- Если бы ты был настоящим этруском, - произнес Тагет, - ты бы уже
давно бросился в битву очертя голову.
Ларс Разенна оторвался от бинокля и с высоты своего роста посмотрел
на маленького демона.
Внешне Тагет ничем не отличался от двухлетнего ребенка, если,
конечно, не приглядываться к нему внимательно. Если же приглядеться, то
можно заметить, что волосы демона, связанные в короткий жиденький пучок на
макушке, не просто светлые, а седые, и что глаза у него выцветшие - словно
два голубых обмелевших озерца.
- Уть-тю-тю, - сказал Разенна и сделал пальцами "козу".
Тагет отшатнулся и возмущенно плюнул. Разенна вновь прилип к биноклю.
Он-то понимал, зачем Тагет крутится рядом, почему не уходит, терпеливо
снося его непревзойденную наглость. Паршивцу бинокль нужен. И насчет битвы
потому прошелся. Кидайся, мол, Ларсик, под пули, а я погляжу на твою
геройскую гибель в твой же бинокль.
Ларс Разенна еле заметно усмехнулся. Даже мудрые создания, прожившие
на белом свете не одну сотню лет, проявляют иногда чудеса наивности.
- Да, - громко произнес Тагет несколько в сторону, словно рассуждая
сам с собой, - жидкой, воистину жидкой стала этрусская кровь, если такой
здоровенный мужик может спокойно наблюдать за битвой издалека вместо того,
чтобы взять карабин... - Он выразительно вздохнул, сожалея о вырождении
этрусков.
Ларс опять опустил бинокль.
- Тагетик, - сказал он, - ответь мне по совести, где ты видел в
прежние времена этруска с карабином?
Тагет с достоинством пожал узким плечиком.
- В том-то и дело, что я этого и нынче НЕ ВИЖУ...
- И не увидишь, - пообещал Разенна. - Нечего тут оскорблять мои
национальные чувства.
- Этруски, - сказал Тагет, - были кровожадны.
- Они были кровожадны, когда убивали рабов себе на потеху, - возразил
Ларс. - А во всех остальных случаях они были ленивы, сластолюбивы и
прожорливы.
- Ну вот откуда ты это знаешь, Ларс?
- По себе, - отрезал Разенна. - На, возьми, - добавил он великодушно
и сунул своему собеседнику бинокль.
Тот взял, испытывая откровенное недоверие. Но Разенна вовсе не был
таким мерзавцем, каким казался. Он подхватил маленького демона и усадил на
свои широкие плечи.
Некоторое время Тагет наблюдал за битвой молча. Он сидел на шее Ларса
привычно, слегка согнув ноги в коленях и сжимая ими бока Разенны, словно
тот был верховой лошадью.
- Ну, что там? - жадно спросил Разенна.
- Подожди, подожди, - бормотал Тагет, приникая к биноклю. Демон
беспокойно заерзал и принялся ругаться под нос по-латыни. Ларс не выдержал
и дернул его за ногу.
- Ай! - вскрикнул демон и выронил бинокль, который сильно стукнул
Разенну по темени.
Этруск озверел.
- Все, - сказал он, - хватит, побаловался.
Две сильных руки схватили Тагета, подняли в воздух, сильно
встряхнули, после чего аккуратно поставили на землю.
- Ла-арс! - взвыл демон, но было поздно.
- Иди, иди, - свысока произнес этруск и, морщась, потер макушку.
Тагет на всякий случай отошел в сторонку.
Скала, где они устроили свой наблюдательный пункт, стояла на границе
владений Ордена и мира людей.
Миром людей был город Ахен. Раскинувшись на сопках, он амфитеатром
спускался к заливу. Широкие, мощеные пестрым булыжником улицы, тонкие
шпили колоколен, изысканные дворцы знати, купеческие дома, похожие на
замки, - издалека заметный кораблям, Ахен был старинным нарядным городом,
любо-дорого смотреть.
И даже в те годы, когда уже опускалась к горизонту его звезда, он все
еще был хорош, и Маленький Народец Холмов, как и прежде, бегал на скалу
подглядывать за его увлекательной жизнью.
С годами Народец все дальше уходил в леса и болота, прочь от Ахена.
Истории о гномах, сильфах, об обитателях холмов забывались и не тревожили
больше покоя людей. И только Орден упрямо оставался на своих землях, хотя
жить так близко от человеческого племени становилось опасно. Вместе с
добрыми звездами уходила доброта и из людских душ.
Но доблестные паладины Ордена исстари славились несгибаемой волей и
верностью Уставу и потому никогда не покидали места своего обитания -
Пузановой сопки, что пятью верстами западнее устья Элизабет. Великий
Магистр Ордена был молод и полон сил, и члены Ордена ни секунды не
сомневались в том, что он способен защитить их от любого нашествия, буде
человечество ополчится на Народец.
В отличие от своих паладинов, Великий Магистр Ларс Разенна был
человеком. Но он столько лет прожил среди Маленького Народца, что давно
уже перестал видеть в людях своих соплеменников.
Был он высок и широкоплеч. Черные волосы, кое-как подрезанные ножом,
прядями падали на лоб. В левом ухе он носил длинную золотую серьгу в виде
грифона с рогом на лбу и одной ногой в остром сапожке. Глаза у Ларса были
светлые и узкие.
Больше всего Ларс любил смотреть на военные парады. В те дни, когда в
Ахене устраивали очередной парад, Великий Магистр уходил на скалу с
биноклем и часами созерцал восхитительную картину: колыханье разноцветных
султанов на шлемах, сверканье пик и начищенных кирас, мерный шаг пехоты,
кокетливое гарцевание командирской лошади... После парадов он обыкновенно
впадал в мрачное настроение и день-два изнывал от зависти, одинокий и
никем не понятый. А то принимался проводить среди паладинов строевые
учения (что, по мнению Тагета, было не в пример ужаснее ларсовой
меланхолии).
Тагет же предпочитал наблюдать за кораблями, входящими в гавань; за
тем, как идет разгрузка; за таможенниками, бравшими с купцов непомерно
большие пошлины; за купцами, которым всегда удавалось утаить часть товара
от досмотра... Постепенно Тагет стал таким докой во всех этих делах, что
только экзотическая внешность маленького демона помешала ему переселиться
в Ахен и посвятить себя торговым сделкам.
- Я мог бы открыть контору "Друг контрабандиста", - уверял он. -
"Советы и рекомендации за умеренную плату".
Ларс посмеивался, слушая эти речи, и все норовил щелкнуть Тагета по
носу.
Именно Тагет первым заметил на горизонте полосатые сине-красно-белые
паруса. Один за другим шли корабли по спокойным водам залива, вздымая
гордые змеиные головы. В безупречных линиях узких корпусов сквозило что-то
хищное; эти корабли слишком не похожи были на пузатых "купцов",
перевозивших в своих утробах мех и дерево, шелка и благовония, оружие и
фрукты... И несмотря на безветрие, вздрогнули сами собой колокола великого
города: тяжелый колокол с улицы Свежего Хлеба, и по-женски певучий,
редкостного голоса - с площади Карла Незабвенного, и пять легких звонких
колокольцев с улицы Первой Морской...
Тагет сразу сказал: "Ахену конец", но никто тогда ему не поверил.
Могуч был форт, защищающий древний Ахен с моря, блистательна его армия,
отважны и хитроумны горожане - разве не рассказывал тот же Тагет, как
бесстрашно провозили они запрещенные товары (преимущественно горячительные
напитки) под самым носом у таможни? Что же могут сделать вольному Ахену
какие-то морские бродяги - как их там?.. Завоеватели... Одна болтовня
только и хвастовство.
Началась осада. На болотах и холмах к западу от реки Элизабет
Маленький Народец посмеивался и поплевывал. Хотя ахенцы давно уже не
верили ни в леших, ни в троллей, лесная нечисть, напротив, никогда не
утрачивала веры в горожан.
Ларс Разенна неожиданно вспомнил о том, что происходит из племени
людей, и ощутил свою причастность к происходящему. У себя в хибаре на
Пузановой сопке, возлежа на подушках из розового шелка, он величаво
изрекал:
- Мы победим.
Тагет фыркал и демонстративно отворачивался, но Великий Магистр не
обращал на это никакого внимания.
Тем временем лето кончалось, а полосатые паруса никуда не уходили.
Ларс забрал из хибары карабин, взял бинокль и перебрался на скалу, чтобы
вести наблюдения круглосуточно. С каждым днем он становился все мрачнее.
Тагет носил Великому Магистру из дома еду. Пока Ларс рассеянно уничтожал
подношение, маленький демон поглядывал в бинокль сам. Иногда они бурно
обсуждали развитие событий. Тагет был настроен крайне пессимистически.
Вот и сейчас демон упрямо долдонил:
- Завоеватели на то и Завоеватели. Вот увидишь, к осени Ахен сдадут.
- Паникер, - возражал Ларс не слишком уверенно, - мы еще повоюем.
Тагет покачал пучком седых волос, торчащих на макушке. Спорить с
Великим Магистром сложно.
- Кто это "мы"? - осведомился маленький демон.
- "Мы" - значит "люди", - гордо заявил Разенна.
- Это ты о себе? - хмыкнул Тагет.
- И о себе тоже, - не сдавался Разенна.
- Шел бы лучше туда да помог им, - брякнул Тагет. - Что толку
околачиваться на скале и круглосуточно страдать?
Терпение Ларса лопнуло. Швырнув бинокль Тагету, он схватил карабин и
начал спускаться со скалы к заливу. Пушек уже не было слышно - судя по
всему, Завоеватели высадились западнее форта и принялись штурмовать Черные
Ворота с суши.
Тагет вскочил и вытянул шею. В глубине души он никогда не верил, что
Ларс станет вмешиваться в людские дела. Мысль о том, что Великий Магистр
может погибнуть, пришла мгновенно и показалась невыносимой.
- Ларс! - отчаянно крикнул он, изо всех сил напрягая свой тонкий
голос. - Ларс, куда ты? Вернись! Ларс! Они убьют тебя!
Разенна был уже на берегу. Он помахал Тагету карабином и побежал по
берегу в сторону форта.
Капитан Вальхейм, задыхаясь, поднимался по узенькой Третьей Морской
улице, почти полностью разрушенной за последние два дня. Скрываясь за
развалинами, он уходил от Завоевателей, которые уже вошли в форт. За
несколько часов все было кончено.
Два дня назад Вальхейма срочно вызвали в штаб, дали пятьдесят человек
(Вальхейм сразу определил: новобранцы - и попытался отделаться от них, но
в штабе его не стали даже слушать), после чего главнокомандующий обнял его
с профессионально отработанной сердечностью, прижал к груди, уколов
орденами, и даже прослезился.
- С этими героями-добровольцами вы должны удерживать форт, пока
подойдут основные части, - сказал он. - Мы движемся им навстречу, в
сторону леса...
(Никаких "основных частей" не было, и Вальхейму это было слишком
хорошо известно).
- Согласно последним донесениям, - продолжал главнокомандующий, - они
в пяти днях от Города.
- Пяти дней мне не продержаться, - возразил Вальхейм.
- До последнего! - провозгласил главнокомандующий, не расслышав
возражения. - Вот ваша задача, капитан! Держаться до последнего! Идите,
капитан. Это приказ.
И Вальхейм подчинился. Его послали на смерть для того, чтобы ахенская
армия успела отступить. Потому и дали добровольцев.
Пятьдесят человек. Все они остались лежать у Черных Ворот.
Завоеватели пленных не брали.
Рядом с Вальхеймом отстреливался один из этих новобранцев, не такой
бестолковый, как остальные. Солдатик был молоденький и очень старательный.
Сквозь дым битвы Вальхейм видел его сосредоточенное смуглое лицо с упавшей
на глаза вьющейся прядью.
Последние минуты форта показались капитану бесконечными, точно они
повисли меж времен и растянулись на часы. Хотя на самом деле все произошло
очень быстро.
В ворота ударили тараном, и створки подались. Прежде, чем броситься
под прикрытие выступа крепостной стены, Вальхейм машинально поискал
глазами своего соседа - скорее по привычке, чем из иных соображений.
Парнишка лежал, уткнувшись лицом в вытянутые руки. Вальхейм оттащил
его за выступ, и в тот же миг ворота рухнули и придавили двоих ополченцев.
Из-под тяжелого, обитого железом дерева остались торчать уродливо
вывернутые ноги.
Крича и грохоча сапогами по гулкому железу поверженных ворот, в форт
ворвались Завоеватели. Бегло осмотревшись по сторонам и добив торопливым
выстрелом раненого, они бросились к приземистой квадратной башне, где были
склады оружия и припасов. Один из захватчиков, рыжий, со всклокоченной
бородой, в плотном кожаном шлеме, вдруг остановился, метнулся в сторону и
резко сказал что-то на своем языке. Ему ответил невнятный голос; Вальхейм
понял, что говорит кто-то из ахенских ополченцев. Рыжий засмеялся. Донесся
одиночный выстрел. Потом больше никто не стрелял.
Капитан нагнулся, ощупал парнишку, и когда тот тихонько застонал,
закрыл ему рот ладонью. Лучше бы ты оказался мертвым, дружок, подумал
Вальхейм и взвалил солдатика себе на плечи. Будь раненый потяжелее,
Вальхейм, возможно, бросил бы его, но парнишка оказался легким, как
ребенок. Сквозь мокрую от пота рубашку проступали острые лопатки.
Еще раз оглядевшись, Вальхейм побежал к воротам и едва не споткнулся
о ноги убитого ополченца. Капитан был уверен, что сейчас его обнаружат и
пристрелят, и когда он очутился за воротами, никем не замеченный, это
показалось ему чудом.
Отдышавшись, Вальхейм свернул на Третью Морскую.
Не успел он пройти по улице и двадцати шагов, как башня взлетела на
воздух. Вальхейма отбросило к невысокой каменной ограде, из-за которой
выглядывал верхний этаж дома с балконом и круглым чердачным окном. От
удара Вальхейм закашлялся, потом обтер рот ладонью, тряхнул головой и пнул
ногой ворота, висевшие на одной петле. Ворота упали, и капитан
беспрепятственно проник во двор.
Его обступила тишина. Жители покинули этот дом, как только
Завоеватели начали обстреливать форт и несколько ядер разворотило два дома
по соседству. По периметру двора росли липы. Между деревьев на веревке все
еще висело белье. Оно успело запачкаться. Желтые и бурые листья лежали на
земле и ступеньках крыльца.
Вальхейм опустил раненого на землю и тяжело рухнул рядом.
Пронзительно звенело в ушах от хрустальной тишины. Тишины, которая всегда
сопутствует осени, что бы ни творилось в беспокойном мире людей. Вальхейм
закрыл лицо руками.
Солдатик застонал, сильно вздрогнул и пошарил вокруг себя, как будто
искал что-то в опавших листьях. Вальхейм отнял ладони от лица и бросил на
него недовольный взгляд. Идти сейчас по городу опасно - в районе Морских
улиц полно Завоевателей. Нужно дожидаться ночи и пробираться к дому, в
центр Ахена. Анна-Стина разберется.
Подумав о сестре, Вальхейм поморщился, как от боли: она, конечно,
слышала взрыв и уж наверное догадалась, что он означает. Ладно, потерпит
до ночи. А к ночи он вернется. Если только кто-нибудь из Завоевателей не
услышит стоны и не явится сюда поглядеть, кто же это тут прячется...
Поймав на себе сердитый взгляд Вальхейма, парнишка изо всех сил сжал
кулаки. Вальхейм оторвал рукав от своей рубашки и завязал пареньку рот.
Поясом связал ему руки, поглядел в мутные светлые глаза и сказал:
- Ночью уйдем отсюда. Терпи и молчи.
Глаза раненого закрылись. Вальхейм забросал солдатика листьями, сел
рядом, положил на колени свой армейский карабин и стал ждать темноты.
Вальхейм знал, что до дома, пока светло, ему не добраться. Даже если
он оставит здесь раненого и уйдет один, шансов почти нет: он покрыт пылью
и копотью, рваная одежда запачкана кровью.
В переулке послышались шаги. Вальхейм замер. Шаги приближались.
Вальхейм осторожно лег на листья и приник к карабину.
Во дворе показалась высокая фигура. Вальхейм тщательно прицелился и
только сейчас заметил, что наступили сумерки. Он надавил на спусковой
крючок. Послышался бесполезный щелчок. Вальхейм так никогда и не узнал,
почему старый карабин подвел его.
Завоеватель, рослый детина с висячими усами пшеничного цвета,
усмехнулся, как будто увидел нечто забавное, и произнес на своем языке
какую-то короткую фразу. Нехотя Вальхейм встал, опустив карабин дулом
вниз. Завоеватель выхватил у него оружие и жестом приказал отойти к стене.
- Погоди ты, - сказал Вальхейм, отталкивая его. Он раскидал листья и
показал Завоевателю своего раненого солдата. Капитан не хотел, чтобы
парнишка оставался здесь один, беспомощный, истекающий кровью. Пусть лучше
убьют сейчас.
Завоеватель бросил на Вальхейма одобрительный взгляд. Он уперся дулом
солдатику в грудь и приготовился стрелять. Светлые глаза раненого смотрели
прямо на Вальхейма, и в них не было ни страха, ни упрека, одна только
покорность. Вальхейм прикусил губу.
В этот момент с улицы прогремел выстрел. Все произошло так быстро,
что Вальхейм не успел ничего понять. Завоеватель вздрогнул, колени его
подогнулись, и он безмолвно рухнул на листья, окрасившиеся кровью.
В сумерках Вальхейм разглядел еще одного человека. Тот быстро шел
через двор. Вальхейм метнулся к убитому и схватил его карабин. Незнакомец
поднял руку и проговорил:
- Не стреляй.
Опустив оружие, капитан смотрел, как приближается незнакомец. На
странном человеке был зеленый плащ. Широкий пояс тускло поблескивал
золотыми пряжками. На руках светились браслеты с узором в виде круто
закрученной спирали. Когда незнакомец подошел вплотную, Вальхейм разглядел
молодое загорелое лицо с узкими светлыми глазами.
Несколько мгновений незнакомец рассматривал убитого, и рот у него
дергался. Потом перевел взгляд на Вальхейма.
- Привет, - сказал незнакомец, - я Ларс Разенна.
- Ингольв Вальхейм, - буркнул капитан. Он опустился на колени возле
своего солдата и принялся развязывать ремень, которым стянул ему руки.
Разенна присел рядом, с интересом наблюдая.
- А кто это? - спросил он, наконец, указывая на раненого.
- Солдат из моей роты.
- Как его зовут, а?
Вальхейм пожал плечами.
- Он у меня с позавчерашнего дня, - пояснил капитан нехотя.
Разенна осторожно потрогал мокрую от крови одежду солдата. У него
была в двух местах прострелена левая нога. Паренек часто задышал ртом.
- Бедняга, - пробормотал Разенна. - Тебя как звать?
- Синяка, - еле слышно шепнул солдатик.
- Ну ладно, Синяка, считай, что ты выкрутился, - заявил Разенна и
победоносно огляделся, сидя на корточках. Он напоминал сейчас большую
птицу. - Я отнесу тебя на холмы, там тебя живо починят.
Синяка доверчиво смотрел на него и молчал. Но Ингольв Вальхейм
покачал головой.
- Какие холмы?
Ларс махнул рукой.
- Там, за рекой Элизабет.
- Незачем его таскать, - сказал Ингольв. - Только мучить.
Становилось темно. Светлые глаза Ларса блестели в полумраке.
- А ты не можешь отнести его к себе домой? - спросил он наконец
капитана.
- Могу, - сердито отозвался Ингольв. - Просто ждал, пока стемнеет.
- Вот и дождался, - сказал Ларс. - Идем?
Вдвоем они подняли парнишку и взвалили его на плечо Ингольву. Раненый
так устал, что даже не застонал от неделикатного обращения.
- Уже скоро, - подбодрил его Ларс и похлопал Ингольва по плечу. - Он
у нас мужик здоровый, дотащит тебя в лучшем виде, правда, Вальхейм? Я
провожу вас.
Ларс взял оба карабина. Все трое двинулись вверх по Третьей Морской.
Город был погружен в темноту, лишь в районе форта горели большие
костры, и северо-западный край небосклона светился розоватым светом. Ахен
притаился на сопках. Где-то восточнее форта ждала рассвета большая армия.
Ингольв не стал пробиваться туда - один человек ничего не решит, а шансов
добраться до своих у него почти не было.
Они шли довольно долго в сторону юго-восточных ворот и наконец
остановились возле дома на улице Черного Якоря.
Как ни был Вальхейм измотан этим бесконечно долгим днем, он все же не
мог не заметить, что Разенна совершенно не знает города. Вероятно,
охотник, живущий одиноко за рекой Элизабет, решил Ингольв.
Они постучали, и дверь раскрылась. На пороге стояла Анна-Стина. Губы
ее побелели, на скулах горели пятна. Увидев вынырнувшего из темноты брата
с темнокожим мутноглазым оборванцем на плечах, она покачнулась, хотела
что-то сказать, но не успела. Ингольв осторожно отстранил ее и шагнул в
дом. За ним важно проследовал Разенна с двумя карабинами в руках. Дверь
тихонько захлопнулась.
Синяка тяжело дышал ртом. Ингольв дотащил раненого до дивана, уложил,
рывком придвинул диван ближе к камину. И только после этого взглянул на
сестру. Она прижалась к нему и тихонько всхлипнула, когда он провел рукой
по ее волосам.
Ларс Разенна с интересом наблюдал за этими людьми. Анна-Стина и
Ингольв были близнецами. Рослые, с темно-русыми волосами и широко
расставленными серыми глазами, брат и сестра были очень похожи друг на
друга.
Разенна неловко помялся у порога, положил карабин Вальхейма на
обеденный стол и двинулся к выходу. Анна-Стина остановила его умоляющим
взглядом. Ухмыльнувшись от уха до уха, Ларс немедленно развалился в кресле
и с наслаждением потянулся. Ингольв ушел на кухню.
Анна-Стина сняла со стены лампу и подсела на диван, направляя свет в
лицо солдата. Он застонал и замотал головой, потом поднял руку в
оторванном рукаве и прикрыл локтем глаза. Анна-Стина откинула со лба прядь
волос, посмотрела прямо на Ларса и вдруг заплакала. Ларс бросился к ней.
Губы ее тряслись, слезы текли по щекам непрерывным потоком, и она даже не
подняла руки, чтобы вытереть их. Ларс извлек из-за пояса грязноватую
тряпицу и растроганно принялся водить ею по мокрому лицу девушки, оставляя
темные разводы.
- Ну, что случилось, кроха? - спросил Ларс.
- Я ждала весь день... Взорвали форт... Ничего не было известно... -
с трудом выговорила Анна-Стина. - И этот парнишка... Я не знаю, я не знаю,
что с ним делать... Я даже пули вытащить не смогу, и он умрет...
- Ты не обязана все уметь, - утешил ее Ларс. - Ну, не реви, капля. Я
сейчас что-нибудь съем и побегу за своими лейб-медиками. Они его в два
счета исцелят, вот увидишь.
- За какими ме... - всхлипнула Анна-Стина, утыкаясь лицом ему в
грудь.
Он тихонько подул ей на волосы.
- Смотри, твой доходяга дрыхнет, - сказал Ларс. - Замучился, дурачок.
Он терпеливый, как полено. Дай хлебушка, а?
Анна-Стина тяжело поднялась и вытащила из буфета половину краюхи
черного хлеба. Ларс принялся жадно грызть его ровными, ослепительно белыми
зубами. За стеной на кухне деловито гудела печка. Ингольв умывался. Один
раз он выскакивал в комнату за чистой рубашкой.
Уронив руки на колени, Анна-Стина смотрела на Ларса. Тот с
удовольствием жевал, не догадываясь о том, что уничтожает сейчас ужин
целой семьи.
- Как вас зовут? - спросила она, наконец.
- Ларс Разенна.
- Какая необычная фамилия...
- Этрусская, - пояснил Ларс с набитым ртом и гордо выпрямился.
- Мне казалось, что этруски вымерли, - очень осторожно сказала
Анна-Стина.
- Вымерли, - подтвердил Ларс. - Все вымерли. Я один остался.
- Но ведь "Ларс" - ахенское имя...
- Совпадение, капля, - снисходительно откликнулся Разенна. - "Ларс"
по-этрусски значит "царь".
- Вы царь? - улыбнулась Анна-Стина. Ей казалось, что с этим сильным и
ласковым человеком она знакома всю жизнь.
- Я Великий Магистр. - Ларс поднялся. - Мне пора, капля. Иначе я не
успею прислать к тебе своих лейб-медиков до рассвета.
Анна-Стина встала.
- Будьте осторожны, Ларс Разенна.
Разенна взял ее лицо обеими ладонями и крепко поцеловал в лоб.
- Подай мой карабин, капля.
Улыбаясь, она выполнила его просьбу. Ларс еще раз провел пальцами по
ее щеке и скрылся за дверью.
Великий Магистр пнул ногой дверь своей хибары на Пузановой сопке и
увидел отрадную для души картину. Оба его подхалима, усохшие и
выродившиеся этрусские боги, Фуфлунс и Сефлунс, горестно соприкасались
лбами над пустым кувшином, несомненно, оплакивая безвременную гибель
Великого Магистра.
- Я жив! - загремел Ларс от порога. - Жив я, болваны!
Они подскочили и одновременно прослезились от умиления.
Некогда то были весьма мрачные и свирепые боги, кровожадные,
мстительные и жестокие, причем Сефлунса звали на самом деле не Сефлунс, а
как-то похоже. Но поскольку этрусков на земле не осталось, боги начали
скучать, а со временем и вовсе зачахли. Обнаружив живого этруска, они
прилипли к нему намертво. Поначалу пытались требовать поклонения, но
Разенна быстро поставил их на место. "Вас много, а я один", - не без
оснований заявил он. И боги смирились.
Ларс кивнул им милостиво.
- Мужики, восторги потом. Быстренько дуйте в пока еще вольный Ахен на
улицу Черного Якоря, там надо исцелить какого-то Синяку.
Фуфлунс поджал губы.
- Он кто? Этруск?
- Откуда я знаю? - немедленно разозлился Ларс.
- Если он не этруск, то он в нас не верит, - обвиняющим тоном сказал
Сефлунс. - С какой стати мы побежим его спасать?
- Я в вас верю, - сказал Ларс, сделав попытку выпроводить богов. Он
очень хотел спать.
Сефлунс вырвался из его рук.
- Погоди, хоть травы с собой соберу.
Он пошарил на полке, страшно недовольный, снял несколько резных
деревянных коробок с двойными крышками.
- Раны-то огнестрельные?
- Естественно, - зевнул Ларс, пристраивая на стене карабин.
- "Естественно"! - с отвращением фыркнул Фуфлунс и попробовал на
пальце острие каменного ножа.
Сефлунс с тоской глядел на Ларса, который растянулся на лавке во весь
рост, подсунув себе под голову старый диванный валик, набитый опилками.
- Идите, боги мои, давно пора, - пробормотал уже сонный Ларс.
Он слышал, как боги, ворча, бродят вокруг дома, натыкаясь на
разбросанные в темноте пустые ведра, потом спускаются с сопки и взлетают
над заливом. Летали теперь боги низко и медленно, не то, что во времена
Юлия Цезаря, но это все равно было лучше, чем хлюпать по болоту пешком.
Великий Магистр подумал об Анне-Стине, улыбнулся и с тем уснул,
сладко посапывая в диванный валик.
Боги брели по улице Черного Якоря, проклиная все на свете и дружно
сходясь на том, что в Этрурии такого не случалось.
- Великий Вейовис! - взывал Сефлунс из мрака. - Да разве могло такое
быть, чтобы наши, этрусские, города сдавались каким-то Завоевателям? Да ни
в жизнь!
- Ну да, - внезапно возразил Фуфлунс, который имел более объективный
взгляд на историю. - А этот... как его... пожгли у нас все к чертям,
помнишь?
- Это ты про того царя... как его...
- Про него, про него! - воскликнул Фуфлунс, натыкаясь в темноте на
стену. - Помнишь, еще тесно стало у него в Галлии от великого изобилия
народу и послал он часть своих подданных вместе с племянниками своими
Белловезом и Сеговезом куда глаза глядят...
- Не куда глаза глядят, а куда боги укажут, - поправил Сефлунс.
- И выпал Белловезу по жребию лес, где тот и сгинул со своими
людишками, - мечтательно продолжал Фуфлунс. - А Сеговезу выпали по жребию
горы. Перевалил он, значит, через горы, а там... земля там распрекрасная
такая, что ихнему галльскому барду разве что в пьяном угаре приснится. И
сие была Этрурия наша... благословенная... - Он шумно всхлипнул.
- Этрурия выпала Белловезу, - возразил Сефлунс. - А вот Сеговез как
раз сгинул в лесах.
- Сам ты сгинул, - огрызнулся Фуфлунс, мгновенно осушив слезы. -
Склеротик.
Сефлунс прижался к двери большого дома, возле которого они
остановились, увлеченные спором.
- У меня уже в ухе звенит от твоей болтовни, - недовольно сказал
Сефлунс.
- В каком?
Сефлунс прислушался.
- В правом.
- В правом ухе звенит в час мыши, - сказал Фуфлунс, - к убытку или
порче. Сейчас я тебе организую порчу.
Неожиданно дверь приоткрылась, толкнув Сефлунса в спину.
- Кто здесь? - тихо спросил женский голос. Мелькнула керосиновая
лампа, прикрытая шалью.
- Почтенная матрона, - торжественно произнес Фуфлунс, отступая на
шаг. - Мы посланы в этот глупый мир, населенный людьми, Великим Магистром
Разенной, дабы спасти какого-то безмозглого воина, пораженного этой
новомодной дрянью... как ее... поняла ли ты меня, матрона?
- Клянусь Менерфой, женщина, лучше бы тебе ответить нам не медля, -
подхватил Сефлунс. - Велика мощь нашего Магистра... И всего этрусского
народа в целом.
Он оглушительно чихнул и схватился за нос.
- К веселию, - мрачно отметил Фуфлунс.
Боги замолчали и уставились на женщину. Моргая сонными глазами, она
ошеломленно разглядывала их. Фуфлунс был выше ростом, чем его собрат-бог,
но сходство между ними оставалось значительное: резкие черты лица, круглые
черные глаза, длинные черные волосы, прямые плечи. На голове Фуфлунса была
простая полотняная лента, поднимающая волосы надо лбом, а Сефлунс носил
плетеный головной убор в виде совы с опущенными крыльями.
- Вас прислал Разенна? - спросила Анна-Стина.
- Да это... как его...
Сефлунс возвел глаза к ночному небу и заунывно провозгласил:
- Великий Магистр, да продлит Элизабет дни его, да наполнит она их
радостью...
Старый бог поперхнулся посреди своей выспренней речи и надрывно
закашлялся. Стараясь перекричать собрата, Фуфлунс встрял:
- Потому что воевать не умеете, вот что! Палите в белый свет как в
копеечку, а потом плачете, когда в вас пули попадают! То ли дело римское
копье с наконечником из мягкого металла! Коли застрянет в кости, нипочем
не вытащишь, так и подохнешь...
Сефлунс перестал кашлять и с раскрытым ртом уставился на Фуфлунса.
Потом, собравшись с силами, закричал:
- Это ты о чем? О pilum? Об этой дурацкой палке? Вспомни лучше
зазубренные аланские стрелы! Вот это оружие! Бьет с полумили!
- Так уж и с полумили! - завопил Фуфлунс. - И ста метров не будет!
Твои аланы стрелять не умели! Вот татары!
- А что татары?
- Да! И гунны!
Оба замолчали, багровые от гнева.
Анна-Стина подняла лампу повыше.
- Вы что, лекари?
- Ну да, безмозглая курица! - сердито сказал Фуфлунс.
Анна-Стина слегка отстранилась, пропуская их в дверь. Они
протиснулись в дом следом за ней. Оставив лампу на столе. Анна-Стина
кивнула в сторону распростертого на диване Синяки и села неподалеку. Она
была босая, в легком халатике.
Фуфлунс и Сефлунс переглянулись. Они предполагали, что Разенну
беспокоит судьба великого воина, израненного в битве с этими гнусными
Завоевателями, и приготовились увидеть гору мышц, временно выведенных из
строя. Вместо этого они оказались перед щупленьким пареньком, который весь
горел и еле слышно бормотал себе под нос какую-то ахинею.
Фуфлунс для верности указал на него пальцем.
- Вот ЭТО нужно спасать?
Анна-Стина кивнула.
- Вас точно прислал Разенна? - переспросила она недоверчиво.
- Неужели ты думаешь, смертная, что мы пришли бы сюда сами?
Сефлунс расставил на столе коробки и потребовал кипятка. Анна-Стина
показала ему, где кухня. Фуфлунс сунул каменный нож в горящую керосиновую
лампу для дезинфекции, потом плюнул на его гладкую поверхность и обтер об
одежду копоть с клинка.
- Сейчас я быстренько вытащу пули, - сказал он и усмехнулся в лицо
Анне-Стине.
Из кухни выбрался Сефлунс с дымящимся медным кувшином в руке.
- Все будет в лучшем виде, хозяйка, - заверил он. - Мы же боги, ясно
тебе?
Фуфлунс уже ковырялся в синякиной ране каменным ножом. Солдатик
давился болью и беззвучно хрипел.
- Нормальненько, - бормотал Фуфлунс, слизывая с ножа кровь. -
Чудненько.
Он показал пулю на раскрытой ладони. Сефлунс по-хозяйски пошарил на
полках, выбрал глубокое фаянсовое блюдо и принялся смешивать травы,
добавляя туда же кипяток.
- Масло есть? - спросил он, не поднимая головы.
- Что?
- Масло дай, дура! - рявкнул Сефлунс. - Слушать надо, когда с тобой
разговаривают.
Проглотив обиду, Анна-Стина вынула из заветной кладовки кусочек масла
и подала его лекарю.
- Как украла, - укоризненно сказал бог, повертев кусочек в пальцах и
небрежно бросив его в свое зелье.
- Это последнее, - разозлилась Анна-Стина.
Фуфлунс оторвался от второй синякиной раны и, пристально поглядев на
Анну-Стину, заметил назидательным тоном:
- Пылающие уши в час мыши - добрый друг совет даст. Ты слушай нас,
женщина. Боги этрусков еще никого не подводили.
- А помнишь битву при... - мечтательно начал Сефлунс, размазывая
деревянной ложкой весь масляный запас Вальхеймов. И вдруг остановился.
- Что, забыл? - сказал Фуфлунс ехидно. - Ну и молчи тогда.
- Подумаешь, название забыл! Зато помню главное. Сколько народу тогда
полегло, ужас! В те годы с людьми так не носились. Еще вождя или там царя,
может быть, спасут, если раненый, - да и то пять раз подумают. А с такой
дохлятиной, как ЭТО, вообще возиться не станут.
Он с отвращением посмотрел на Синяку. Анна-Стина уже приготовилась
было возмутиться, но тут Сефлунс повелительно кивнул ей подбородком.
- Полотно для перевязки, - распорядился он.
Она повиновалась. Больше ее помощи не требовалось, и она сидела на
стуле, поджав под себя ноги, и наблюдала за работой двух ворчливых
стариков. Они переругивались, вспоминали поросшие мхом забвения битвы,
чуть было всерьез не передрались из-за какого-то Ксенофонта, о котором
Сефлунс говорил, что тот был ублюдок и мракобес, а Фуфлунс, брызгая
слюной, шипел: "А ты Анабазис читал? Ты только Киропедию читал, и ту в
этрусском переводе!"
Вдруг Сефлунс остановился и произнес загробным голосом:
- А вот сейчас у меня дергается правое веко.
- К сытной еде, - тут же объявил Фуфлунс, мгновенно забыв о
Ксенофонте.
Боги выжидательно уставились на Анну-Стину. Девушка вздохнула - она
уже начинала дремать.
- Может быть, у тебя что-нибудь другое дергается? - предположила она.
- Здесь вам никакая еда не светит. Был кусок хлеба, один на всех, но его
умял ваш драгоценный Ларс Разенна.
И демонстративно отвернулась.
Боги призадумались. Анна-Стина расслышала отчетливый шепот Фуфлунса:
- Сейчас сниму к черту повязки и запихаю пули обратно в раны.
- Только попробуй, - угрожающе сказала Анна-Стина. - Разенна все
узнает. Завтра же.
Боги обменялись тоскливыми взглядами и засобирались прочь. Сефлунс
засунул коробки с травами себе под плащ.
- Ну, извини, - сказал он.
Анна-Стина не шевельнулась.
Когда боги исчезли в темноте улицы, она спрыгнула на пол и закрыла
дверь на задвижку. Потом, бесшумно ступая босыми ногами, подошла к Синяке.
Он был в сознании и не спал.
- Тебе лучше? - спросила она тихонько. Он ответил утвердительно,
прикрыв глаза.
Из комнаты в гостиную осторожно выбрался Ингольв. Разбуженный
голосами и стуком захлопнувшейся двери, он хмуро прищурился на тусклую
керосиновую лампу.
- Кто здесь был?
Анна-Стина слегка усмехнулась.
- Представь себе, Разенна действительно прислал медиков. Два смешных
чудака. Нагрубили, натоптали на ковре...
Ингольв посмотрел на грязные следы, оставленные посланцами Ларса,
потом тяжело опустился на скрипнувший стул.
- Мама Стина, - сказал он, - дай что-нибудь пожевать.
- Ничего нет. Немного сахара осталось.
- Черт, - сказал Ингольв и замолчал.
Анна-Стина босиком стояла перед ним, глядя на взъерошенные, еще
влажные после мытья волосы брата, а он сидел, опустив голову, и не
двигался. Анна-Стина ждала. Наконец брат посмотрел в ее усталое лицо и
попросил неласково:
- Хоть кипятка дай.
Синяка снова открыл глаза и увидел, как Анна-Стина расставляет на
скатерти чашки. Стол в гостиной был круглый, тяжелый, на одной массивной
ноге. Пестрая шелковая скатерть с желтыми кистями свисала почти до пола. У
одной чашки была маленькая выщербинка, и битый фарфор потрескивал под
кипятком.
Анна-Стина сказала, все еще думая о Ларсе:
- Он просто чародей.
Ингольв фыркнул.
- Сожрал весь хлеб в доме. Завтра придется идти мародерствовать.
- Тебе и так пришлось бы это делать.
- Пришлось бы, - согласился брат, - но на сытый желудок.
Анна-Стина почувствовала на себе пристальный взгляд и повернулась в
сторону дивана. В тусклом свете лампы она увидела смуглое лицо с горящими
синими глазами. И эти огромные глаза смотрели на Анну-Стину с непонятной
тревогой.
Темные губы юноши шевельнулись. Он закашлялся, вытер рот ладонью и
хрипло спросил:
- Кто... чародей?
Он выглядел испуганным. Брат и сестра молча переглянулись и встали
из-за стола. Анна-Стина прихватила с собой лампу и поставила ее на пол
возле дивана. Раненый снова прикрыл лицо локтем.
Ингольв подсел на диван, сильно взял Синяку за руку и обратил к свету
тыльную сторону руки. Чуть пониже локтя был выжжен знак: сова на колесе.
Синяка замер, стараясь дышать как можно тише.
- Он из приюта Витинга, - сказал Вальхейм и с отвращением оттолкнул
от себя бессильную синякину руку.
В вольном Ахене Витинг был весьма известной персоной. Он содержал
приют для сирот и подкидышей и считался одним из главных городских
филантропов, поскольку воспитывал преимущественно детей хворых, увечных
или поврежденных рассудком - тех, от кого отказывались городские приюты,
находившиеся в ведении магистрата. Будучи находчивым и хитроумным
предпринимателем, Витинг до семи лет кормил сирот бесплатно, а затем
начинал учить их сапожному ремеслу и приставлял к делу. Сапоги, впрочем,
были хорошие.
Анна-Стина оглядела притихшего паренька еще раз, но никаких, по
крайней мере, внешних признаков неполноценности не обнаружила. Разве что
смуглая, почти черная кожа и невероятная синева глаз... И почему его так
испугало слово "чародей"? Наверное, с головой у него не все в порядке,
решила Анна-Стина.
- Как он вообще попал в армию? - спросила она брата.
Вальхейм беззвучно выругался, потом сказал вслух:
- Сволочь.
Анна-Стина подскочила, и тогда брат, опомнившись, слегка покраснел и
провел пальцем по ее щеке.
- Прости, мама Стина. Третьего дня я видел Витинга у нас в штабе. Он
пил пиво с офицерами и громко хвастался, что распродал часть имущества.
Мерзавец... - Ингольв посмотрел на Синяку, который лежал неподвижно,
полуприкрыв глаза. - Я даже не подозревал, что Витинг поставляет армии не
только сапоги. Когда меня посылали в форт, дали кого попало.
Он замолчал. Во всем доме, во всем городе царила тишина. В темноте
притаились армии, но форт уже лежал в руинах, и Вальхейм неожиданно понял,
что все время думает только об этом.
Анна-Стина всхлипнула. Ингольв положил руку ей на плечо, и она
склонилась щекой к его крепкой широкой ладони.
- Как ты думаешь, - спросила она, - город сдадут?
Он уверенно кивнул и добавил вполголоса:
- Умнее было бы сдать его без боя.
- Но ведь мы с тобой никуда отсюда не уйдем?
Он улыбнулся.
- Конечно, нет, Анна. Нам с тобой некуда отсюда идти.
2
Вчера форт замолчал, и эта часть города, казалось, была совершенно
забыта войной. Волны бились о стены, возведенные еще при Карле
Незабвенном. Вода уже смыла следы недавнего кровопролития, и только
лохмотья белого офицерского плаща свисали с разрушенной стены, как флаг
поражения.
Забытые яхты метались у пирса городского яхт-клуба, словно
оставленные хозяевами кони. Ветер мчался вверх по Первой Морской улице,
выводящей к башне Датского замка. Синее осеннее небо без единого облака
стояло над заливом, не отражаясь в его бурных серых водах. Полосатые
сине-красно-белые паруса завоевательского флота были видны справа от
старого форта.
Ахенская армия отступала через город, который было решено сдать без
боя. Вместе с солдатами уходили и многие горожане - члены городского
магистрата и торговцы, содержатели постоялых дворов и ремесленники;
уносили инструменты и товар; уводили детей. Офицеры, все еще великолепные
в своих блестящих кирасах, с белыми и алыми султанами на шлемах,
подхватывали в седла красивых женщин, одетых в шелк и бархат.
Армия продвигалась медленно. На каждой улице к гигантскому шествию
присоединялись все новые люди. С грохотом катили по булыжнику пушки.
Сверкающая громовая медь не сумела отстоять город, и теперь тяжелые колеса
разбивали мостовую.
По всему городу звонили колокола. Они начали звонить сами собой,
словно призывая на помощь. Но колокольни были по большей части разрушены,
и звон получался слабый, жалобный.
По пустеющим улицам дребезжали телеги, на которых поверх сваленного
кучей добра сидели те, кто не мог идти.
Шествие текло по центральной городской магистрали к южным воротам.
Казалось, все в городе пришло в движение.
Утром этого дня Анна-Стина открыла окно, и в дом на улице Черного
Якоря тут же ворвался колокольный звон. Она постояла, прислушалась. К
тревожному перезвону неожиданно присоединился еще один колокол, совсем
близко от дома близнецов. Побледнев, Анна-Стина повернулась к окну спиной.
Ингольв вышел в гостиную босой, поежился - утро было прохладное - бросил
на сестру рассеянный взгляд и принялся пить из серебряного кувшина, где
еще мать, а до нее - бабка близнецов всегда держали воду.
- Что случилось? - спросила Анна-Стина. - Почему звонят?
Ингольв пожал плечами.
- Должно быть, Карл Великий где-то умер, - сказал он, пролил на себя
воду и замолчал, заметно разозлившись.
Анна-Стина еще раз выглянула в окно.
- А соседи, похоже, съехали.
Ингольв поставил кувшин обратно на буфет и спросил:
- Анна, что у нас на завтрак?
Она устремила на брата долгий взгляд, не понимая, как он может
спрашивать сейчас о каком-то завтраке. Но Ингольв и бровью не повел.
Демонстрируя полнейшее безразличие к пронзительным взглядам сестры,
капитан уселся за стол и хлопнул ладонями по скатерти.
- Детка, я голоден. И отойди от окна. Мне не хотелось бы, чтобы тебя
ненароком подстрелили.
Анна-Стина задернула шторы, и комнату залил приглушенный розоватый
свет. Девушка поставила на стол чашки, принесла из кухни кипяток и
несколько жареных без масла сухарей. Уселась напротив брата. Он с
аппетитом хрустел сухими хлебцами и, казалось, в ус не дул. Анна-Стина
заставила себя взять кусочек. Неожиданно Ингольв встретился с ней глазами.
Слезы потекли по щекам Анны-Стины, губы ее задрожали. Она поперхнулась и
закашлялась. Ингольв подождал, пока уймется кашель, подал ей кипятка в
чашке и улыбнулся.
- Почему ты плачешь, Анна? Что тебя так испугало?
- Почему звонят?
- Армия отступает. Жители покидают Ахен. Разве ты не знала, что рано
или поздно это случится?
- Знала... но почему так скоро?
Он пожал плечами.
- Какая разница? Перед смертью не надышишься.
Несколько секунд они сидели молча. Ингольв смотрел в испуганные глаза
сестры. Потом улыбнулся.
- Нам нет никакого дела до этого, Анна. Нас это не касается. Мы с
тобой остаемся в Ахене, правда?
Она торопливо кивнула и стала еще более испуганной.
- А если из города ушли все? Что тогда, Ингольв?
- Значит, мы останемся здесь вдвоем, - сказал Ингольв. - Кстати, а
где Синяка?
Синяка прятался в развалинах богатого купеческого дома неподалеку от
площади Датского замка, устроившись на куске стены с вырезанными в сером
камне коршунами. Он хотел видеть все.
От непрестанного колокольного звона гудело в голове. Мимо бесконечным
потоком двигались солдаты - пехотинцы в высоких медных шлемах и белых
мундирах, кавалеристы в ярко-красных плащах, артиллеристы. Кони, сабли,
пики, грозные пушки, приклады, украшенные резьбой по кости, сапоги, колеса
- все это сливалось в яркую пеструю картину. Казалось, шествие будет
тянуться вечно.
Но через несколько часов город опустел. Людской поток хлынул в
юго-восточные ворота.
Затем более получаса ничего не было слышно, кроме ветра и плеска
волн. Колокола замолчали. После недавнего грохота, после колокольного
звона, лязга оружия, стука подков, гудения тысяч голосов особенно остро
ощущалась тишина, и даже на большом расстоянии был хорошо слышен плеск
волн о борта оставленных яхт.
Но вот до Синяки донесся новый звук. По Первой Морской улице затопали
сапоги. Они ступали тяжело, медленно, словно бы с усилием. Заскрипели
деревянные колеса - вверх по улице вкатывали единорог. В город вошли
Завоеватели.
Это были рослые крепкие люди, одетые в меховые куртки и штаны из
дубленой кожи. Немногочисленные по сравнению с той армией, которая только
что отступала через Ахен, исхудавшие за время похода, с головы до ног
забрызганные грязью, они вступали в завоеванный город так, словно
добрались наконец до постоялого двора, где можно передохнуть после
трудной, но хорошо сделанной работы.
Вверх по развороченной мостовой они втаскивали два станковых арбалета
и единорог, черный, с ярким медным пятном там, где была сбита ручка. Двое
или трое все время кашляли. Один из них споткнулся на крутом подъеме, но
даже не выругался.
По сравнению с ахенским офицерством Завоеватели выглядели жалкими
оборванцами, и уж совершенно непонятно было, как им удалось разбить такую
великолепную армию. Синяка не мог взять в толк, как эти простые прямые
клинки и старые длинноствольные ружья смели с пути всю ту армаду
сверкающей меди и железа, которая проколыхалась перед ним полчаса назад.
Взрывы у форта сорвали осеннюю листву с лип, растущих вдоль Первой
Морской улицы, а ветер смел листья. Завоевателей окружали тлеющие руины,
брошенные дома и безмолвие опустевших улиц, где слышны были только звуки
шагов. Двери качались, распахнутые настежь. Дворы были захламлены
обломками и брошенными в спешке вещами.
Одолев подъем, Завоеватели вышли на небольшую круглую площадь,
посреди которой торчала башня, оставшаяся от более древней крепостной
стены, сейчас уже разобранной. Предпоследний дом на улице перед площадью
уцелел и производил рядом с развалинами впечатление чего-то лишнего.
Резкий порыв ветра метнулся над площадью. Синяка недовольно поежился
и смахнул с лица прядь волос. Завоевательские сапоги стучали уже совсем
близко. Синяка полагал, что развалины скрывают его достаточно надежно и
что он может наблюдать за врагами из безопасного укрытия. И потому сильно
вздрогнул, когда один из Завоевателей, налегавший на колесо единорога всей
грудью, красивый кудрявый парень с невероятно чумазой физиономией,
крикнул:
- Эй, ты! Чего смотришь? Давай, помогай!
Другой, невысокий, плотный, лет двадцати семи, удивленно обернулся к
кричавшему.
- С кем это ты разговариваешь, Хилле?
Хилле махнул рукой в сторону развалин.
- А вон, спрятался... - Он снова поглядел на Синяку. - Будет
притворяться. Лучше иди по-хорошему.
- Он же не понимает, - сказал невысокий.
Синяка сжал зубы. В том-то и дело, что он ПОНИМАЛ. Отсиживаться в
развалинах и дальше было глупо, раз его обнаружили. Хромая, он выбрался на
площадь.
- Ну и рожа, - пробормотал неумытый Хилле и закашлялся.
Синяка посмотрел на него, словно издалека, шевельнул губами, но не
произнес ни слова. Он спокойно взялся за колесо и налег плечом рядом с
кашляющим солдатом, который был с ним одного роста, но шире примерно в два
раза.
Толкая единорог, Синяка почти не думал о том, что находится среди тех
самых людей, с которыми два дня назад сражался у Черных ворот и которые
убили почти всех его товарищей. Сейчас Синяку занимало совсем другое. В
его жизни было много необъяснимых странностей, которые в свое время
привели его в приют для неполноценных детей и которых он старался не
замечать. Начиная с цвета кожи и заканчивая тем, что он понимал все, о чем
говорили Завоеватели. Всю свою короткую жизнь Синяка прожил в Ахене. Он ни
разу не бывал