Елена Хаецкая. Завоеватели 1 - Если бы ты был настоящим этруском, - произнес Тагет, - ты бы уже давно бросился в битву очертя голову. Ларс Разенна оторвался от бинокля и с высоты своего роста посмотрел на маленького демона. Внешне Тагет ничем не отличался от двухлетнего ребенка, если, конечно, не приглядываться к нему внимательно. Если же приглядеться, то можно заметить, что волосы демона, связанные в короткий жиденький пучок на макушке, не просто светлые, а седые, и что глаза у него выцветшие - словно два голубых обмелевших озерца. - Уть-тю-тю, - сказал Разенна и сделал пальцами "козу". Тагет отшатнулся и возмущенно плюнул. Разенна вновь прилип к биноклю. Он-то понимал, зачем Тагет крутится рядом, почему не уходит, терпеливо снося его непревзойденную наглость. Паршивцу бинокль нужен. И насчет битвы потому прошелся. Кидайся, мол, Ларсик, под пули, а я погляжу на твою геройскую гибель в твой же бинокль. Ларс Разенна еле заметно усмехнулся. Даже мудрые создания, прожившие на белом свете не одну сотню лет, проявляют иногда чудеса наивности. - Да, - громко произнес Тагет несколько в сторону, словно рассуждая сам с собой, - жидкой, воистину жидкой стала этрусская кровь, если такой здоровенный мужик может спокойно наблюдать за битвой издалека вместо того, чтобы взять карабин... - Он выразительно вздохнул, сожалея о вырождении этрусков. Ларс опять опустил бинокль. - Тагетик, - сказал он, - ответь мне по совести, где ты видел в прежние времена этруска с карабином? Тагет с достоинством пожал узким плечиком. - В том-то и дело, что я этого и нынче НЕ ВИЖУ... - И не увидишь, - пообещал Разенна. - Нечего тут оскорблять мои национальные чувства. - Этруски, - сказал Тагет, - были кровожадны. - Они были кровожадны, когда убивали рабов себе на потеху, - возразил Ларс. - А во всех остальных случаях они были ленивы, сластолюбивы и прожорливы. - Ну вот откуда ты это знаешь, Ларс? - По себе, - отрезал Разенна. - На, возьми, - добавил он великодушно и сунул своему собеседнику бинокль. Тот взял, испытывая откровенное недоверие. Но Разенна вовсе не был таким мерзавцем, каким казался. Он подхватил маленького демона и усадил на свои широкие плечи. Некоторое время Тагет наблюдал за битвой молча. Он сидел на шее Ларса привычно, слегка согнув ноги в коленях и сжимая ими бока Разенны, словно тот был верховой лошадью. - Ну, что там? - жадно спросил Разенна. - Подожди, подожди, - бормотал Тагет, приникая к биноклю. Демон беспокойно заерзал и принялся ругаться под нос по-латыни. Ларс не выдержал и дернул его за ногу. - Ай! - вскрикнул демон и выронил бинокль, который сильно стукнул Разенну по темени. Этруск озверел. - Все, - сказал он, - хватит, побаловался. Две сильных руки схватили Тагета, подняли в воздух, сильно встряхнули, после чего аккуратно поставили на землю. - Ла-арс! - взвыл демон, но было поздно. - Иди, иди, - свысока произнес этруск и, морщась, потер макушку. Тагет на всякий случай отошел в сторонку. Скала, где они устроили свой наблюдательный пункт, стояла на границе владений Ордена и мира людей. Миром людей был город Ахен. Раскинувшись на сопках, он амфитеатром спускался к заливу. Широкие, мощеные пестрым булыжником улицы, тонкие шпили колоколен, изысканные дворцы знати, купеческие дома, похожие на замки, - издалека заметный кораблям, Ахен был старинным нарядным городом, любо-дорого смотреть. И даже в те годы, когда уже опускалась к горизонту его звезда, он все еще был хорош, и Маленький Народец Холмов, как и прежде, бегал на скалу подглядывать за его увлекательной жизнью. С годами Народец все дальше уходил в леса и болота, прочь от Ахена. Истории о гномах, сильфах, об обитателях холмов забывались и не тревожили больше покоя людей. И только Орден упрямо оставался на своих землях, хотя жить так близко от человеческого племени становилось опасно. Вместе с добрыми звездами уходила доброта и из людских душ. Но доблестные паладины Ордена исстари славились несгибаемой волей и верностью Уставу и потому никогда не покидали места своего обитания - Пузановой сопки, что пятью верстами западнее устья Элизабет. Великий Магистр Ордена был молод и полон сил, и члены Ордена ни секунды не сомневались в том, что он способен защитить их от любого нашествия, буде человечество ополчится на Народец. В отличие от своих паладинов, Великий Магистр Ларс Разенна был человеком. Но он столько лет прожил среди Маленького Народца, что давно уже перестал видеть в людях своих соплеменников. Был он высок и широкоплеч. Черные волосы, кое-как подрезанные ножом, прядями падали на лоб. В левом ухе он носил длинную золотую серьгу в виде грифона с рогом на лбу и одной ногой в остром сапожке. Глаза у Ларса были светлые и узкие. Больше всего Ларс любил смотреть на военные парады. В те дни, когда в Ахене устраивали очередной парад, Великий Магистр уходил на скалу с биноклем и часами созерцал восхитительную картину: колыханье разноцветных султанов на шлемах, сверканье пик и начищенных кирас, мерный шаг пехоты, кокетливое гарцевание командирской лошади... После парадов он обыкновенно впадал в мрачное настроение и день-два изнывал от зависти, одинокий и никем не понятый. А то принимался проводить среди паладинов строевые учения (что, по мнению Тагета, было не в пример ужаснее ларсовой меланхолии). Тагет же предпочитал наблюдать за кораблями, входящими в гавань; за тем, как идет разгрузка; за таможенниками, бравшими с купцов непомерно большие пошлины; за купцами, которым всегда удавалось утаить часть товара от досмотра... Постепенно Тагет стал таким докой во всех этих делах, что только экзотическая внешность маленького демона помешала ему переселиться в Ахен и посвятить себя торговым сделкам. - Я мог бы открыть контору "Друг контрабандиста", - уверял он. - "Советы и рекомендации за умеренную плату". Ларс посмеивался, слушая эти речи, и все норовил щелкнуть Тагета по носу. Именно Тагет первым заметил на горизонте полосатые сине-красно-белые паруса. Один за другим шли корабли по спокойным водам залива, вздымая гордые змеиные головы. В безупречных линиях узких корпусов сквозило что-то хищное; эти корабли слишком не похожи были на пузатых "купцов", перевозивших в своих утробах мех и дерево, шелка и благовония, оружие и фрукты... И несмотря на безветрие, вздрогнули сами собой колокола великого города: тяжелый колокол с улицы Свежего Хлеба, и по-женски певучий, редкостного голоса - с площади Карла Незабвенного, и пять легких звонких колокольцев с улицы Первой Морской... Тагет сразу сказал: "Ахену конец", но никто тогда ему не поверил. Могуч был форт, защищающий древний Ахен с моря, блистательна его армия, отважны и хитроумны горожане - разве не рассказывал тот же Тагет, как бесстрашно провозили они запрещенные товары (преимущественно горячительные напитки) под самым носом у таможни? Что же могут сделать вольному Ахену какие-то морские бродяги - как их там?.. Завоеватели... Одна болтовня только и хвастовство. Началась осада. На болотах и холмах к западу от реки Элизабет Маленький Народец посмеивался и поплевывал. Хотя ахенцы давно уже не верили ни в леших, ни в троллей, лесная нечисть, напротив, никогда не утрачивала веры в горожан. Ларс Разенна неожиданно вспомнил о том, что происходит из племени людей, и ощутил свою причастность к происходящему. У себя в хибаре на Пузановой сопке, возлежа на подушках из розового шелка, он величаво изрекал: - Мы победим. Тагет фыркал и демонстративно отворачивался, но Великий Магистр не обращал на это никакого внимания. Тем временем лето кончалось, а полосатые паруса никуда не уходили. Ларс забрал из хибары карабин, взял бинокль и перебрался на скалу, чтобы вести наблюдения круглосуточно. С каждым днем он становился все мрачнее. Тагет носил Великому Магистру из дома еду. Пока Ларс рассеянно уничтожал подношение, маленький демон поглядывал в бинокль сам. Иногда они бурно обсуждали развитие событий. Тагет был настроен крайне пессимистически. Вот и сейчас демон упрямо долдонил: - Завоеватели на то и Завоеватели. Вот увидишь, к осени Ахен сдадут. - Паникер, - возражал Ларс не слишком уверенно, - мы еще повоюем. Тагет покачал пучком седых волос, торчащих на макушке. Спорить с Великим Магистром сложно. - Кто это "мы"? - осведомился маленький демон. - "Мы" - значит "люди", - гордо заявил Разенна. - Это ты о себе? - хмыкнул Тагет. - И о себе тоже, - не сдавался Разенна. - Шел бы лучше туда да помог им, - брякнул Тагет. - Что толку околачиваться на скале и круглосуточно страдать? Терпение Ларса лопнуло. Швырнув бинокль Тагету, он схватил карабин и начал спускаться со скалы к заливу. Пушек уже не было слышно - судя по всему, Завоеватели высадились западнее форта и принялись штурмовать Черные Ворота с суши. Тагет вскочил и вытянул шею. В глубине души он никогда не верил, что Ларс станет вмешиваться в людские дела. Мысль о том, что Великий Магистр может погибнуть, пришла мгновенно и показалась невыносимой. - Ларс! - отчаянно крикнул он, изо всех сил напрягая свой тонкий голос. - Ларс, куда ты? Вернись! Ларс! Они убьют тебя! Разенна был уже на берегу. Он помахал Тагету карабином и побежал по берегу в сторону форта. Капитан Вальхейм, задыхаясь, поднимался по узенькой Третьей Морской улице, почти полностью разрушенной за последние два дня. Скрываясь за развалинами, он уходил от Завоевателей, которые уже вошли в форт. За несколько часов все было кончено. Два дня назад Вальхейма срочно вызвали в штаб, дали пятьдесят человек (Вальхейм сразу определил: новобранцы - и попытался отделаться от них, но в штабе его не стали даже слушать), после чего главнокомандующий обнял его с профессионально отработанной сердечностью, прижал к груди, уколов орденами, и даже прослезился. - С этими героями-добровольцами вы должны удерживать форт, пока подойдут основные части, - сказал он. - Мы движемся им навстречу, в сторону леса... (Никаких "основных частей" не было, и Вальхейму это было слишком хорошо известно). - Согласно последним донесениям, - продолжал главнокомандующий, - они в пяти днях от Города. - Пяти дней мне не продержаться, - возразил Вальхейм. - До последнего! - провозгласил главнокомандующий, не расслышав возражения. - Вот ваша задача, капитан! Держаться до последнего! Идите, капитан. Это приказ. И Вальхейм подчинился. Его послали на смерть для того, чтобы ахенская армия успела отступить. Потому и дали добровольцев. Пятьдесят человек. Все они остались лежать у Черных Ворот. Завоеватели пленных не брали. Рядом с Вальхеймом отстреливался один из этих новобранцев, не такой бестолковый, как остальные. Солдатик был молоденький и очень старательный. Сквозь дым битвы Вальхейм видел его сосредоточенное смуглое лицо с упавшей на глаза вьющейся прядью. Последние минуты форта показались капитану бесконечными, точно они повисли меж времен и растянулись на часы. Хотя на самом деле все произошло очень быстро. В ворота ударили тараном, и створки подались. Прежде, чем броситься под прикрытие выступа крепостной стены, Вальхейм машинально поискал глазами своего соседа - скорее по привычке, чем из иных соображений. Парнишка лежал, уткнувшись лицом в вытянутые руки. Вальхейм оттащил его за выступ, и в тот же миг ворота рухнули и придавили двоих ополченцев. Из-под тяжелого, обитого железом дерева остались торчать уродливо вывернутые ноги. Крича и грохоча сапогами по гулкому железу поверженных ворот, в форт ворвались Завоеватели. Бегло осмотревшись по сторонам и добив торопливым выстрелом раненого, они бросились к приземистой квадратной башне, где были склады оружия и припасов. Один из захватчиков, рыжий, со всклокоченной бородой, в плотном кожаном шлеме, вдруг остановился, метнулся в сторону и резко сказал что-то на своем языке. Ему ответил невнятный голос; Вальхейм понял, что говорит кто-то из ахенских ополченцев. Рыжий засмеялся. Донесся одиночный выстрел. Потом больше никто не стрелял. Капитан нагнулся, ощупал парнишку, и когда тот тихонько застонал, закрыл ему рот ладонью. Лучше бы ты оказался мертвым, дружок, подумал Вальхейм и взвалил солдатика себе на плечи. Будь раненый потяжелее, Вальхейм, возможно, бросил бы его, но парнишка оказался легким, как ребенок. Сквозь мокрую от пота рубашку проступали острые лопатки. Еще раз оглядевшись, Вальхейм побежал к воротам и едва не споткнулся о ноги убитого ополченца. Капитан был уверен, что сейчас его обнаружат и пристрелят, и когда он очутился за воротами, никем не замеченный, это показалось ему чудом. Отдышавшись, Вальхейм свернул на Третью Морскую. Не успел он пройти по улице и двадцати шагов, как башня взлетела на воздух. Вальхейма отбросило к невысокой каменной ограде, из-за которой выглядывал верхний этаж дома с балконом и круглым чердачным окном. От удара Вальхейм закашлялся, потом обтер рот ладонью, тряхнул головой и пнул ногой ворота, висевшие на одной петле. Ворота упали, и капитан беспрепятственно проник во двор. Его обступила тишина. Жители покинули этот дом, как только Завоеватели начали обстреливать форт и несколько ядер разворотило два дома по соседству. По периметру двора росли липы. Между деревьев на веревке все еще висело белье. Оно успело запачкаться. Желтые и бурые листья лежали на земле и ступеньках крыльца. Вальхейм опустил раненого на землю и тяжело рухнул рядом. Пронзительно звенело в ушах от хрустальной тишины. Тишины, которая всегда сопутствует осени, что бы ни творилось в беспокойном мире людей. Вальхейм закрыл лицо руками. Солдатик застонал, сильно вздрогнул и пошарил вокруг себя, как будто искал что-то в опавших листьях. Вальхейм отнял ладони от лица и бросил на него недовольный взгляд. Идти сейчас по городу опасно - в районе Морских улиц полно Завоевателей. Нужно дожидаться ночи и пробираться к дому, в центр Ахена. Анна-Стина разберется. Подумав о сестре, Вальхейм поморщился, как от боли: она, конечно, слышала взрыв и уж наверное догадалась, что он означает. Ладно, потерпит до ночи. А к ночи он вернется. Если только кто-нибудь из Завоевателей не услышит стоны и не явится сюда поглядеть, кто же это тут прячется... Поймав на себе сердитый взгляд Вальхейма, парнишка изо всех сил сжал кулаки. Вальхейм оторвал рукав от своей рубашки и завязал пареньку рот. Поясом связал ему руки, поглядел в мутные светлые глаза и сказал: - Ночью уйдем отсюда. Терпи и молчи. Глаза раненого закрылись. Вальхейм забросал солдатика листьями, сел рядом, положил на колени свой армейский карабин и стал ждать темноты. Вальхейм знал, что до дома, пока светло, ему не добраться. Даже если он оставит здесь раненого и уйдет один, шансов почти нет: он покрыт пылью и копотью, рваная одежда запачкана кровью. В переулке послышались шаги. Вальхейм замер. Шаги приближались. Вальхейм осторожно лег на листья и приник к карабину. Во дворе показалась высокая фигура. Вальхейм тщательно прицелился и только сейчас заметил, что наступили сумерки. Он надавил на спусковой крючок. Послышался бесполезный щелчок. Вальхейм так никогда и не узнал, почему старый карабин подвел его. Завоеватель, рослый детина с висячими усами пшеничного цвета, усмехнулся, как будто увидел нечто забавное, и произнес на своем языке какую-то короткую фразу. Нехотя Вальхейм встал, опустив карабин дулом вниз. Завоеватель выхватил у него оружие и жестом приказал отойти к стене. - Погоди ты, - сказал Вальхейм, отталкивая его. Он раскидал листья и показал Завоевателю своего раненого солдата. Капитан не хотел, чтобы парнишка оставался здесь один, беспомощный, истекающий кровью. Пусть лучше убьют сейчас. Завоеватель бросил на Вальхейма одобрительный взгляд. Он уперся дулом солдатику в грудь и приготовился стрелять. Светлые глаза раненого смотрели прямо на Вальхейма, и в них не было ни страха, ни упрека, одна только покорность. Вальхейм прикусил губу. В этот момент с улицы прогремел выстрел. Все произошло так быстро, что Вальхейм не успел ничего понять. Завоеватель вздрогнул, колени его подогнулись, и он безмолвно рухнул на листья, окрасившиеся кровью. В сумерках Вальхейм разглядел еще одного человека. Тот быстро шел через двор. Вальхейм метнулся к убитому и схватил его карабин. Незнакомец поднял руку и проговорил: - Не стреляй. Опустив оружие, капитан смотрел, как приближается незнакомец. На странном человеке был зеленый плащ. Широкий пояс тускло поблескивал золотыми пряжками. На руках светились браслеты с узором в виде круто закрученной спирали. Когда незнакомец подошел вплотную, Вальхейм разглядел молодое загорелое лицо с узкими светлыми глазами. Несколько мгновений незнакомец рассматривал убитого, и рот у него дергался. Потом перевел взгляд на Вальхейма. - Привет, - сказал незнакомец, - я Ларс Разенна. - Ингольв Вальхейм, - буркнул капитан. Он опустился на колени возле своего солдата и принялся развязывать ремень, которым стянул ему руки. Разенна присел рядом, с интересом наблюдая. - А кто это? - спросил он, наконец, указывая на раненого. - Солдат из моей роты. - Как его зовут, а? Вальхейм пожал плечами. - Он у меня с позавчерашнего дня, - пояснил капитан нехотя. Разенна осторожно потрогал мокрую от крови одежду солдата. У него была в двух местах прострелена левая нога. Паренек часто задышал ртом. - Бедняга, - пробормотал Разенна. - Тебя как звать? - Синяка, - еле слышно шепнул солдатик. - Ну ладно, Синяка, считай, что ты выкрутился, - заявил Разенна и победоносно огляделся, сидя на корточках. Он напоминал сейчас большую птицу. - Я отнесу тебя на холмы, там тебя живо починят. Синяка доверчиво смотрел на него и молчал. Но Ингольв Вальхейм покачал головой. - Какие холмы? Ларс махнул рукой. - Там, за рекой Элизабет. - Незачем его таскать, - сказал Ингольв. - Только мучить. Становилось темно. Светлые глаза Ларса блестели в полумраке. - А ты не можешь отнести его к себе домой? - спросил он наконец капитана. - Могу, - сердито отозвался Ингольв. - Просто ждал, пока стемнеет. - Вот и дождался, - сказал Ларс. - Идем? Вдвоем они подняли парнишку и взвалили его на плечо Ингольву. Раненый так устал, что даже не застонал от неделикатного обращения. - Уже скоро, - подбодрил его Ларс и похлопал Ингольва по плечу. - Он у нас мужик здоровый, дотащит тебя в лучшем виде, правда, Вальхейм? Я провожу вас. Ларс взял оба карабина. Все трое двинулись вверх по Третьей Морской. Город был погружен в темноту, лишь в районе форта горели большие костры, и северо-западный край небосклона светился розоватым светом. Ахен притаился на сопках. Где-то восточнее форта ждала рассвета большая армия. Ингольв не стал пробиваться туда - один человек ничего не решит, а шансов добраться до своих у него почти не было. Они шли довольно долго в сторону юго-восточных ворот и наконец остановились возле дома на улице Черного Якоря. Как ни был Вальхейм измотан этим бесконечно долгим днем, он все же не мог не заметить, что Разенна совершенно не знает города. Вероятно, охотник, живущий одиноко за рекой Элизабет, решил Ингольв. Они постучали, и дверь раскрылась. На пороге стояла Анна-Стина. Губы ее побелели, на скулах горели пятна. Увидев вынырнувшего из темноты брата с темнокожим мутноглазым оборванцем на плечах, она покачнулась, хотела что-то сказать, но не успела. Ингольв осторожно отстранил ее и шагнул в дом. За ним важно проследовал Разенна с двумя карабинами в руках. Дверь тихонько захлопнулась. Синяка тяжело дышал ртом. Ингольв дотащил раненого до дивана, уложил, рывком придвинул диван ближе к камину. И только после этого взглянул на сестру. Она прижалась к нему и тихонько всхлипнула, когда он провел рукой по ее волосам. Ларс Разенна с интересом наблюдал за этими людьми. Анна-Стина и Ингольв были близнецами. Рослые, с темно-русыми волосами и широко расставленными серыми глазами, брат и сестра были очень похожи друг на друга. Разенна неловко помялся у порога, положил карабин Вальхейма на обеденный стол и двинулся к выходу. Анна-Стина остановила его умоляющим взглядом. Ухмыльнувшись от уха до уха, Ларс немедленно развалился в кресле и с наслаждением потянулся. Ингольв ушел на кухню. Анна-Стина сняла со стены лампу и подсела на диван, направляя свет в лицо солдата. Он застонал и замотал головой, потом поднял руку в оторванном рукаве и прикрыл локтем глаза. Анна-Стина откинула со лба прядь волос, посмотрела прямо на Ларса и вдруг заплакала. Ларс бросился к ней. Губы ее тряслись, слезы текли по щекам непрерывным потоком, и она даже не подняла руки, чтобы вытереть их. Ларс извлек из-за пояса грязноватую тряпицу и растроганно принялся водить ею по мокрому лицу девушки, оставляя темные разводы. - Ну, что случилось, кроха? - спросил Ларс. - Я ждала весь день... Взорвали форт... Ничего не было известно... - с трудом выговорила Анна-Стина. - И этот парнишка... Я не знаю, я не знаю, что с ним делать... Я даже пули вытащить не смогу, и он умрет... - Ты не обязана все уметь, - утешил ее Ларс. - Ну, не реви, капля. Я сейчас что-нибудь съем и побегу за своими лейб-медиками. Они его в два счета исцелят, вот увидишь. - За какими ме... - всхлипнула Анна-Стина, утыкаясь лицом ему в грудь. Он тихонько подул ей на волосы. - Смотри, твой доходяга дрыхнет, - сказал Ларс. - Замучился, дурачок. Он терпеливый, как полено. Дай хлебушка, а? Анна-Стина тяжело поднялась и вытащила из буфета половину краюхи черного хлеба. Ларс принялся жадно грызть его ровными, ослепительно белыми зубами. За стеной на кухне деловито гудела печка. Ингольв умывался. Один раз он выскакивал в комнату за чистой рубашкой. Уронив руки на колени, Анна-Стина смотрела на Ларса. Тот с удовольствием жевал, не догадываясь о том, что уничтожает сейчас ужин целой семьи. - Как вас зовут? - спросила она, наконец. - Ларс Разенна. - Какая необычная фамилия... - Этрусская, - пояснил Ларс с набитым ртом и гордо выпрямился. - Мне казалось, что этруски вымерли, - очень осторожно сказала Анна-Стина. - Вымерли, - подтвердил Ларс. - Все вымерли. Я один остался. - Но ведь "Ларс" - ахенское имя... - Совпадение, капля, - снисходительно откликнулся Разенна. - "Ларс" по-этрусски значит "царь". - Вы царь? - улыбнулась Анна-Стина. Ей казалось, что с этим сильным и ласковым человеком она знакома всю жизнь. - Я Великий Магистр. - Ларс поднялся. - Мне пора, капля. Иначе я не успею прислать к тебе своих лейб-медиков до рассвета. Анна-Стина встала. - Будьте осторожны, Ларс Разенна. Разенна взял ее лицо обеими ладонями и крепко поцеловал в лоб. - Подай мой карабин, капля. Улыбаясь, она выполнила его просьбу. Ларс еще раз провел пальцами по ее щеке и скрылся за дверью. Великий Магистр пнул ногой дверь своей хибары на Пузановой сопке и увидел отрадную для души картину. Оба его подхалима, усохшие и выродившиеся этрусские боги, Фуфлунс и Сефлунс, горестно соприкасались лбами над пустым кувшином, несомненно, оплакивая безвременную гибель Великого Магистра. - Я жив! - загремел Ларс от порога. - Жив я, болваны! Они подскочили и одновременно прослезились от умиления. Некогда то были весьма мрачные и свирепые боги, кровожадные, мстительные и жестокие, причем Сефлунса звали на самом деле не Сефлунс, а как-то похоже. Но поскольку этрусков на земле не осталось, боги начали скучать, а со временем и вовсе зачахли. Обнаружив живого этруска, они прилипли к нему намертво. Поначалу пытались требовать поклонения, но Разенна быстро поставил их на место. "Вас много, а я один", - не без оснований заявил он. И боги смирились. Ларс кивнул им милостиво. - Мужики, восторги потом. Быстренько дуйте в пока еще вольный Ахен на улицу Черного Якоря, там надо исцелить какого-то Синяку. Фуфлунс поджал губы. - Он кто? Этруск? - Откуда я знаю? - немедленно разозлился Ларс. - Если он не этруск, то он в нас не верит, - обвиняющим тоном сказал Сефлунс. - С какой стати мы побежим его спасать? - Я в вас верю, - сказал Ларс, сделав попытку выпроводить богов. Он очень хотел спать. Сефлунс вырвался из его рук. - Погоди, хоть травы с собой соберу. Он пошарил на полке, страшно недовольный, снял несколько резных деревянных коробок с двойными крышками. - Раны-то огнестрельные? - Естественно, - зевнул Ларс, пристраивая на стене карабин. - "Естественно"! - с отвращением фыркнул Фуфлунс и попробовал на пальце острие каменного ножа. Сефлунс с тоской глядел на Ларса, который растянулся на лавке во весь рост, подсунув себе под голову старый диванный валик, набитый опилками. - Идите, боги мои, давно пора, - пробормотал уже сонный Ларс. Он слышал, как боги, ворча, бродят вокруг дома, натыкаясь на разбросанные в темноте пустые ведра, потом спускаются с сопки и взлетают над заливом. Летали теперь боги низко и медленно, не то, что во времена Юлия Цезаря, но это все равно было лучше, чем хлюпать по болоту пешком. Великий Магистр подумал об Анне-Стине, улыбнулся и с тем уснул, сладко посапывая в диванный валик. Боги брели по улице Черного Якоря, проклиная все на свете и дружно сходясь на том, что в Этрурии такого не случалось. - Великий Вейовис! - взывал Сефлунс из мрака. - Да разве могло такое быть, чтобы наши, этрусские, города сдавались каким-то Завоевателям? Да ни в жизнь! - Ну да, - внезапно возразил Фуфлунс, который имел более объективный взгляд на историю. - А этот... как его... пожгли у нас все к чертям, помнишь? - Это ты про того царя... как его... - Про него, про него! - воскликнул Фуфлунс, натыкаясь в темноте на стену. - Помнишь, еще тесно стало у него в Галлии от великого изобилия народу и послал он часть своих подданных вместе с племянниками своими Белловезом и Сеговезом куда глаза глядят... - Не куда глаза глядят, а куда боги укажут, - поправил Сефлунс. - И выпал Белловезу по жребию лес, где тот и сгинул со своими людишками, - мечтательно продолжал Фуфлунс. - А Сеговезу выпали по жребию горы. Перевалил он, значит, через горы, а там... земля там распрекрасная такая, что ихнему галльскому барду разве что в пьяном угаре приснится. И сие была Этрурия наша... благословенная... - Он шумно всхлипнул. - Этрурия выпала Белловезу, - возразил Сефлунс. - А вот Сеговез как раз сгинул в лесах. - Сам ты сгинул, - огрызнулся Фуфлунс, мгновенно осушив слезы. - Склеротик. Сефлунс прижался к двери большого дома, возле которого они остановились, увлеченные спором. - У меня уже в ухе звенит от твоей болтовни, - недовольно сказал Сефлунс. - В каком? Сефлунс прислушался. - В правом. - В правом ухе звенит в час мыши, - сказал Фуфлунс, - к убытку или порче. Сейчас я тебе организую порчу. Неожиданно дверь приоткрылась, толкнув Сефлунса в спину. - Кто здесь? - тихо спросил женский голос. Мелькнула керосиновая лампа, прикрытая шалью. - Почтенная матрона, - торжественно произнес Фуфлунс, отступая на шаг. - Мы посланы в этот глупый мир, населенный людьми, Великим Магистром Разенной, дабы спасти какого-то безмозглого воина, пораженного этой новомодной дрянью... как ее... поняла ли ты меня, матрона? - Клянусь Менерфой, женщина, лучше бы тебе ответить нам не медля, - подхватил Сефлунс. - Велика мощь нашего Магистра... И всего этрусского народа в целом. Он оглушительно чихнул и схватился за нос. - К веселию, - мрачно отметил Фуфлунс. Боги замолчали и уставились на женщину. Моргая сонными глазами, она ошеломленно разглядывала их. Фуфлунс был выше ростом, чем его собрат-бог, но сходство между ними оставалось значительное: резкие черты лица, круглые черные глаза, длинные черные волосы, прямые плечи. На голове Фуфлунса была простая полотняная лента, поднимающая волосы надо лбом, а Сефлунс носил плетеный головной убор в виде совы с опущенными крыльями. - Вас прислал Разенна? - спросила Анна-Стина. - Да это... как его... Сефлунс возвел глаза к ночному небу и заунывно провозгласил: - Великий Магистр, да продлит Элизабет дни его, да наполнит она их радостью... Старый бог поперхнулся посреди своей выспренней речи и надрывно закашлялся. Стараясь перекричать собрата, Фуфлунс встрял: - Потому что воевать не умеете, вот что! Палите в белый свет как в копеечку, а потом плачете, когда в вас пули попадают! То ли дело римское копье с наконечником из мягкого металла! Коли застрянет в кости, нипочем не вытащишь, так и подохнешь... Сефлунс перестал кашлять и с раскрытым ртом уставился на Фуфлунса. Потом, собравшись с силами, закричал: - Это ты о чем? О pilum? Об этой дурацкой палке? Вспомни лучше зазубренные аланские стрелы! Вот это оружие! Бьет с полумили! - Так уж и с полумили! - завопил Фуфлунс. - И ста метров не будет! Твои аланы стрелять не умели! Вот татары! - А что татары? - Да! И гунны! Оба замолчали, багровые от гнева. Анна-Стина подняла лампу повыше. - Вы что, лекари? - Ну да, безмозглая курица! - сердито сказал Фуфлунс. Анна-Стина слегка отстранилась, пропуская их в дверь. Они протиснулись в дом следом за ней. Оставив лампу на столе. Анна-Стина кивнула в сторону распростертого на диване Синяки и села неподалеку. Она была босая, в легком халатике. Фуфлунс и Сефлунс переглянулись. Они предполагали, что Разенну беспокоит судьба великого воина, израненного в битве с этими гнусными Завоевателями, и приготовились увидеть гору мышц, временно выведенных из строя. Вместо этого они оказались перед щупленьким пареньком, который весь горел и еле слышно бормотал себе под нос какую-то ахинею. Фуфлунс для верности указал на него пальцем. - Вот ЭТО нужно спасать? Анна-Стина кивнула. - Вас точно прислал Разенна? - переспросила она недоверчиво. - Неужели ты думаешь, смертная, что мы пришли бы сюда сами? Сефлунс расставил на столе коробки и потребовал кипятка. Анна-Стина показала ему, где кухня. Фуфлунс сунул каменный нож в горящую керосиновую лампу для дезинфекции, потом плюнул на его гладкую поверхность и обтер об одежду копоть с клинка. - Сейчас я быстренько вытащу пули, - сказал он и усмехнулся в лицо Анне-Стине. Из кухни выбрался Сефлунс с дымящимся медным кувшином в руке. - Все будет в лучшем виде, хозяйка, - заверил он. - Мы же боги, ясно тебе? Фуфлунс уже ковырялся в синякиной ране каменным ножом. Солдатик давился болью и беззвучно хрипел. - Нормальненько, - бормотал Фуфлунс, слизывая с ножа кровь. - Чудненько. Он показал пулю на раскрытой ладони. Сефлунс по-хозяйски пошарил на полках, выбрал глубокое фаянсовое блюдо и принялся смешивать травы, добавляя туда же кипяток. - Масло есть? - спросил он, не поднимая головы. - Что? - Масло дай, дура! - рявкнул Сефлунс. - Слушать надо, когда с тобой разговаривают. Проглотив обиду, Анна-Стина вынула из заветной кладовки кусочек масла и подала его лекарю. - Как украла, - укоризненно сказал бог, повертев кусочек в пальцах и небрежно бросив его в свое зелье. - Это последнее, - разозлилась Анна-Стина. Фуфлунс оторвался от второй синякиной раны и, пристально поглядев на Анну-Стину, заметил назидательным тоном: - Пылающие уши в час мыши - добрый друг совет даст. Ты слушай нас, женщина. Боги этрусков еще никого не подводили. - А помнишь битву при... - мечтательно начал Сефлунс, размазывая деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился. - Что, забыл? - сказал Фуфлунс ехидно. - Ну и молчи тогда. - Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя, может быть, спасут, если раненый, - да и то пять раз подумают. А с такой дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут. Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком. - Полотно для перевязки, - распорядился он. Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы, чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая слюной, шипел: "А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию читал, и ту в этрусском переводе!" Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом: - А вот сейчас у меня дергается правое веко. - К сытной еде, - тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о Ксенофонте. Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула - она уже начинала дремать. - Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? - предположила она. - Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех, но его умял ваш драгоценный Ларс Разенна. И демонстративно отвернулась. Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса: - Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны. - Только попробуй, - угрожающе сказала Анна-Стина. - Разенна все узнает. Завтра же. Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс засунул коробки с травами себе под плащ. - Ну, извини, - сказал он. Анна-Стина не шевельнулась. Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке. Он был в сознании и не спал. - Тебе лучше? - спросила она тихонько. Он ответил утвердительно, прикрыв глаза. Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую керосиновую лампу. - Кто здесь был? Анна-Стина слегка усмехнулась. - Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных чудака. Нагрубили, натоптали на ковре... Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса, потом тяжело опустился на скрипнувший стул. - Мама Стина, - сказал он, - дай что-нибудь пожевать. - Ничего нет. Немного сахара осталось. - Черт, - сказал Ингольв и замолчал. Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в ее усталое лицо и попросил неласково: - Хоть кипятка дай. Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под кипятком. Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе: - Он просто чародей. Ингольв фыркнул. - Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать. - Тебе и так пришлось бы это делать. - Пришлось бы, - согласился брат, - но на сытый желудок. Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной тревогой. Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и хрипло спросил: - Кто... чародей? Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем. Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе. Синяка замер, стараясь дышать как можно тише. - Он из приюта Витинга, - сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул от себя бессильную синякину руку. В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных или поврежденных рассудком - тех, от кого отказывались городские приюты, находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и хитроумным предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги, впрочем, были хорошие. Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз... И почему его так испугало слово "чародей"? Наверное, с головой у него не все в порядке, решила Анна-Стина. - Как он вообще попал в армию? - спросила она брата. Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух: - Сволочь. Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и провел пальцем по ее щеке. - Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества. Мерзавец... - Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно, полуприкрыв глаза. - Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало. Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял, что все время думает только об этом. Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она склонилась щекой к его крепкой широкой ладони. - Как ты думаешь, - спросила она, - город сдадут? Он уверенно кивнул и добавил вполголоса: - Умнее было бы сдать его без боя. - Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем? Он улыбнулся. - Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти. 2 Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг поражения. Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице, выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от старого форта. Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане - члены городского магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники; уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах, подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат. Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки. Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса разбивали мостовую. По всему городу звонили колокола. Они начали звонить сами собой, словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены, и звон получался слабый, жалобный. По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного кучей добра сидели те, кто не мог идти. Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам. Казалось, все в городе пришло в движение. Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной. Ингольв вышел в гостиную босой, поежился - утро было прохладное - бросил на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где еще мать, а до нее - бабка близнецов всегда держали воду. - Что случилось? - спросила Анна-Стина. - Почему звонят? Ингольв пожал плечами. - Должно быть, Карл Великий где-то умер, - сказал он, пролил на себя воду и замолчал, заметно разозлившись. Анна-Стина еще раз выглянула в окно. - А соседи, похоже, съехали. Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил: - Анна, что у нас на завтрак? Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел. Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры, капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти. - Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя ненароком подстрелили. Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами. Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в чашке и улыбнулся. - Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало? - Почему звонят? - Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано или поздно это случится? - Знала... но почему так скоро? Он пожал плечами. - Какая разница? Перед смертью не надышишься. Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза сестры. Потом улыбнулся. - Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с тобой остаемся в Ахене, правда? Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной. - А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв? - Значит, мы останемся здесь вдвоем, - сказал Ингольв. - Кстати, а где Синяка? Синяка прятался в развалинах богатого купеческого дома неподалеку от площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером камне коршунами. Он хотел видеть все. От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным потоком двигались солдаты - пехотинцы в высоких медных шлемах и белых мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли, пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса - все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет тянуться вечно. Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в юго-восточные ворота. Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был хорошо слышен плеск волн о борта оставленных яхт. Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели деревянные колеса - вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли Завоеватели. Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после трудной, но хорошо сделанной работы. Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое или трое все время кашляли. Один из них споткнулся на крутом подъеме, но даже не выругался. По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые клинки и старые длинноствольные ружья смели с пути всю ту армаду сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад. Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины, брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены обломками и брошенными в спешке вещами. Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь, посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной стены, сейчас уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего. Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией, крикнул: - Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай! Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к кричавшему. - С кем это ты разговариваешь, Хилле? Хилле махнул рукой в сторону развалин. - А вон, спрятался... - Он снова поглядел на Синяку. - Будет притворяться. Лучше иди по-хорошему. - Он же не понимает, - сказал невысокий. Синяка сжал зубы. В том-то и дело, что он ПОНИМАЛ. Отсиживаться в развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на площадь. - Ну и рожа, - пробормотал неумытый Хилле и закашлялся. Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два раза. Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни разу не бывал за пределами города и уж конечно не знал ни слова ни на каком языке, кроме своего родного. И тем не менее, чужая речь не казалась ему сейчас незнакомой. Он тряхнул головой, отгоняя неприятные мысли. Возле круглой башни отряд остановился. Это была старинная башня, сложенная из необработанных булыжников, между которыми клочками торчал темно-зеленый мох. Из бойницы свешивался грязный белый флаг. Горожане не трогали башню много лет, ибо с незапамятных времен она служила местом обитания беспокойного духа Желтой Дамы. Когда-то Желтая Дама была настоящим привидением, коварным и опасным, но с тех пор, как она начала бродить по каменным плитам и винтовым лестницам башни, прошло уже около тысячи лет. За это время Желтая Дама изрядно поутихла и, в конце концов, превратилась в полупрозрачную тень. Завоеватели, разумеется, этого знать не могли. Заманчивая мысль расположиться на отдых в башне и занять ее, опередив другие отряды, отчетливо проступила на их обветренных лицах. Занимать брошенные горожанами дома не хотелось - опыт непрерывных войн приучил их не поворачиваться к завоеванным городам спиной. Башня казалась идеальным местом: крепкие стены, узкие бойницы, тяжелая дверь, за которой можно спокойно заснуть, - чего еще желать? Оборванные, с пятнами пота на куртках, многие с повязками серого полотна на ранах, они молча смотрели на своего командира и ждали его решения. Командиром передового отряда, который сошел на ахенский берег с борта драккара "Медведь", был невысокий плотный человек лет сорока с длинными смоляно-черными волосами и блестящими карими глазами. Солдаты называли его между собой запросто Косматым Бьярни, о чем тому, несомненно, было хорошо известно. Бьярни задумчиво смотрел на свое воинство. С ним в поход вышло сто человек. Сейчас на центральной площади завоеванного Ахена стояли восемьдесят семь. Остальных он потерял в сражениях, а двое умерли от горячки еще в начале похода. Вот белобрысый Норг, могучий парень в серой куртке без рукавов, наброшенной поверх кольчуги. Рядом с ним мрачноватый тощий Хильзен, темноглазый смиренник. Хильзен морщится: у форта он был ранен в руку, и Норг, добрая душа, сделал ему перевязку, на которую смотреть без содрогания было невозможно. Чуть поодаль Тоддин-Из-Дерева, светловолосый, ленивый и непробиваемо спокойный, стоит и поглядывает исподлобья ясными глазами. Хилле Батюшка-Барин привалился к единорогу и задумчиво шевелит пальцами ног, высовывающимися из дыры в сапоге. Усталые, грязные, голодные - непобедимый отряд Завоевателей с драккара "Медведь". Бьярни негромко сказал: - Лучше этой башни нам здесь ничего не найти. Завоеватели одобрительно загалдели. Хильзен потрогал рукоять шпаги и загадочно улыбнулся. Одна из его многозначительных улыбочек, что так выводили из себя Норга. - Не стоит торопиться, - как всегда, спокойно произнес Тоддин, и Бьярни повернулся в его сторону. - Там вполне может быть засада. Лучше дождаться ребят с "Черного волка"... - И потом они сами займут нашу башню, - перекосившись не то от боли в руке, не то от неприятной мысли, вмешался Хильзен. Синеглазый юноша неожиданно усмехнулся и опустил голову. Заметив это, Бьярни вспыхнул и резко схватил его за плечи. - Ты понял, о чем мы говорили! - сказал он. Синяка отмолчался. - Ты понял! Понял! - повторял капитан. Левой рукой он уже вытаскивал нож. - Говори! Ты понял? Юноша нехотя сказал: - Да. Бьярни поднял ножом его подбородок. - Откуда ты знаешь наш язык? Лазутчик? - Оставь парня, - вмешался Тоддин. Капитан сильно встряхнул свою жертву. Смуглое лицо слегка поморщилось, но ни тени страха не мелькнуло в синих глазах. Косматый Бьярни посмотрел на него с недобрым интересом. - Так откуда ты знаешь наш язык? - Я не могу объяснить, - сказал Синяка. - Просто... - Он махнул рукой, из чего можно было заключить, что язык Завоевателей носился в воздухе где-то неподалеку. - А сквозь стены видишь? - поинтересовался Норг и шмыгнул носом. Юноша обернулся к нему и ответил вполне дружелюбно: - Ты хочешь знать, есть ли в башне люди? Нет, людей там нет. И не было вот уже несколько столетий. - Стало быть, мы можем ее занимать? - уточнил Норг. - Да, - медленно произнес молодой человек, - если не боитесь... Хильзен задрал подбородок и язвительно поинтересовался: - Кого же нам здесь бояться? - Призрака Желтой Дамы, - объяснил юноша. - Довольно неприятная особа, так рассказывают. На площади грянул здоровый дружный хохот. - Малыш, - снисходительно произнес Хильзен, которому едва исполнилось девятнадцать лет, - если у вас в городе все такие, как ты, то я не удивляюсь, что мы вас побили... Синяка не обиделся. Подождав, пока перестанут смеяться, он спокойно сказал: - У нас таких больше нет. Косматый Бьярни поманил его пальцем. Горожанин подошел ближе, не опуская глаз. - Как тебя зовут, мальчик? - спросил капитан. - Синяка. - Это имя или прозвище? Синяка немного подумал. - Имя, - сказал он наконец. Бьярни положил тяжелую ладонь ему на плечо. Покосившись, Синяка увидел на волосатой лапе капитана широкий кожаный браслет, утыканный шипами. - Так вот, Синяка, ты пойдешь с нами в башню. Не исключено, что ты ценой своей жизни хочешь погубить доблестных парней с "Медведя". Но больно уж неохота отдавать башню волчарам. Синяка не выразил ни удивления, ни страха. Он повернулся и зашагал к тяжелой двери, на которой даже не было замка, потом остановился и поманил к себе могучего Норга. Норг уперся в мостовую, расставив пошире ноги в почти новых кожаных сапогах, и потянул дверь на себя. Несколько минут он пыхтел и медленно багровел, затем дверь подалась с адским скрежетом. Норг ворвался в башню, не заметив даже, как толкнул по дороге Хильзена, который схватился за раненую руку и безмолвно скорчился у стены, уставившись в одну точку и приоткрыв рот. Синяка обошел его и оказался в пыльном сумраке башни у винтовой лестницы. - Ну, где ты там? - хрипло шепнул из темноты Косматый Бьярни. Откуда-то из-под лестницы зашелся кашлем Хилле Батюшка-Барин. - Иди вперед, - приказал Синяке Бьярни. Без колебаний Синяка быстро побежал наверх, и под его ногами винтовая лестница исполнила старинную гальярду, причем, фальшивила и путалась в диезах. За Синякой затопали сапоги Завоевателей, и башня огласилась какофонией звуков. Один за другим они появлялись в большом круглом зале на втором этаже. Синяка ждал новых хозяев Датского замка, стоя посреди зала, - высокий, по-детски легкий, с бесстрашными глазами одного цвета с осенним ветреным небом, светящимся в бойнице. Справа громоздился древний доспех - с широкими лапами, мощной грудью в обручах из дутого железа, он стоял, слегка присев на полусогнутых ногах и растопырив руки. Казалось, он хочет схватить Синяку за плечи. К доспехам вела цепочка следов, отпечатавшихся в густой пыли. Только теперь, увидев следы и поглядев на мальчика со стороны, Бьярни заметил, что он босой. Светло-серые армейские штаны Синяки были покрыты снизу коркой засохшей глины. Пыль лежала везде - не только на каменном полу, но и на доспехах, на огромных грубых столах и лавках, сваленных в углу. Выцветшие ветхие гобелены, висевшие на стенах, расползались от одного только прикосновения пальцев (можно добавить, что то были пальцы хозяйственного Тоддина). Хильзен разбежался и легко вскочил на стол, грохнув сапогами. Стол даже не крякнул - предки нынешнего хилого племени ахенцев делали мебель на славу. Бьярни покосился на Хильзена с еле уловимым одобрением. Под столом кучей лежала старинная серебряная посуда. Судя по некоторым характерным пятнам, так и не вымытая после последней трапезы, со времени которой протекло уже несколько столетий. Желтая Дама как раз появилась во время пиршества и выгнала людей из замка навсегда. - Недурно, - кратко заключил Косматый Бьярни и жестом велел Синяке подниматься на третий этаж. Синяка без малейших колебаний повиновался, сверкнув на лестнице босыми пятками. Бьярни тяжеловесно ступал за ним. На третьем этаже они обнаружили склад оружия. Завернутые в истлевший ковер, под окном-бойницей лежали огромные мечи. Хильзен толкнул ногой ковер и задумчиво поглядел на рассыпавшиеся по полу клинки. В другом углу навалом лежали копья, пики и несколько тяжелых алебард. Синяка хотел было взять одну, но едва не отрубил себе ногу. - Да, тут можно разместиться, - сказал Бьярни. Он еще раз оглядел большую комнату и прищурился с удовольствием. - Только сначала нужно убрать пыль, а то задохнемся. Норг покровительственно потыкал в Синяку пальцем. - И никакие призраки нам не указ. На секунду в комнате стало тихо, и вдруг снизу донесся звон металла и отчаянный вопль Хилле, в котором смешались страх и боль. Бьярни мгновенно схватил Синяку за волосы, подтащил к себе и приставил нож к его горлу. - Все-таки там была засада, - сказал он. - Змееныш. Хильзен, придерживая шпагу в ножнах, подскочил к лестнице, склонился и крикнул: - Хилле! Ты жив? Снизу залязгало. Потом послышался басок Хилле: - Ну. - Что там у тебя случилось? Лязг возобновился. Потом Хилле сказал: - А, мать его. - И закашлялся. - Доспех упал, зараза. - Он гулко чихнул несколько раз, после чего вкусно шмыгнул носом. Косматый Бьярни медленно отпустил Синяку. Юноша тряхнул головой и, не сказав ни слова, отошел к стене. Внизу Хилле Батюшка-Барин принялся кашлять и ругаться. Потеряв терпение, Хильзен легко сбежал по лестнице. Через несколько секунд за ним последовали и остальные. За упавшим доспехом обнаружилась печка, построенная в более поздние времена. Это было круглое металлическое сооружение, покрытое облупившейся грязно-синей краской, довольно безобразное на вид. Судя по всему, последние обитатели башни стыдливо прикрывали ее старинными доспехами, чтобы не мозолила глаза. Завоеватели, понятия не имевшие о том, что такое единство стиля в архитектуре, пришли в неописуемый восторг. Решение не отдавать башню крепло с каждой минутой. Бьярни пригнал несколько солдат, чтобы вычистили пыль, растопили печку и натаскали воды. Несколько минут Норг постоял на втором этаже, слушая бурные протесты Хилле, который яростно сопротивлялся попыткам Тоддина отправить его за дровами. Невнятно ругаясь и душераздирающе кашляя через слово, он уверял, что не создан для лесоповала. Послушав некоторое время, Норг внезапно озверел и молча треснул подростка по голове кулаком. Хилле замолчал и покорно затопал вниз. Хильзен, как всегда, непринужденно отлынивал. Он поднялся на третий этаж, где никого, кроме Синяки, не было. Тот смотрел в узкое окно на залив, где хорошо были видны яркие полосатые паруса, освещенные предзакатным солнцем. Хильзен задумчиво изучал фигуру юноши. Что-то странное было в облике этого молодого горожанина. Синяка почувствовал на себе взгляд и обернулся. И тогда Хильзен понял. Волосы, вот оно что, сказал себе юный Завоеватель. Волосы у Синяки были светлее, чем кожа. При таком смуглом лице он должен был иметь иссиня-черные кудри или, на худой конец, угольные, но уж никак не русые. Хильзен нашел лавку поудобнее и тяжело опустился на нее. Машинально прижал к груди левой ладонью больную правую руку и поморщился. - У форта? - спросил Синяка, кивая на повязку в коричневых пятнах крови. - Угу, - процедил Хильзен, не разжимая губ. Ресницы Синяки дрогнули, и он еле заметно пожал плечами. Хильзен потер пальцами больную руку пониже раны. - А сам почему хромаешь? - спросил он вдруг Синяку. Мгновение Синяка смотрел на Завоевателя молча. Хильзен кривил рот, баюкал правую руку и, казалось, целиком ушел в свои думы. - Почему хромаю? - переспросил наконец Синяка. - Ваши постарались. Хильзен поднял голову. На мгновение глаза их встретились. Потом Хильзен нарочито зевнул во весь рот. - Ты, парень, знаешь что, - сказал он. - Ты иди. Мы ведь пленных не берем. - А мне некуда идти, - сказал Синяка равнодушно и посмотрел на Хильзена так, словно тот был древним доспехом. Потом его глаза снова зацепились за неряшливую повязку повыше правого локтя. - Ты промой дырку на руке, чудо, - сказал Синяка. - У тебя заражение будет. - Не учи ученого, - небрежно произнес Завоеватель. - Одо фон Хильзен получал в сражениях раны и потяжелее. - Это ты о ком? - не понял Синяка. - О себе, болван, - сказал Хильзен и снова зевнул. - А все же лучше бы тебе было уйти из города со своими... Мы ведь скоро здесь камня на камне не оставим... Синяка криво дернул плечом. Над лестницей появилась всклокоченная светловолосая голова Норга. Сделав умильное лицо, он произнес: - Господин граф! Кушать подано! Хильзен подошел к лестнице и легонько пнул сапогом макушку Норга. - Убери башку с прохода, - сказал он. - Не видишь - граф идет. Норг, возмущенно взвыв, с грохотом скатился вниз по ступенькам. Вскоре Хильзен уже восседал за столом и вкушал нечто вроде каши, в которой мелькали кусочки плохо проваренной сушеной рыбы. Отставив мизинец, на котором поблескивал железный перстенек, он орудовал огромным, острым, как бритва, ножом, деликатно снимая губами с широкого клинка внушительные холмики каши. Норг следовал его примеру, однако подобным изяществом манер не обладал и ножом орудовал, как лопатой, деловито посапывая. Хилле Батюшка-Барин запустил в серебряную тарелку свои невероятно грязные пальцы, не прибегая к помощи столовых приборов. Когда Синяке выдали порцию, он уселся на краю стола и, подобно Батюшке, принялся жадно хватать еду руками, заглатывая куски целиком, по-собачьи. Рыбьи кости трещали у него на зубах. Покончив с кашей, он тщательно вылизал тарелку и обтер пальцы об одежду. Хильзен пошарил в груде серебряной посуды, надеясь отыскать себе подходящую кружку. Одна показалась ему не очень замызганной. Она вмещала в себя никак не менее пинты и была снабжена откидывающейся крышкой. Сама кружка была сделана в виде бочки, а ее ручка - в виде втрое витого каната. Хильзен зачерпнул кипятка и тихо взвыл: серебро немедленно нагрелось и обожгло руки. Он поставил кружку на пол. От усталости он уже плохо соображал. Высунув руку в окно, Хильзен нащупал белый флаг, который Завоеватели заметили на подходах к башне, и сорвал его. Обернув серебряную кружку белым флагом поражения, Хильзен принялся с наслаждением пить кипяток. Постепенно он согревался. Ахен завоеван, он, Хильзен, жив, и есть где провести ночь - под крышей и в относительной безопасности. Хильзена неудержимо тянуло в сон. Косматый Бьярни, подобревший от сытости и удачи, развалился в кресле. Это был настоящий трон - с высокой прямой спинкой и двумя грифонами-подлокотниками из черного дерева. Капитан смотрел, как Синяка облизывает миску. Все, что он слышал о горожанах, - образованных, зажиточных людях, которые построили этот прекрасный город, - к тому же, о людях с БЕЛОЙ кожей, - все это никак не вязалось с диким обликом Синяки. - Эй, ты! - крикнул Бьярни. На другом конце стола Синяка поднял голову от тарелки. - Ты что, сто лет не ел? - спросил Бьярни, ковыряя ножом в зубах. Синяка не расслышал и переспросил, но Бьярни потерял охоту продолжать разговор. У него начал заплетаться язык, и он почувствовал, что пьянеет от сытости. Хильзен уже спал, приоткрыв во сне рот. Тоддин вынул из ножен шпагу, поддел белый флаг и направил его в сторону Косматого Бьярни. - Командир, - сказал он, - этот парнишка говорил, что в башне вот уже сотню лет как не было людей. Бьярни широко зевнул. - Так их и не было, - сказал он лениво. - Вон сколько пыли. Следов-то нет? - Это, конечно, так, - согласился Тоддин. - Но, в таком случае, кто же вывесил в окне белый флаг? - Призрак Желтой Дамы, - сказал Норг и глупо захохотал. Бьярни усиленно пытался заставить себя думать и разрешить эту загадку. Он поискал глазами Синяку, но тот куда-то делся. Махнув рукой, Косматый с трудом встал из-за стола. Он обнаружил Синяку спящим возле печки. Рядом с ним, уткнувшись лицом в золу, сопел Хилле Батюшка-Барин. Бьярни потыкал в Синяку сапогом, но парнишка только подтянул колени к животу и пробормотал что-то невнятное. Бьярни плюнул и ушел спать. Под потолком зала мерцал золотистый свет. Едва заметная тень скользила в легком световом облаке. И такая тоска исходила от бесплотной фигуры старого призрака, что впору было содрогнуться в рыданиях. Башня Датского Замка наполнилась ровным завоевательским храпом. - Ну ты, Бьярни, оказался хитрее всех! - прогремел по сонной башне вкусный раскатистый бас. - Какой замок себе отхватил, Завоеватель чертов! Эй, космач, покоритель городов! Бьярни! По медной лестнице затопали шаги. - Бьярни! Где ты, старая помойка? Это я, Бракель Волк! На втором этаже башни глазам Бракеля предстала картина настолько идиллическая, что он едва не застонал от зависти. На лавках, на полу, под столом вповалку спали богатырским сном люди с "Медведя". На их сонные блаженные рожи тошно было смотреть. Разметавшись прямо на каменном полу, оглушительно храпел Норг. Возле остывшей печки, безмятежно подсунув под голову холодную головешку, спал Хилле, завернувшийся в свой просторный плащ. Тоддин Деревянный фамильярно пристроил голову на живот командира. Бьярни хоть и морщился во сне, но не бунтовал. Бракель привел своих людей на драккаре "Черный Волк", в честь которого, собственно, и прозывался Волком. Это был внушительный человек с красным лицом и выгоревшими до белизны волосами, перетянутыми на лбу кожаным ремешком. Бракель бесцеремонно пнул ногой Косматого Бьярни. - Вставай же, чудовище! - громыхнул он снова. Под столом застонал во сне рулевой Меллин. Он приоткрыл было глаз, но тут же закрыл его снова и перевернулся на бок. Хилле продолжал спать, не шевелясь, как труп. Ругаясь, Косматый Бьярни толкнул Тоддина, и этот последний сильно ударился головой о каменный пол. - Ага, - удовлетворенно прогудел Бракель, - проснулся. - Ты убийца, Бракель, - серьезно сказал Косматый Бьярни. - Ты братоубийца, - уточнил он, подумав немного. - Склизкая, бородавчатая жаба, - ответствовал Бракель. - Мои люди провели эту ночь в заброшенном здании магистрата. Мы так устали, что даже не выставили часовых. - Помолчав под пристальным взглядом Бьярни, Бракель пожал плечами. - Ну, и напились вчера, это тоже. Просто чудо, что нас во сне не перебили. Ведь в этом дурацком лабиринте комнат и коридоров могла попрятаться целая рота. - Хороший командир умеет заботиться о своих людях, - назидательно заметил Бьярни. Бракель хотел было обругать его, но почувствовал, что за спиной у него кто-то стоит, и обернулся. Кутаясь в лохмотья, перед ним высилось странное темнокожее существо. Существо было, несомненно, юное. Одна щека посерела от золы. Оно уставилось на Бракеля невинными ярко-синими глазами. Бракель мотнул головой и даже зажмурился на миг от удивления. - Клянусь яйцами Арея! А это еще что такое? - Трофей, - ответил Бьярни и, откровенно охнув, поднялся на ноги. - Чтоб тебе сгореть, Тоддин, - пробормотал он. Бракель бесцеремонно потыкал в Синяку толстым пальцем и поморщился. - Ой, какой дохлый... - сказал он с отвращением. - Ты его не сможешь даже продать, Бьярни. Только еду на него переводить... Что будешь с ним делать? - Пока не знаю, - ответил Бьярни. Бракель положил свою лапу ему на плечо и дружески присоветовал: - Да зарежь ты его, самое простое. - Он еще раз окинул взором темное лицо Синяки. - Посмотри, он отмечен черным дыханием духов Зла. Где ты его подобрал? - Здесь, в Ахене. - Вот видишь! - оживился Бракель. - Сам посуди, ведь жители Ахена - белые люди. Откуда могла взяться такая образина, как не из преисподней? Косматый только отмахнулся, не желая продолжать глупый разговор, потянулся и крякнул. - А где Хильзен? - поинтересовался Бракель Волк. - Спит где-то, - сказал Бьярни. - С ним такая история случилась, обхохочешься. Мы же сгоряча чуть было не выбросили его за борт, думали, что погиб. Жаль, ты не слышал, как он ругался, когда пришел в себя. - Ладно, мы с ним еще выпьем. Я, собственно, к тебе по делу, Бьярни, - сказал Бракель. - Альхорн говорит... - Тут Бракель закатил глаза и затянул нараспев, довольно удачно имитируя старого ведуна. - "Демон смерти прячется в трупах. Чтобы мертвые не убили живых, надлежит предать тела воде или почве. Так завещали Древние". - Он всегда это говорит, - ответил Бьярни. - Ничего нового ты мне не принес, Бракель. Не я ли всегда следовал этому завету? - Зиму придется провести в городе, я думаю, - продолжал Бракель, пропустив замечание Бьярни мимо ушей. - Не станем же мы зимовать на куче отбросов и ждать, пока мертвые и в самом деле начнут пожирать живых? Старики зря не советуют. Бьярни зевнул во весь рот. - Говори яснее, Бракель. - Я и так говорю яснее некуда. Это дело поручили мне и тебе. Так что собирай людей, паршивец. Осмотришь подвалы, особенно возле форта. Трупы закопаешь. Ну а что делать с барахлом и бабами - твоих ребят учить не нужно. - Все же мудрый человек наш ведун Альхорн, - сказал Бьярни. Бьярни взял с собой десять человек и, поразмыслив, решил присоединить к отряду Синяку. Мальчик казался довольно безобидным, а толмач никогда не помешает, рассудил Бьярни. Парнишка сидел на полу и грыз кусок сухого хлеба, хрустя при этом усердно, как мышь. Когда капитан поманил его к себе согнутым пальцем, Синяка поперхнулся, однако спорить не стал. Искалеченный Ахен показался Синяке почти незнакомым. Паренек шел, спотыкаясь и хромая, а рядом с ним шумно галдели Завоеватели. Отряд спустился по разбитой лестнице, прошел по Первой Морской улице, и впереди открылся развороченный ядрами форт. Дальше, до самого горизонта, расстилалась неспокойная серая вода залива. - Отсюда и начнем, - сказал Бьярни. В двух хибарках, прилепившихся к самому форту, было голо и неприбрано. Синяка хотел было сказать Хильзену, что все жители оставили Ахен и ни одной живой души здесь не осталось. Но Хильзен был увлечен беседой с Норгом, а прилюдно окликать этого высокомерного юнца Синяка не решился. На Первой Морской люди Бьярни прошли еще с десяток домов, несомненно, пустых, и закопали в одном из дворов несколько убитых. Возле небольшого здания, построенного на каменном фундаменте, Синяка вдруг ощутил легкий толчок. В нем словно что-то встрепенулось. Он поднял глаза к зеленым ставням, аккуратно прикрытым, но не запертым на замок. Здесь кто-то прятался. Весь дом так и сочился страхом. Завоеватели уже топали по доскам, настеленным вместо дорожки поверх луж и опавших листьев. Норг на всякий случай вытащил длинный нож. Он улыбался. Дверь открылась легко. В доме было прибрано и пусто. В большой комнате возле беленой печи в высокой корзине из ивовых прутьев лежали мотки пряжи. На стенах, ближе к печке, висели пучки высушенных трав. Бьярни чутко шевельнул носом. - Похоже, печку топили недавно. Он потрогал ее, оставляя на побелке следы грязных пальцев, но печка оказалась холодной. Впрочем, капитана это никоим образом не успокоило. Он сделал знак приступить к обыску. Норг уже шлялся по всему дому, бесцеремонно заглядывая под лавки и в кладовки, где на полках, застеленных бумагой, стояли банки с вареньями и соленьями. Хильзен, стройный и тонкий, одним гибким движением спрыгнул в подпол. Громыхнула какая-то жестянка. Синяка выбрался во двор, где пахло опавшей листвой и дымом. В глубине двора стоял небольшой сарай, черный от времени и сырости. Несколько минут Синяка бродил, раскидывая ногами листья. Он чувствовал, что неподалеку кто-то прячется, прислушиваясь к каждому шороху. Этот кто-то был совсем рядом. Из дома доносился грохот - там двигали буфет. Хлопнула входная дверь. В саду показались Норг и Хильзен - Хильзену было лень таскать тяжести, а Норг составил ему компанию. Они тоже заметили сарай, и Норг, распахнув покосившуюся дверь, обитую куском старого паруса, остановился на пороге и расплылся в улыбке. - Баба... - сказал он мечтательно. Среди старых хомутов, граблей и корыт, у наспех сложенной поленницы, жалась насмерть перепуганная молодая женщина. Она прятала за спиной ребенка - девочку лет пяти. Девчушка недовольно вырывалась из рук матери и мотала головой - ей хотелось посмотреть. Руки у женщины были крупные, белые, на ее бледном лице еле заметно проступали золотистые веснушки. Под большим серым платком угадывались две толстых косы. Услышав голос Норга, она сильно вздрогнула. За спиной Норга показался Хильзен. - Что-нибудь нашел? - скучающим тоном осведомился молодой аристократ. Норг слегка посторонился, и Хильзен вошел в сарай. На лице женщины появилось злое выражение. Не обращая на это никакого внимания, Норг продолжал радостно ухмыляться. Его светлые усы слиплись от варенья и торчали, как две стрелы. - Боги Морского Берега... - пробормотал Хильзен. - Только этого нам и не хватало. - Где толмач? - поинтересовался Норг и высунулся из сарая. Прямо напротив раскрытой двери стоял Синяка и ворошил ногой опавшие листья. - Эй, - окликнул его Норг, - как тебя, чучело... иди сюда. Нужно помочь. Я хочу поговорить с ней... с этой вот... Да иди же сюда! - рассердился наконец Норг, потому что Синяка не двигался с места. - Иду, иду, - сказал паренек. При виде смуглого лица Синяки женщина дернула ртом в брезгливой гримасе и сделала охранительный знак, отгоняя злого духа. Юноша давно привык к такому и потому не обратил на это никакого внимания. - Лучше бы вам оставить ее в покое, - предложил Синяка Завоевателям и переступил с ноги на ногу. - Ну вот еще, - возмутился Норг. Он засунул ладони за пояс и широко расставил ноги, чересчур рослый и широкоплечий для тесного низенького сарая. Приоткрыв рот, женщина посмотрела на него снизу вверх и вдруг, к великому отвращению Синяки, начала заискивающе улыбаться. - Как тебя зовут? - с высоты своего роста спросил ее Норг и покосился на Синяку. Тот нехотя перевел женщине вопрос. Глядя ему в рот, женщина ответила: "Далла". Голос ее прозвучал глухо. Ни в малейшей степени не интересуясь женщиной, Хильзен пошарил среди хлама, сваленного в сарае, и, с достоинством отряхивая с себя пыль, объявил: - Пусто. Далла метнула на него злобный взгляд. Девчушка за ее спиной ерзала и приглушенно попискивала. Чуть громче, чем в первый раз, женщина что-то сказала, отрывисто и горько. Синяка проговорил, обращаясь больше к Хильзену, чем к Норгу: - Она говорит, что ее муж погиб во время осады. Со двора послышался топот - сапоги Завоевателей громыхали по доскам. - Уходим, - быстро сказал Хильзен. Он вытолкнул во двор Синяку, схватил Норга за пояс и чуть ли не силой вытащил его из сарая, поспешно захлопнув за собой дверь. Женщина опустилась на пол и беззвучно заплакала, спрятав лицо в подоле малышки, которая вытаращила на мать круглые глаза и застыла от удивления. - Ну, что там в сарае? - спросил Хильзена капитан. - Пусто, - небрежно ответил Хильзен. Они снова вышли на улицу, и холодный ветер с залива принялся трепать их волосы. Большинство домов в районе Морских улиц были брошены. Завоеватели забирали все съестные припасы, какие только находили, - мешки с крупой, кадки с солеными огурцами, муку, сало, домашние колбасы, мед. Все это они складывали в телегу с тем, чтобы после перевезти в башню. Чем дальше уходил отряд от залива, тем состоятельнее становились дома. Почти все они получили значительные повреждения. Полуразрушенным был и тот дом, возле которого остановился Бьярни. Оглядывая хозяйским глазом тяжелую дверь с деревянным лаковым гербом (сова, сидящая на колесе), капитан хищно шевелил носом: здесь будет чем поживиться. Что с того, что рухнул флигель и выбиты стекла? Основная-то часть уцелела! Синяка замешкался на пороге, и Бьярни сильно толкнул его в спину. Во все дома, куда заглядывали Завоеватели, Синяка входил первым. Бьярни не желал попусту рисковать своими людьми. Если ахенцы оставили в подарок незваным гостям ловушки, пусть попадется их же соотечественник. Синяка медленно прошел темную прихожую. В полумраке угадывались мраморные статуи по обе стороны от двери, ведущей в господскую половину. Синяка толкнул эту дверь и вошел. Здесь почти ничто не пострадало, если не считать разбитых стекол. На блестящем наборном паркете синякины ноги оставили пыльные следы. Его худая фигура в лохмотьях бесшумно скользила среди стен, затянутых расписным шелком, зеркал в позолоченных завитушках, мебели из светлого ореха. Бесцеремонные завоевательские сапоги топали по анфиладе роскошных комнат. Некоторые окна были выбиты, и осколки лежали на темном полированном дереве пола. Следом за Синякой Завоеватели прошли несколько пустых залов и, наконец, оказались в небольшом кабинете, где были только полосатый сине-желтый шелковый диван и конторский стол, за которым работали стоя. На полу возле дивана скорчился лицом вниз уже закоченевший труп. На покойнике была просторная рубаха из тонкого полотна с кружевами. Косматый Бьярни сильным ударом ноги перевернул его на спину. Открылось лицо, похожее на восковую маску. На лбу синело пятно. Из середины живота странным чужеродным предметом торчал осколок толстого оконного стекла. Скорее всего, человек погиб во время взрыва башни два дня назад. Увидев труп, Синяка сжался и шарахнулся в сторону, наступив на ногу Хильзену. Хильзен высвободил ногу из-под жесткой пятки и задумчиво поглядел на свой сапог. Кивком головы Бьярни подозвал Синяку к себе. - Ты его знаешь? - спросил он. Синяка осторожно подошел. - Знаю, - сказал он с глубоким вздохом. - Это господин Витинг. - А кто этот господин Витинг? - Он был владельцем обувной мануфактуры. Хильзен пристально посмотрел на Синяку, однако ничего не сказал. В соседней комнате чьи-то уверенные руки уже выдвигали ящики и ворошили содержимое сундуков. - Закопайте эту падаль в саду, - распорядился Бьярни. Синяка проводил глазами Хилле и Тоддина, которые выносили труп, и поскорее убрался в соседнюю комнату. Это была буфетная, и там, как и положено, безраздельно царствовал огромный буфет с колонками из массивного дерева и медным рукомойником, сделанным в виде рыбы. На полке за темными стеклами стояла фарфоровая посуда. Приоткрыв рот, Синяка рассматривал чашки и плоские тарелки, украшенные тонкой золотой росписью. Тонущие в тумане горы, крошечные беседки, уродливые деревца, из последних сил тянущиеся к свету, - таких диковинных и чудесных картинок он никогда еще не видел. - Богатый дом, - произнес кто-то за его спиной. Синяка подскочил. Он не заметил, как в буфетной появился Хильзен. Стуча сапогами по паркету, Хильзен подошел вплотную. В опущенной руке Завоеватель держал бутылку с дорогим вином. - Один из самых богатых в городе, - тихо отозвался Синяка. Хильзен развалился в роскошном кресле, зевая во весь рот и скучающе разглядывая потолок, расписанный золотыми и синими спиралями. - А ты что, был хорошо знаком с этим Витингом? - неожиданно спросил он. Стоя у разбитого окна, Синяка смотрел, как Хилле ковыряет в саду раскисшую землю лопатой. Убитый лежал на клумбе с поникшими георгинами. Синяке не верилось, что этот недосягаемый полубог, всемогущий господин Витинг, теперь просто труп. Мимо дома с совой на колесе приютские дети боялись даже ходить, а самые младшие искренне верили, что господин Витинг никогда не спит и все-все видит. - Я его ненавидел, - еще тише сказал Синяка. Высморкавшись двумя пальцами, Хилле-Батюшка Барин обтер руку о мокрый георгин, потом подтолкнул мертвеца лопатой, и покойник грузно свалился в могилу. Батюшка что-то произнес - Синяка не слышал, что именно, но, возможно, то было надгробное напутствие - и принялся сбрасывать землю в могилу. Неподалеку трое дюжих парней выкатывали из подвала бочки с вином и балагурили, скаля зубы. Рядом стоял Косматый Бьярни и озирал свой отряд и гору трофеев, хищно щуря темные глаза. Норга среди собравшихся внизу не было. Синяка отвернулся от окна. - А где Норг? - спросил он. Хильзен снова зевнул, поболтал в бутылке темно-красную жидкость и положил ногу на ногу. - Должно быть, вернулся на Первую Морскую улицу, - сказал он. - Не все еще варенье съел у хорошенькой вдовушки. 3 Синяка остался в башне Датского Замка, как приблудившийся котенок. Завоеватели не обращали на него особого внимания. Парнишка казался им безвредным. К тому же, он был немного не в своем уме. Они кормили его; он иногда помогал повару чистить котлы. Синяка часто думал о капитане Вальхейме и его сестре. Он был уверен, что близнецы остались в Ахене, не сбежали, хотя большинство офицеров бывшей ахенской армии давно уже покинули город. И наверняка они голодают и бедствуют, но от Завоевателей и корки хлеба не возьмут. Во время своих бесцельных блужданий по городу Синяка старался обходить улицу Черного Якоря стороной. Ему не хотелось встречать Вальхейма. Солгать капитану Синяка не мог; сказать правду - тем более. Ахен лежал в развалинах. Половина каменных и две трети деревянных домов были разрушены. Особенно это бросалось в глаза в портовых районах. Улицы стали пустынны. Всегда ухоженные мостовые разбиты и разворочены. Цветы, которыми горожане украшали окна и балконы, завяли. Однако город не был мертв. Медленно, но с каждым днем очевиднее, он обретал новый облик - суровый, подчеркнуто скудный. На улицах стали показываться женщины, которые до того неизвестно где скрывались. Но и с ними произошли странные перемены. В одночасье исчезли их шелковые платья и золотые сетки для волос. На смену пришли холщовые юбки и рубахи, серые платки поверх кос. Вместо туфель по разбитым мостовым стучали башмаки, а то и мужские сапоги. Синяка даже представить себе раньше не мог, что эти гордые красивые дамы могут носить такую одежду. Где только они взяли ее? Появились крестьянки из деревень, лежащих за Темным Лесом. Иногда они дрались с горожанками за еду и хорошие вещи. Постепенно разгребались завалы. Завоеватели не собирались встречать зиму в разоренном городе и ломать себе ноги, пробираясь через руины. Иногда в завалах находили людей, чаше мертвых, но случалось, что и живых. В тех случаях, когда солдаты приходили к выводу, что найденный человек сможет выжить, горожанина лечили и кормили, пока он не вставал на ноги. Обреченных тут же добивали и хоронили. К новому облику Ахена со временем можно будет привыкнуть, как привыкаешь к увечью близкого человека и перестаешь замечать, что у того нет одной руки или выбит глаз, подумал Синяка, сворачивая с Торговой на Малую Колокольную улицу. На углу громоздились развалины большого храма, где во время осады находился пороховой склад. Посреди них, как зуб, торчала чудом уцелевшая колокольня. У ее подножья возились люди с "Черного Волка". Они разбирали рухнувшую храмовую пристройку, где когда-то торговали книгами и амулетами. Бракель предполагал найти там оружие. Заложив руки за спину, Синяка остановился чуть поодаль. Солдаты работали быстро, слаженно, не тратя лишних слов, и Синяка позавидовал им. Один из них поднял голову и крикнул: - Помог бы лучше! Оценив справедливость упрека, Синяка шагнул было вперед, но вдруг над его ухом прозвучал негромкий голос: - Стой. Синяка обернулся. Невесть откуда взявшийся Хильзен легко спрыгнул с обломка каменного здания. - Не ходи, - повторил он. - Это ребята с "Черного Волка", ими командует бравый вояка по имени Бракель, вот он пусть и разбирается. Незачем "Медведю" облегчать волчарам жизнь. Синяка знал, что между двумя завоевательскими дружинами существует давнее соперничество и потому не стал возражать Хильзену. Он остался стоять в стороне, наблюдая за тем, как постепенно открывается вход в подвал. Ему хотелось лечь на живот и заглянуть в темноту, где кто-то начал бормотать глухим голосом, но он не знал, как посмотрит на такую выходку Хильзен. Наконец, последний, самый большой камень откатили в сторону, и тот солдат, что окликнул Синяку, плотный русоволосый парень с усталым лицом, крикнул, наклоняясь над черным зевом подвала: - Тут есть кто? Из подвала донесся шорох, потом неверные шаги и, наконец, показалась рука, цеплявшаяся за обломки кирпичей. Рука была мужская - широкая, крепкая, с красными пальцами. Затем, так же мучительно и трудно, нащупала опору и вторая рука. Через секунду показалось лицо - угрюмое, заросшее черной бородой. Человек зажмурился от яркого света. Его шатало, и он с непроизвольным стоном привалился к стене. Завоеватели хотели взять его под руки, чтобы помочь выбраться наружу, но он яростно оттолкнул их. - Смотри-ка, - протянул парень с русыми волосами. Чернобородый оскалил зубы и произнес несколько фраз. Синяка съежился: недавний узник богохульствовал. Не говоря уж о том, что в приюте жестоко наказывали за богохульные слова, Синяка глубоко и искренне почитал богов. Чернобородый все не мог угомониться. Он ругался, плевал себе под ноги и сквернословил не переставая. Сил у него было немного и плевался он слабо, так что слюна текла по бороде. Внезапно он побелел и схватился за сердце. Шатаясь, он прислонился к остаткам стены и начал часто и мелко дышать ртом. - Ему плохо, - сказал Синяка Хильзену, но не двинулся с места. - Выживет, - отозвался Хильзен. Чернобородый постепенно приходил в себя. Видимо, боль отпустила его, и теперь он сидел на камнях, обессиленный, и только глаза у него злобно горели. - Узнать бы, кто он, - сказал русоволосый. Синяка вопросительно глянул на Хильзена. - Помоги им, если тебе так хочется, - сказал Хильзен, отворачиваясь. Синяка встал и сделал несколько шагов к пленнику. - Куда? - крикнул русоволосый, выхватывая нож. Синяка дернул плечом, покосился на Хильзена. Юный граф демонстрировал полнейшее безразличие ко всему на свете. Чернобородый смотрел на смуглого парнишку с бессильной ненавистью. - Отродье черных демонов, - пробормотал пленник, складывая непослушные пальцы крестом, чтобы оградить себя от зла. Синяка осторожно тронул Завоевателя за руку, отстраняя его, и присел на корточки перед пленником. - Ты кто? - спросил он. - Из какой преисподней ты вылез? - Чернобородый хотел было отодвинуться, но позади была стена. Синяка задумчиво покусал ноготь большого пальца, разглядывая своего собеседника глубокими синими глазами. Потом сказал: - Я хочу помочь тебе. - Плевал я на вас, - сиплым голосом произнес чернобородый. - Покуда жив, я буду вас убивать. Завоеватель резко оттолкнул Синяку, так что тот упал. Пока юноша, ошеломленно моргая, поднимался на ноги, Завоеватель изо всех сил пнул пленника сапогом. Тот закашлялся, хватая ртом воздух. Не дав ему отдышаться, Завоеватель нанес второй удар. Он бил неторопливо и последовательно и остановился только через несколько минут. Шевеля в окровавленной бороде губами, пленник корчился на земле. Опомнившись, Синяка заслонил его собой. Он не видел, что Хильзен подошел поближе. - Отойди, - сказал русоволосый Синяке. - Отойди, или пожалеешь. - Перестань его бить, - сказал Синяка, не трогаясь с места. Он повернулся к пленнику и снова спросил: - Так кто ты такой? На этот раз тот отозвался невнятно: - Кузнец... Аст мое имя... Русоволосый схватил Синяку за плечо. - На какой только помойке подобрал тебя Бьярни? Синяка молчал. Завоеватель сильно встряхнул его и неожиданно сказал: - А может, ты не человек вовсе? Может, ты тролль? - Может быть, - ответил Синяка, пытаясь высвободиться. Хильзен за его спиной обнажил шпагу и упер острие в носок сапога. - Отпусти-ка парня, Иннет, - сказал он, щуря свои темные злые глаза. На пленника Хильзену было наплевать, пусть хоть по стене размажут. А вот Синяку отдавать не хотелось. - Если у тебя чешутся руки, то я к твоим услугам. Но Иннет еще не сошел с ума, чтобы связываться с Хильзеном. Он нехотя разжал пальцы. - Защитник выискался, - буркнул он. - Ты, Хильзен, смотри... Кто он и кто ты? Хильзен деликатно, по-кошачьи, зевнул и отвернулся. Он явно не испытывал больше никакого интереса к происходящему. Синяка сказал Иннету: - Послушай, этот человек кузнец. Вам ведь нужен кузнец? Не убивайте его. - Верно, - проворчал Иннет. - Кузнец нужен. И махнул остальным. Кузнеца схватили под руки и поволокли от подвала наверх. Он мотал головой и цеплялся ногами за камни. - Бракель решит, что с ним делать. Тащите его, ребята, - распорядился Иннет. Кузнец дернулся, жестом показывая, что пойдет сам. И действительно пошел, сильно хромая и приволакивая левую ногу. У поворота он обернулся и странно поглядел на Синяку, но Иннет хватил его кулаком между лопаток, и Аст, споткнувшись, поплелся дальше. - Эх, зря отдали кузнеца Бракелю, - сказал Хильзен, вкладывая шпагу в ножны. - Я мог бы отбить его для "Медведя". - Бракель только неприятностей с ним наживет, - сказал Синяка. - Этот Аст не станет на него работать. Он вас ненавидит. - А ты? - спросил Хильзен так неожиданно, что Синяка споткнулся и чуть не упал. - Что? - Разве ты не ненавидишь нас? - спокойно поинтересовался Хильзен. Синяка растерянно пожал плечами. Он не знал ответа. И никак не мог поверить, что Хильзен, Норг, Батюшка-Барин и все остальные - те самые люди, в которых он стрелял у форта. А сами Завоеватели? Разве в их представлении Синяка не принадлежал уже "Медведю"? Зачем бы иначе Хильзену вступаться перед Иннетом за темнокожего паренька? Хильзен высокомерно смотрел, как Синяка в смущении покусывает нижнюю губу. Несмотря на то, что Хильзен был старше всего на несколько лет, Синяка по сравнению с ним казался мальчишкой. Десятки поколений фон Хильзенов ходили в походы под полосатым парусом. Этот темноглазый молодой человек был потомком старинного драчливого рода, уставшего от бесконечных войн. Наконец, Синяка нехотя сказал: - Я же неполноценный гражданин, с отклонениями. - Для верности он покрутил пальцем у виска. - Тут уж ничто не поможет, останусь тем, кто есть. - А кто ты? - с любопытством спросил Хильзен. - В том-то и дело, - вздохнул Синяка, - что этого я НЕ ЗНАЮ... Они неторопливо свернули за угол и оказались возле завала, перегородившего улицу. Синяка залез на груду обломков, уселся, свесив ноги, и уставился на Вторую Морскую, убегающую вниз, к заливу. По набережной вдоль залива кто-то неторопливо шел. Вроде как даже гулял. Синяка прищурился, пытаясь разглядеть, кто же там бродит, но было слишком далеко. За время осады он уже отвык от того, что по городу можно просто гулять. Горожане теперь по улицам не ходили, а шмыгали, не отрывая глаз от мостовой и норовя свернуть в ближайшую подворотню. Встречались также унылые тени, бродившие по руинам в поисках воспоминаний и утерянных вещей. Но чтобы просто прогуливаться - спокойно, по-старинному... Кто же это в Ахене такой несгибаемый? Придерживая шпагу, Хильзен устроился рядом. Юноша показал рукой в сторону фигуры возле залива: - Видишь? - Ну и что? - Гуляет кто-то, - пояснил Синяка и вздохнул. Хильзен легонько постучал сапогом по камням завала. - Ты действительно какой-то странный, - вымолвил он, наконец. Синяка не ответил. Внезапно он понял, что возле завала прячется еще один человек. Кто-то третий, кого Хильзен пока еще не заметил. Синяка ничего не слышал, как ни прислушивался, но был уверен: совсем рядом скрывается невидимый наблюдатель. И от этого невидимки исходили тяжелые волны ненависти. Хильзен посмотрел на своего спутника сбоку. Сидит себе на старой баррикаде. Прикрыл глаза и греется на позднем осеннем солнышке. Не человек, а воробей. В конце концов, может быть, Иннет и прав: кто такой этот Синяка перед Одо фон Хильзеном? Хильзен немного отодвинулся. Синяка даже не заметил этого. Мысленно он был уже в пустом доме, в развалинах, слева от Хильзена. У него и раньше получалось видеть сквозь стены и проникать в мысли других людей (чаще всего - приютского повара), но никогда еще это не было так сильно, так очевидно. Толчок - и Синяка как будто стал тем самым человеком, что таился среди развалин. И теперь видел Хильзена глазами ненависти и страха: костлявый юнец с барскими замашками. Расселся, будто у себя дома! Скаля зубы, человек поднял арбалет. Хильзен услышал слева от себя тихий шорох, как будто пробежала мышь. В тот же миг Синяка что было сил толкнул его, и Хильзен, не успев даже вскрикнуть, упал на мостовую. Туда, где только что сидел молодой Завоеватель, вонзилась арбалетная стрела. Теперь Синяка видел происходящее уже своими глазами. Он выпрямился. Человеку с арбалетом показалось, будто Синяка вырос перед ним из пустоты. Солнце светило Синяке в спину, и русые волосы, пронизанные лучами, стали золотистыми. Юноша побледнел, его смуглое лицо стало пепельным. Свет как будто окутал Синяку с головы до ног. Синяка вытянул руки ладонями вперед, обращая их в сторону пустого дома. Вторая стрела, свистнув, пролетела мимо синякиного уха. Юноша повернул ладони к себе, словно вытягивая невидимую сеть. Из развалин нехотя, как бы против своей воли, выбрался тощий человек с арбалетом. Его трясло. Прямо перед ахенцем высилась стройная фигура, словно объятая серебряным пламенем. - Оставь оружие, - проговорил тихий мальчишеский голос, разрушая очарование страха. Человек присел и осторожно положил арбалет на камни. Когда он выпрямился, страшная тень уже исчезла. На груде развалин стоял босой парнишка, загорелый до черноты. И совершенно безоружный. - Эй, не бойся, - сказал паренек. У ахенца затряслись губы. Теперь он вовсе не понимал, почему подчинился, почему оставил арбалет вместо того, чтобы пристрелить своих врагов из засады. Как вообще получилось, что он послушался приказаний какого-то оборванца? - Зачем ты стрелял? - спросил Синяка. Человек слегка отступил, пошатнулся и вдруг завизжал, разбрызгивая слюну: - Гады! Гады! Убью вас! Гады! Хлопнул выстрел. Человек застыл с раскрытым ртом и повалился затылком в выбитое окно пустого дома. Синяка спрыгнул с груды камней и увидел Хильзена, который дунул в дымящееся дуло своего пистолета и пристально поглядел на него своими злыми черными глазами. Синяка казался очень усталым. И как будто постаревшим. Когда он тяжело привалился к Хильзену плечом, тот поморщился, но ничего не сказал. Синяка вздохнул и перевел дыхание. - Устал я, - сказал он виновато. - Не понимаю, что со мной. И есть очень хочется. Ты убил его? - Надеюсь, - пробормотал Хильзен. - Как тебе удалось его выманить, а? Синяка не ответил. Он снова повернулся в сторону залива, к людям, которых заметил еще прежде, и встал. - Кого ты там увидел? - спросил Хильзен, засовывая пистолет за пояс. - Это Норг, - уверенно сказал Синяка, - и с ним кто-то... - Баба, кто же еще, - сказал Хильзен, пожимая плечами. - Норг - известный любитель юбок. - Это не женщина. - Синяка вдруг рассмеялся. - Идем-ка. Он легко зашагал под горку к заливу. Синяка не ошибся - на набережной действительно гулял Норг. Одетый в куртку без рукавов, он был, как обычно, с головы до ног был увешан оружием. Возле него крутилась девчушка лет пяти, с круглыми серыми глазами и двумя толстенькими короткими косичками, которые болтались, как собачьи уши. Девочка была плотно закутана в огромный серый платок, завязанный на спине большим узлом. Платок мешал ей, но она стойко терпела неудобство. Кожаные башмаки, которые были ей велики, норовили свалиться при каждом шаге, и она то и дело притоптывала ножкой. У Хильзена отвисла челюсть. - ЧТО ЭТО, Норг? - пробормотал он чуть ли не в ужасе. Норг побагровел от смущения и прикрикнул на ребенка, после чего пожал плечами. - Это Унн, - глупо сказал он. - Привет, Синяка. Проклятая баба всучила мне своего гаденыша, чтобы я с ним, значит, повозился, пока она что-то там варит... Он с затаенной нежностью покосился на "гаденыша". Хильзен, все еще ошеломленный, переводил взгляд с ребенка на Норга. - Чья она? - переспросил он. - Да бабы одной! - с досадой ответил Норг. - Ты что, всерьез загулял с мамашей? - Угу, - буркнул Норг, глядя себе под ноги. - Я бы женился на ней. А что? Она ласковая. И ни слова по-нашему не понимает. Я к ней приду, принесу еды, она сварит и бух на стол миску. Я ем, она смотрит. Погладишь ее - ревет. Тихо ревет, боится. Ты бы узнал у нее, Синяка, почему она все время плачет? Я ее, по-моему, ни разу не обидел. Вон она идет. Хильзен и Синяка оглянулись. По улице, путаясь в длинной широкой юбке, шла вдова по имени Далла. Рыжая прядь выбилась из-под платка и упала на бровь. Золотистые глаза смотрели на Завоевателей тревожно, в них не было и следа того веселого бесстрашия, с которым таращила глазенки на Норга маленькая Унн. Потом Далла узнала Синяку и пошла медленнее. Остановившись в пяти шагах, Далла негромко сказала ему: - Опять ты здесь. Синяка неопределенно пожал плечом. - Что я тебе сделал? - Ты нелюдь, - твердо сказала женщина. Она взяла за руку дочь и обернулась к Норгу. Норг шагнул к ней, обнял за плечи. Далла вздрогнула, а потом тихо вздохнула и прижалась к нему, другой рукой крепко удерживая возле себя девочку. Синяка и Хильзен переглянулись и, не сговариваясь, пошли к заливу. Ларс Разенна стоял на берегу реки Элизабет, примяв сапогами серую траву. Демон Тагет путался у него в ногах, стараясь устроиться поудобнее среди скользкой и холодной глины. Была поздняя осень. Из темной мутной воды торчали сухие камыши. Глядя на них, Разенна глубоко вздохнул и произнес с чувством: - Да, вот это девушка! - Богам она не понравилась, - подал голос Тагет. - Боги были разочарованы, боги нашли ее скупой и грубой, а я склонен полагать, что боги редко ошибаются. Великий Магистр посмотрел на маленького демона сверху вниз. - Что твои боги могут понимать в девушках, - сказал он. - А ты, чучело, тем более. Тагет фыркнул. - И я ничуть не жалею о том, что застрелил Завоевателя, - добавил Ларс многозначительным тоном и опять поглядел на Тагета. - Вообще, согласно Уставу Ордена, убивать можно только ради пропитания, но здесь был особый случай... Тагет не дал ему договорить. - Ты должен был вырезать его сердце, - произнес демон с оттенком горечи и разочарования. - Оскудела этрусская кровь, и тошно мне стало от этого в сердце моем. Для наглядности он ткнул себя под горло сухим пальчиком, после чего задрал голову и сверкнул на Ларса белесыми глазками: - Почему сердце не вырезал? - Некогда было, - с досадой сказал Великий Магистр. Тагет выразительно передернул плечиком. - Учи вас, учи, этрусков безмозглых... все без толку. Были вы, люди, сущим недоразумением, и остались им же, лишь усугубив свои пороки, но отнюдь не усовершенствовав свою натуру. - Да ладно тебе, - сказал Разенна, ничуть не смутившись. - Так уж и "отнюдь". А порох кто изобрел? Тагет посмотрел на него как на полного идиота. - Ларс Разенна, - произнес он, - мало ли что вы там изобрели... В старину хоть Гомер был, Полибий какой-нибудь. А сейчас! - Он махнул рукой. - Да разве древние римляне, к примеру, позволяли себя завоевывать? Только готам, да и то не сразу! - Подумав еще немного, демон снова заговорил о деле: - Ладно, хватит про девушку. Это не тема для обсуждения между паладинами, чего не скажешь о доброй трапезе. Давай лучше поговорим о твоем преступлении. - Подвиге, - поправил Ларс. - Поживи с мое, Разенна, и тебе станет ясно, что это одно и то же... Итак, своим выстрелом, не имеющим цели добычи пропитания, ты спас от неминуемой гибели брата прекрасной Анны... - Демон мечтательно прикрыл глазки. - Да, это достойно зависти. - Если хочешь знать, - Ларс горделиво выпрямился, - я спас не одного, а сразу двоих. - У нее два брата? - удивился демон. - Да нет же, бестолковое ископаемое, - ответил Великий Магистр. - Второй был просто солдатик. - Каков из себя? - тут же впился Тагет. - Да я на него особо и не глядел. -