь от тяжелого дыхания старухи. Имд оттолкнула его. - Ах, мерзавец, - повторила она. - Жаль, что он мертв. Тебя, касатик, я тронуть не могу. Слишком много в тебе света, слишком уж горячий ты. Как бы меня Хозяин не спалил за тебя, видишь какое дело. Разорвала бы я тебя, касатик, на куски, своими бы руками разорвала за Кочующий Замок, да не могу. Опасаюсь. Вот огорчение... А вот Вальхейма бы я зубами сгрызла. Жаль, что умер... Рано погиб, рано. И умер-то, небось, легко, а? Аэйт кивнул. - Ну и пес с ним, - вздохнула ведьма. - Но тебе, касатик, из этого мира все равно пути нету. Здесь останешься. Туманно тут, сыровато, конечно, душновато, но уж извини. Иначе сплошные пожары. Моя-то дурища - видишь, как жрет? - Ведьма кивнула в сторону саламандры. - Почему же нет пути? - возразил Аэйт. - Вы хозяйка этого мира, госпожа Имд, значит, знаете здесь все входы и выходы. - Входы, голубь, есть. А выходов - нет. Река ушла в болото и исчезла в нем, а болото пересохло. Без реки, сам понимаешь, Аэйт, хоть ты и маленький, никаких выходов быть не может. Так что здесь будешь жить. Хозяин Подземного Огня тебя тут не согреет, и глаз Хорса не углядит в таком-то тумане. - Она зевнула. - Эхе-хе... Может, со мной когда в картишки перекинешься... Аэйт, щурясь, смотрел на ведьму и молчал. Он видел, что она не может отыскать границ его возможностей и потому откровенно врет. Из этого мира был выход. И Аэйт знал, что найдет его. Близилась осень. Стычки между племенами на болотах к северу от Элизабет участились. Гатал оттеснил морастов от соляного озера и сжег святыню их воинского союза. После этого удача отвернулась от Фарзоя и его народа. О страшной гибели Гатала было уже известно, но его место неожиданно занял другой. И об этом другом никто ничего толком не знал. Фарзой потерял земли по речке Мыленной и таким образом лишился удобного выхода к реке Элизабет. Это произошло совсем недавно. Было утро второго дня после нового разгрома. Фарзой сидел у входа в свой дом - похудевший, постаревший за эти недели на несколько лет. Красный шрам некрасиво выделялся на изжелта-бледном лице. Он смотрел на солнце, тонущее в осеннем тумане. Почему же случилось так, что один за другим его предавали самые близкие - его надежда, его будущее? Сперва сыновья единственного друга, погибшего много лет назад Арванда. Лживый, трусливый мальчишка Аэйт попался в плен, и ради него старший брат совершил преступление. Фарзой не мог нарушить клятвы, которую дал при всех. Вор, посягнувший на золото для Тиргатао, должен был умереть. И когда этим вором оказался Мела, Фарзой велел отвести его к обрыву и столкнуть на острия копий. Мела ушел, не оглянувшись. И Фрат, воительница с красными стрелами в волосах, не задумываясь, нарушила запрет и побежала к скале, желая убедиться в том, что Мела мертв. Ее привели к Фарзою, и она созналась в своем поступке, но раскаяния от нее он так и не дождался. В гневе он выдернул из ее волос красные стрелы, и белые пряди упали ей на лоб. Она продолжала стоять прямо и только сдвинула брови. Своей рукой он сломал стрелы и хлестнул обломками ее по лицу. Отец Фрат стоял белый, как гипс, который добывают у Красных Скал. Но даже Фратак не посмел произнести ни слова в защиту своего последнего ребенка. Не было никого, кто осмелился бы возражать Фарзою, когда вождь гневался. Никого - во всем поселке. Кроме Асантао. Фарзой заскрежетал зубами. Все эти годы было так: по правую руку от него стоял Мела, по левую - Фрат, а за плечом он чувствовал молчаливое присутствие Асантао. Это делало его сильным. Его власть была заключена в треугольник: мужчина - женщина - светлая Сила. Теперь треугольник распался. Злое лицо Фрат стояло у него перед глазами - такое, каким оно было в тот день. Оно застыло, как маска, раскрашенная в три цвета: белые волосы, черные брови, алые полосы от удара по щеке. И когда он уже хотел было сказать, что отныне ей нет больше места под сенью рогов Золотого Лося, вперед вышла Асантао и отстранила его. - Все вы молчите сейчас, - сказала собравшимся Асантао, негромко, но очень отчетливо. - И даже ты, Фратак, молчишь. Тогда скажу я. Раз никто из вас не решается поднять голос за эту девочку, то, в таком случае, я забираю ее к себе. - Она протянула руку, и Фрат шагнула ей навстречу. Ясновидящая сжала ее плечо и улыбнулась. - А теперь пусть кто-нибудь отберет ее у меня. Так открыто она еще никогда не выступала против Фарзоя, и это яснее всяких слов сказало вождю о том, что его время близится к концу. - Ты видишь, Асантао, - сказал он ей тогда, но не сумел сдержать досады и швырнул обломки красных стрел под ноги колдуньи. - Забирай ее себе и делай с ней, что хочешь. Отныне я забыл ее имя. И Асантао ушла, крепко держа девчонку за руку. Все расступались, освобождая им дорогу, и никто не смел поднять глаз... Асантао показалась на деревенской улице. Можно подумать, что это мысли Фарзоя вызвали ее. Утреннее солнце уже пробилось сквозь туман и поблескивало на золотых украшениях ее головной повязки. В толстых косах Асантао синели цветки цикория - такой же знак надвигающейся осени, как стаи перелетных птиц в небе или первые желтые листья на деревьях. Фарзой встал и кивнул ей. - Иди со мной, вождь, - сказала колдунья, не здороваясь. - Твой народ стоит под Золотым Лосем и ждет тебя. - Что-то случилось? - Да. - Асантао казалась встревоженной. - Но прежде чем ты сделаешь отсюда первый шаг, я скажу тебе одну вещь. Если ты опять захочешь совершить жестокость, то помни: пока я жива, я буду стоять на твоем пути. Несколько секунд смотрел Фарзой в теплые глаза Асантао. - Хорошо, - сказал он наконец. И еще раз подумал о предательстве. Возле Золотого Лося действительно собрались уже почти все. В полном молчании Фарзой прошел вперед, остановился, повернулся к толпе. - Ради чего вы звали меня? - спросил он. Вместо ответа вперед вытолкнули паренька в окровавленной одежде, и тот упал на четвереньки у ног вождя. Незаметно оказавшись рядом, Асантао сказала вполголоса: - Встань, Эйте. Паренек с трудом поднялся. Фарзой уставился на него тяжелым, неподвижным взглядом. Два дня назад в сражении у речки Мыленной Эйте попал в плен. И вот он стоит перед ними, живой и невредимый. Впрочем, не такой уж и невредимый: правая сторона груди у него перевязана, и кожа на лбу рассечена. Сейчас это не имело большого значения. Важно было другое: он остался жив и каким-то образом сумел вернуться домой. Интересно, какую цену он заплатил за возвращение? Фарзой поднял взгляд к Золотому Советнику Истины. Эйте тоже смотрел на Лося. Он знал, что в присутствии этой святыни еще никому не удавалось солгать безнаказанно. Но Эйте и не собирался никого обманывать. Фарзой долго молчал, прежде чем задать первый вопрос. В деревне было очень тихо, и только где-то в доме плакал ребенок. Наконец вождь спросил: - Где же ты был эти дни, Эйте? - В плену, - ответил юноша. - Как ты попал в плен? - Должно быть, после того, как меня ударили в грудь. Я плохо помню, как это было. - Если ты был ранен в битве, то почему мы не нашли тебя после сражения? Сейчас осень, пленных больше не берут. - Я не знаю, почему они это сделали. Но их вождь не позволил меня добить и велел вынести с поля боя. - Ты уверен, что это был их вождь? - переспросил Фарзой. - Да. - Ты разглядел его? - Да, - сказал Эйте и перевел дыхание. - Даже слишком хорошо. Вместо плаща он носит волчью шкуру. Фарзой недоверчиво перевел взгляд с юноши на Золотого Лося. - Волчью шкуру? Но ведь Гатал погиб. - Это был не Гатал, - ответил Эйте. - Кто-то другой надел его плащ и взял его меч. - Как он выглядит? - допытывался вождь. Эйте покачал головой. - Я не видел его лица. Он носит кожаный шлем с медными пластинами. - Так откуда ты можешь знать, что это не Гатал? - Гатал убит. Это их новый вождь. Его называют Эохайд. Так в деревне впервые прозвучало имя Эохайда, которое повторялось потом часто и с такой ненавистью, какой никогда не вызывал его предшественник. - Кто он такой? Откуда взялся? - спросил, наконец, Фарзой. - Я скажу тебе то, что сумел узнать, - проговорил Эйте вполголоса. - И если это ложь, то пусть она падет на тех, кто солгал мне, потому что я передам тебе услышанное слово в слово. Фарзой кивнул в знак согласия. - Кто такой Эохайд, не знает никто, кроме, может быть, кузнеца Эогана, - тихо сказал Эйте. - Однажды его нашли на берегу реки. Он был нем и беспомощен, как новорожденное дитя. В одной руке у него был кусок хлеба, в другой - длинный меч Илгайрэх, посвященный Хозяину Подземного Огня. В их деревне говорили, что его послали сами боги морского берега. Его матерью называют Элизабет, отцом - Темный Илгайрэх. - Он разговаривал с тобой, Эйте? - Да. - О чем? - Он спросил... Вот оно. Вопросы. Эйте отвечал на вопросы Эохайда. Вот и разгадка маленькой тайны спасения этого щенка. На лице Фарзоя появилось злое выражение. Эйте молчал. Ему только сейчас подумалось, что вопрос, который задал ему Эохайд, был довольно странным. - Что же он спросил у тебя, Эйте? - заранее гневаясь, повторил вождь. - Он спросил, сколько мне лет. Фарзой задохнулся, но Золотой Лось продолжал оставаться спокойным и светлым. С трудом взяв себя в руки, вождь заговорил снова: - И что же ты ему ответил, Эйте? Стал жалобить, говорить, что ты последний сын у матери? - У меня не было сил, - сказал Эйте. - Я даже не помню, сумел ли вообще ответить хотя бы слово... - Дальше, - сквозь зубы приказал Фарзой. Дальше... Эохайд велел накормить пленника и перевязать его раны, а потом позволил уйти. В двух милях от деревни Эйте нашел Инген. - Значит, надо так понимать, что этот Эохайд отпустил тебя? Эйте поднял голову. В конце концов, он не совершал недостойных поступков, и ему нечего было стыдиться. - Да, он велел отпустить меня. - Почему? - Может быть, он хотел, чтобы я рассказал тебе об этом? Может быть, он думал, что узнав о наследнике Гатала, ты испугаешься? Фарзой презрительно сжал губы. Но он и в самом деле был испуган. Он знал, что никто из морастов не усомнится в его бесстрашии. Однако Фарзой мог ввести в заблуждение кого угодно - только не Асантао. Ясновидящая стояла за его плечом, и тем не менее он ощущал ее присутствие так же явственно, как солнечное тепло. - Что еще ты узнал об этом Эохайде? - У него хитрый и умный советчик, кузнец, слуга Подземного Хозяина. Эохайд умело пользуется его хитростью. - Почему ты называешь его наследником Гатала? - нетерпеливо спросил Фарзой. - Он взял себе в жены его вдову, Фейнне. За все время допроса Золотой Лось ни разу не вспыхнул. Это означало, что Эйте говорил правду. Фарзой сам не понимал, почему он так зол на юношу. - Хорошо, - после короткой паузы сказал Фарзой. - Что еще? - В бою победить его невозможно, но он редко убивает... - Если ты струсил, Эйте, - не выдержал Фарзой, - то это еще не повод считать трусами всех нас. Мы не побежим лизать пятки твоему Эохайду. Эйте побледнел. Он раскрыл было рот, но поймал внимательный дружеский взгляд Асантао - и промолчал. Не помня себя от ярости, Фарзой сказал: - Пусть проклятые колдуны, Эоган и Эохайд ведут свое племя хитростью и темным оружием. Рано или поздно их поглотят силы мрака, которому они предали свои души. Наступила мертвая тишина. И тогда Золотой Лось, который не терпел лжи, произнесенной в своем присутствии, залился алой краской гнева. Эйте лежал в доме своей матери, Эсфанд, когда туда вошла Асантао. При виде колдуньи, Эсфанд тут же встала, отставила в сторону горшок, в котором взбивала масло, и склонила голову. - Пусть руки ясной Ран расчистят твои пути, Асантао, - сказала женщина и указала ей на скамью, покрытую тканым ковром. Асантао улыбнулась и села. - Я не сделала ничего, за что меня следовало бы так благодарить, Эсфанд. Эсфанд подала ей тертой брусники с медом. Сложив руки на поясе, она смотрела, как Асантао пьет. Вернув чашку и поблагодарив, колдунья поднялась со скамьи. - Где твой сын? - Он спит, - испуганно сказала Эсфанд и невольно сделала шаг в сторону, загораживая вход в комнату. - Зачем он тебе? Его зовет Фарзой? - Нет, вовсе нет. - Пожалуйста, заступись за моего мальчика, Асантао, - тихо проговорила мать. - Ты видишь. Фарзой послушается тебя. - Фарзою скоро будет не до мелких обид. Ничего не бойся, Эсфанд. - Что мне сделать для тебя? - спросила мать. - Ничего. - Асантао встретилась с ней взглядом, и из глаз женщины стал постепенно уходить страх. - Не бойся, - повторила маленькая колдунья. - Позволь мне только взглянуть на Эйте. - Но он спит, - сказала Эсфанд поспешно. - Я не разбужу его. Мне нужно просто его увидеть. Эсфанд вздрогнула, помедлила еще секунду и очень медленно отошла в сторону. Асантао перешагнула порог. В комнате было по-вдовьему чисто. Она присела на длинную лавку в головах постели Эйте. Он спал и дышал во сне тихо и ровно. Еле слышно колдунья заговорила: - Вернись назад... Вернись в битву, Эйте... Эйте шевельнулся, сморщился, простонал и мучительно выдавил: - Мне больно... Асантао поднялась и теперь стояла неподвижно, внимательно вглядываясь в его лицо. Эйте вздрагивал. - Кто ранил тебя? - Не вижу... Я не вижу его. Я лежу в траве... Надо мной занесен меч, и я знаю, что сейчас он упадет... - Но меч не падает, - напомнила колдунья. Голос Эйте дрогнул. - Да, потому что появился он. На нем светлый волчий мех. И это не Гатал. - Он прогнал твоего врага? Что он говорит? - Он просто появился и стоит надо мной. Остальные... Остальное исчезло. Только он. - Что ты чувствуешь, Эйте? - Я боюсь его. Я смертельно боюсь. У него в руке длинный меч, от клинка исходит сияние. И жар. Весь мир в тумане, и только он в лучах солнца. Он прекрасен, как Арей. - Он говорит с тобой? - Он склоняется ко мне, но я не вижу лица. На нем шлем, и медь горит так, что больно смотреть. - Волосы?.. - Белые, короткие, как у всех них... - ...Глаза?.. - подсказала Асантао, и Эйте подхватил, словно они исполняли речитатив на два голоса: - ...светлые, внимательные... - Ты видишь их в прорези шлема? - Да... Эйте сделал паузу, не веря воспоминанию. Но теперь он действительно видел эти серые глаза в прорезях сверкающего шлема. И не в силах противиться той правде, которую знал, он вымолвил: - И они смотрят на меня с жалостью... Юноша дрожал, вытянувшись на кровати, и бессвязно говорил, говорил, торопясь выплеснуть все то, что хлынуло в его память: как его тащили по густой траве, как он лежал, связанный, у колодца в их деревне, и как из пыли и кровавых облаков показался прекрасный воин в серебряной звериной шкуре и что-то сказал, издалека показывая на него, и чьи-то руки грубо дергали веревки, чьи-то жесткие пальцы сдавливали края раны, совали ему в рот какие-то полусырые куски, и вокруг говорили: "Эохайд, Эохайд..." А потом он остался один на лесной дороге и побрел, спотыкаясь, к своему дому... - Тихо, тихо, - ласково сказал Асантао. Ее теплые пальцы коснулись его висков, и он замер, потом еле слышно вздохнул. - Спи, Эйте, - проговорила колдунья. - Скоро ты будешь совсем здоров. И склонившись поцеловала его в лоб. У Фарзоя не было ни сына, ни брата, ни друга - никого, с кем он мог бы говорить по душам, перед кем не побоялся бы раскрыть свои мысли, кому посмел бы признаться в том, что нуждается в помощи и совете. С годами он становился все более угрюмым и замкнутым. И только перед Асантао не было нужды притворяться, потому что эта женщина все равно видела его насквозь. Как бы он ни злился порой на ее вмешательство, он понимал: в маленькой колдунье он нашел и советчика, и друга. Теперь они часто разговаривали вечерами, сидя на пороге ее дома. Когда появлялся вождь, Фрат либо пряталась в глубине дома, либо уходила на холмы. Прошло всего несколько дней с тех пор, как наследник Гатала впервые заявил о себе, и Фарзой понял, что его дурные предчувствия начали оправдываться. Он опять пришел к Асантао. Она вышла к нему с кувшином брусничной воды, и они уселись - Фарзой на бревне, Асантао на пороге. Солнце спускалось за лес, и на лице женщины появился нежный румянец. Глядя на вождя, Асантао подумала о том, что он сильно сдал, хотя в его белых волосах, стянутых в узел на затылке, по-прежнему не было заметно седины. Фарзой заговорил: - Вчера они захватили наши склады. Клянусь рогами Лося, Асантао, слишком уж легко им удалось обнаружить все хранилища. И я знаю, кто тому виной. Он угрожающе сдвинул белые брови, заметные на его обветренном лице. - Я не понимаю тебя, Фарзой, - спокойно сказала Асантао. - У меня не выходит из мыслей этот мальчишка, Эйте, - сказал вождь. - Почему Эохайд так легко отпустил его? Не мог же он сделать это из жалости? - Почему бы и нет? Уверенный тон Асантао выводил Фарзоя из себя. - Я не верю в такие вещи, как бескорыстное милосердие, особенно если дело касается врагов, - с ударением произнес Фарзой. - Спроси мальчика перед Золотым Лосем, не болтал ли он про склады, - предложила колдунья. - Он не сможет сказать неправду. - И об этом я подумывал, - тяжело уронил Фарзой. - А если они оградили его своими чарами, чтобы он свободно мог врать? Кто знает, какими силами наделен этот безродный сын реки? Асантао улыбнулась: Фарзой легко поверил в легенду о происхождении Эохайда. - Я не думаю, что это так, - мягко заметила она. - Ты это видишь? Он тревожно всматривался в ее карие глаза. - Да, - сказала Асантао. - Я вижу: Эйте не предавал тебя. - Тогда кто? Кто? - Не о том сейчас заботишься, - сказала колдунья. - Оставь свою подозрительность до лучших времен. Твой народ скоро начнет голодать. Мы остались без хлеба. Наши владения теперь ограничены деревней и клочком земли на холмах. Эохайд стоит у самых наших ворот. Вчера я считала костры его лагеря. - Должно быть, он и впрямь пользуется покровительством Темных Сил, - сказал Фарзой. - Не о том заботишься, вождь, - повторила Асантао. Фарзой помолчал. В свете угасающего дня он выглядел очень старым и очень усталым, но Асантао нечего было сказать ему в утешение. Фарзой заговорил глухим голосом: - Они начнут осаду, возможно, уже завтра. Им не понадобится проливать свою кровь. Они просто дождутся, пока мы лишимся последних сил от голода. И тогда они возьмут нас голыми руками. Асантао молчала. - Теперь я понимаю, почему они щадили нас во время последних сражений, - продолжал Фарзой, распаляясь. - Им нужны рабы. Эохайд решил не мелочиться и загнать под свое ярмо всех. - В холодных глазах вождя появилось страшное выражение. - Мы убьем наших женщин и будем сражаться с ними, пока в нас останется хоть капля крови... - Ты примешь те условия, которые он тебе предложит, - негромко сказала Асантао, словно не расслышав его гневной тирады. - Какие угодно условия. Тебе нужен мир любой ценой. Мир, Фарзой! Она поднялась со ступенек и теперь стояла перед ним, выпрямившись во весь свой небольшой рост, - женщина с загрубевшими от работы руками, с увядшими цветами в косах - и отчитывала его, главу союза воинов, как несмышленого мальчишку. Заходящее солнце горело в ее теплых глазах, которые умели заглядывать на самое дно души. Фарзой уронил лицо в ладони и заплакал. Аэйт проснулся мгновенно, как от толчка, и сжал пальцы на рукояти кинжала. В темноте над ним нависала тень. Лежа неподвижно, он сквозь ресницы рассматривал белое пятно бельма на загорелом лице своего спутника. Если Бьярни сейчас набросится, он ударит его ножом в здоровый глаз. При этой мысли у Аэйта заломило челюсти, и он понял, что изо всех сил стискивает зубы. Но одноглазый тихо прошептал: - Аэйт... ты не спишь? - Нет, - ответил Аэйт. - Что тебе? - Там, впереди, что-то странное... Аэйт сел. Его знобило, голова кружилась от слабости. Во рту остался противный привкус. - Что странное? Куда ты ходил? - А... возьми. - Косматый Бьярни сунул ему в руку горсть каких-то шариков. На ощупь они были упругими и шелковистыми. - Что это? - Аэйт поднес их к глазам. Лесные орехи. Он посмотрел на них, как на чудо. - Где ты их нашел? Бьярни неопределенно мотнул головой в сторону. Орехи были зеленые, неспелые и горькие на вкус. Аэйт жадно ел их вместе с мягкой скорлупой. Голод не прошел, но ему удалось убедить себя в том, что в животе стало теплее и мерзкий привкус во рту пропал. Проклятая старуха! Неужели о