ем,  папашка ее  на  два дня
задержался...  А эта здесь бесится,  боится... Думаешь, мне
легко было два дня по разговорнику жить? "Где здесь сортир,
плииз?"
     Наталья вдруг фыркнула:
     - Представляешь,  я прихожу забрать спортивный костюм,
а  тут вылазит какая-то белобрысая растрепа и давай вопить.
На  каком-то  китовом диалекте...  Бедная девочка,  одна  в
чужой стране,  среди наших-то бизнесменов, они же даже руки
даме  подать  не   могут  толком,   сморкаются  пальцами  -
аристократия духа, новые русские, гарварды закончили, "фрак
и престижный офис напрокат"... А ты с ней уже?..
     - Ты норвежцев не знаешь.  У меня с ее отцом серьезный
бизнес. Может, это мой последний шанс выплыть.
     - В этом...  как его...  остзеендском лове селедки,  -
беззлобно съязвила Наталья. - А она что, девственница?
     - Мне почем знать? Я ее, извини, не проверял.
     - Точно девственница.  У  нее на  морде написано.  Вот
такими буквами.  Так  орать  только девственницы умеют.  От
нерастраченной любви.
     - Любовь -  это неприличный голый секс,  -  высказался
Ярополк.
     Сигизимунд  подавился  хохотом,   а  Наталья  онемела.
Сигизмунд спросил:
     - Это ты его научила?
     - Меня  жизнь  научила,  -  с  важным видом  отозвался
Ярополк.
     - Отвратительный сад,  -  сказала Наталья,  наклоняясь
вперед,  к Сигизмунду.  - Воспиталка, по-моему, попивает. И
контингент ужасный. Слова всякие неприличные...
     - Меня тоже невинности в  шесть лет лишили,  -  сказал
Сигизмунд.  -  На даче,  в  Лужском районе.  Старшие ребята
собрали нас в сарае и обучили мату.
     - С  тех  пор  ты  недалеко  продвинулся,  -  заметила
Наталья.   -   Сигизмунд,  я  хочу  Ярика  в  другой  садик
перевести. В частный.
     - Почем?
     - Там  английский для  детей,  знаешь,  через  игровую
деятельность  и  всякие  поделки...  И  ритмика  с  хорошим
специалистом для пластического развития.
     - Почем, я спрашиваю?
     - Триста сорок.
     - Наталья.  Давай-ка  лучше  пользоваться  социальными
благами... Ты у нас мать-одиночка со льготами...
     - Я -  мать-одиночка?!  Да ты знаешь, что если бы мы в
свое время не  расписались,  то  я  платила бы  половину за
детский садик, а так с меня дерут по полной стоимости...
     - Почему? - поразился Сигизмунд.
     - По кочану!  Ребенок рожден в законном браке - и все!
Если  бы  мы  не  развелись,  а  просто  ты  бы  гробанулся
где-нибудь,  я  бы  ни  гроша льгот от этого государства не
видела.  Не надо было нам расписываться...  Все из-за тебя.
Заладил, как красна девица: "Всё только после свадьбы". Вот
и получили по полной схеме... после свадьбы...
     - И что из всего этого следует?
     - На  сейнере за  поручни держись покрепче.  И  пиво с
тестюшкой попивай только на берегу.
     - Он мне не тестюшка.  У  него дочка через месяц замуж
выходит.
     Наталья одарила Сигизмунда пронзительным взором  через
зеркальце.
     - Да?
     Сигизмунд видел, что она не верит ни единому слову.
     - Да,  -  твердо  кивнул  он.  -  Они  мне  фотографию
показывали.
     - И как женишок?
     - Рыжий, красномордый, ну - норвежец. Олав.
     - Небось, селедкой пропах.
     - Нет, он юрист. По строительству. В Осло живет.
     Неведомым  образом   "юрист"   Наталью   убедил.   Она
перестала сверлить Сигизмунда ехидным взглядом.
     - А отца-то как зовут?
     - Хальвдан,   -   не  подумав,  брякнул  Сигизмунд.  -
Трюггвассон.
     - А мне ПРИЛИВКУ сделали, - снова ожил Ярополк.
     - Что сделали?
     - ПРИЛИВКУ.  От всех болезней.  Под язычок сладенькое,
как конфеточку. Но мы все равно боялись.
     - Чего боялись-то?
     - Уколов.
     - Так вам же не делали уколов.
     - А мы боялись...
     - Ярополк,  ты хочешь поскорей приехать к  бабушке?  -
спросила Наталья. За окном уже мелькали "корабли" - дружная
семья подъезжала к проспекту Луначарского.
     Сигизмунд увидел  табличку "ул.ВАВИЛОВА" и  вздрогнул.
Померещился Вавила.  Подумалось мельком о Лантхильде -  как
она там одна. Опять оставил ее на целый день.
     - Я хочу к бабушке, - заявил Ярополк.
     - Почему?
     - Ну, там подарки. И кошка.

        x x x

     Ярополк,  являя детсадовскую выучку,  ловко расстегнул
пуговицы на шубке.  Остального сделать ему не дали: бабушка
и дедушка налетели на внучка,  распеленали его и раскутали,
вынули из шапок-шарфов, из ботиночек и шубки, из кофточки и
рейтузиков,   потащили  мыть  ручки.  Сигизмунд  и  Наталья
остались предоставленными самим себе,  среди вороха детской
одежды.
     Сигизмунд с  подчеркнутой галантностью снял с  Натальи
шубу. Водрузил на вешалку.
     - Эк тебя норвежцы вымуштровали, - заметила Наталья. -
Запад! Раньше бы ни в жизнь не догадался.
     - Это   все  лофтзеендский  лов  трески,   -   сострил
Сигизмунд. - Там и не такому обучишься.
     Дальше все  покатило по  наезженной колее.  Вступив во
владение  несколькими  ублюдочными трансформерами,  Ярополк
тут  же  оторвал  у  одного  из  них  ногу  (прочие Наталья
прибрала в  сумку  -  пусть ломает дома).  Затем отправился
играть  с  кошкой.  Был  оцарапан.  Громко  ревел.  Бабушка
держала его на ручках и вытирала слезки. Дедушка уговаривал
скушать конфетку или яблочко.
     Орало ого.  Разговоры приходилось вести,  перекрикивая
ого. Родители Сигизмунда интересовались здоровьем и пенсией
родителей  Натальи.   Наталья  отвечала,  что  ее  родители
нормально.  Родители Сигизмунда передавали привет родителям
Натальи. Наталья говорила, что непременно передаст.
     Какой Ярополк стал большой.  На  кого он теперь похож?
Раньше был похож на мать Сигизмунда.  А теперь...  пожалуй,
на отца. Или на отца Натальи? Да, что-то есть. Ярик, встань
ровненько,  подожди минутку...  Да,  Сигизмунд,  правда, он
похож на отца?
     - Выключи ты это ого, - не выдержал Сигизмунд. - Где у
тебя оготиви?
     Мать, по счастью, не расслышала. А Ярополк сказал:
     - Не, пап. У них без этой, без тиви...
     Сигизмунд быстро замял разговор.  Он  не  ожидал,  что
ребенок поймет.
     Расспрашивали  Наталью.   Как   живется   бюджетникам?
Задерживают ли  зарплату?  У  нас вот соседке снизу,  Марии
Пантелеймоновне, задержали на полгода. Мы уж ей говорим: вы
бы  уходили с  работы,  Мария Пантелеймоновна,  что вы туда
таскаетесь,  все равно ведь не заплатят.  А  она все ходит,
надеется...
     Сигизмунд сказал, оторвавшись от студня:
     - Марии  Пантелеймоновне это  государство задолжало не
за полгода, а за полжизни.
     - Ну  ты  не  говори!   -   ополчилась  мать.   -  При
коммунистах все-таки был порядок. А теперь... - И, обратясь
к Наталье: - Господи, вот мы, Наташа, все думаем, ночами не
спим,  какая опасная у  Гоши работа!  Ведь этих генеральных
директоров  так  и  отстреливают.  Все  сердце  материнское
изболелось,  как там Гошенька... Иной раз ночью проснешься,
не знаешь, куда деваться от предчувствий...
     - Да  нет,   у  него  там  безопасно.  Мелкий  бизнес,
тараканы...  - сказала Наталья и аккуратно скушала стопочку
коньяка.
     - Да ты кушай, кушай, - сказала Наталье мать. - Возьми
салат. Это из своей капусты...
     Нажраться Сигизмунд не  мог  -  за  рулем.  Хотя очень
хотелось.  Поэтому утешался студнем и салатом "оливье".  По
ого  громогласно шла  какая-то  срэхва.  Потом ее  перебила
реклама -  появился слюнявый верблюд и  начал подергиваться
на фоне убогой шоколадки. Шоколадка восходила на горизонте,
замещая собою солнце.
     Мать в  очередной раз  поразила Сигизмунда.  Семантика
происходящего  на   экране   дивным   образом  миновала  ее
сознание.  Заглянув под  стол,  где  бесчинствовал Ярополк,
бабушка умиленно сказала:
     - Ярик! Погляди, какие верблюдики!
     Ярик  высунулся,  мельком глянул  и  снова  исчез  под
столом. Он там что-то ел, поминутно роняя это на пол.
     Подвыпив, дедушка принялся шумно бранить дерьмократов.
Мать девически капризничала:
     - Бори-ис! Какой ты вредный! Не порти праздник!
     - Нет,  пусть он ответит!  -  кипятился отец.  - Он за
дерьмократов голосовал!  Он в девяносто первом на баррикады
таскался! Молотовские коктейли взбалтывал! Допрыгались!.. С
этими выборами!..  А я что,  всю жизнь,  всю жизнь, значит,
зря?..  Чтобы сын тараканов, значит, морил? После ЛИТМО? Мы
с матерью из кожи вон лезли,  как рыба об лед бились,  чтоб
высшее образование ему дать, а он!..
     - Бори-ис!..
     - Что Борис? Я шестьдесят два года Борис!
     Сигизмунд понял,  что  пора  батю останавливать.  Мать
этого делать не умела.  Мать отбирала у отца бутылку на той
стадии,  когда  отец,  войдя в  ярость,  принимался крушить
благородный хрусталь. Так-то с десяток вазочек извел.
     - Папань,  -  мирно сказал Сигизмунд,  -  ты  только в
диван не прячься.
     - В какой диван?
     Сигизмунд  посмотрел  отцу  в  глаза.  Неожиданно  оба
засмеялись.
     - Да ну тебя,  -  сказал Борис Иванович, отирая рот. И
налил себе еще. - Выпьешь, Гошка?
     - С радостью бы, да за рулем.
     - Приехал бы  хоть раз пешком,  а  то -  за рулем,  за
рулем... Совсем вы пить разучитесь с этой машиной...
     "Диванная история" мирила их быстро и надежно.  Потому
что была их первой мужской тайной. Двух мужчин от матери.
     Сигизмунд учился  в  седьмом  классе,  когда  однажды,
вернувшись домой,  не застал ни матери,  ни отца. Мать была
на работе, а отец должен был находиться дома.
     Неожиданно  за  спиной  ожил  диван.  Диван  сдавленно
произнес:
     - Гошка... ты?
     - Я, - послушно ответил пионер Морж.
     - Вытащи меня... Застрял...
     - Пап, ты?
     - Ну, - захрипел диван.
     Сигизмунд  подошел,  осторожно  приподнял  сиденье.  В
ящике для белья,  скрючившись,  лежал Борис Иванович. Очень
пьяный. И добрый-добрый.
     - Тсс, - таинственно прошептал он. - Я тут хоронюсь.
     - От кого? - шепотом спросил Гоша.
     - От матери, от кого... Ругаться же будет...
     - Ее дома нет.
     - Так придет же.
     - Вылазь, папа.
     - Ты думаешь?
     Закряхтев,  Борис  Иванович  перевалился через  низкую
стенку и выпал на пол. Заохал. Гоша закрыл диван.
     Отец работал на Адмиралтейских верфях.  В тот день как
раз   спускали  новое  судно  для  дружественной  Болгарии.
Мореманы Борису Ивановичу штопор подарили. В виде писающего
мальчика.  Штопором завивалось то, чем мальчик писал. Борис
Иванович и сын его Сигизмунд были от мальчика в восторге, а
мать обозвала похабщиной и грозилась выбросить.
     - Во, Гошка, гляди, - сидя на полу, сказал тогда отец,
- чего болгары подарили...
     Гоша сел рядом на пол,  взял мальчика,  и  они с отцом
безудержно, до слез, захохотали...
     Эта  история  традиционно вспоминалась по  праздникам.
Мать фыркала,  говорила "Ну,  Бори-ис" и "Ну,  Го-оша". Это
тоже входило в программу.
     Наталья  диванную историю не  любила.  Считала глупой.
Однако мнение свое держала при себе.
     Тут   из-под   стола  выструилась  кошка,   измазанная
кетчупом.  Отбежала,  истово принялась вылизываться. Следом
вылез Ярополк.
     - Бабушка, а пирожки?
     - Ах ты,  мой ангел! - всполошилась бабушка. - Конечно
же, пирожки! Мы тут, старые, заболтались, забыли...
     - С капустой?
     - И с капустой, и с грибами...
     Сигизмунд оживился. Он любил пирожки с грибами.
     - Я схожу позвоню, - сказала вдруг Наталья.
     Сигизмунд проводил ее глазами.  И  чего мужика себе не
найдет? Вроде, все у бабы на месте...
     Пирожки мгновенно очистили сознание от  лишних мыслей.
Мать пекла их виртуозно, этого не отнимешь.
     - Выпей хоть рюмочку, - сказал отец.
     - Пап, ты понимаешь, что я ребенка повезу?
     - А "папа" по-новому будет "атта", - сказал Ярополк. -
А от водки умирают.
     В комнату вернулась Наталья. Бесстрастно сказала:
     - Сигизмунд,  я тут СЛУЧАЙНО набрала твой номер... Там
у тебя опять норвежка. "Надо, говорит, Сигизмунда".
     Блин!   Забыл  включить  автоответчик.  И  видеокамеру
забыл. Хотел ведь снять Ярополка, родителей...
     Сигизмунд  бросился   к   телефону.   Наталья   слегка
отвернулась от него.
     Схватив  брошенную Натальей трубку,  Сигизмунд громко,
чтобы в комнате слышали, энергично заговорил:
     - Алло!
     - Наадо, - жалобно сказала Лантхильда. - Сигисмундс...
Наадо! Таак...
     - Алло, Лантхильд?
     - Йаа... - отозвалась девка, подумав.
     Сигизмунд бодрым голосом произнес:
     - Ик им микила! Махта-харья Сигисмундс. Милокс срэхва!
Гайтс гоодс.  Хва  Хальвдан?  Итан-фретан!  -  И,  подумав,
добавил: - Драккар!
     Обдумав услышанное, девка печально повторила:
     - Сигисмундс... наадо...
     - Йаа,  -  сказал Сигизмунд.  Сделал паузу.  -  Нии...
Йаа...
     - Наадо, - совсем тихо сказала девка.
     - Надо,  Лантхильд,  -  отозвался Сигизмунд. И положил
трубку.
     Вернулся в комнату.
     - Что-то стряслось? - спросила мать.
     Он  неопределенно пожал плечами.  Ему остро захотелось
домой.
     - Норвежцы твои  вернулись,  что  ли?  -  осведомилась
Наталья. - Видать, понравилось ей у тебя, норвежке этой?
     Сигизмунд не ответил.
     - Какие еще норвежцы? - встревожилась мать.
     - Партнеры.  Он  теперь  селедкой будет  торговать,  -
пояснила Наталья.
     - Там  семейная фирма,  -  начал  врать  Сигизмунд.  -
Рыболовецкая.  У  меня сейчас отец с дочерью живут.  Уехали
было, а сейчас какие-то портовые сложности. Растаможка, то,
се...
     - Кто такие? - набычился отец.
     Сигизмунд бойко перечислил:
     - Хальвдан  Трюггвассон,   Лантхильд  Хальвдансдоттир,
Торир Трюггвассон и еще жених Лантхильд, Олав Карлссон.
     - Карлсон  снова  прилетел!   -  очень  кстати  сказал
Ярополк.
     - И  что,  ты им ключи доверил от квартиры?  -  ахнула
мать.
     - Ну да. А что такого?
     - С ума сошел!  -  ужаснулась мать.  -  А вдруг сопрут
чего?
     - Чего  они  сопрут?  -  возмутился  отец.  -  Они  же
иностранцы. Чего иностранцам у нас переть?
     - Не знаю. Может, военную тайну какую.
     - Клопоморную тайну, - съязвила Наталья.
     - У  нас  можно  только неразгаданность и  широту души
спереть,   -  заявил  Сигизмунд.  Подергал  себя  за  ворот
рубашки. - Во!
     На Наталью глянул.
     - Не пора? Уже восьмой час.
     Ярополк закричал,  что не  пора.  Бабушка обещала дать
пирожков с собой.
     - И  мне  тоже  дай,  -  сиротским  голосом  поклянчил
Сигизмунд.
     Мать  сделала ему  знак,  чтобы  вышел на  кухню.  Там
усадила,  плеснула холодного кофе,  принялась разговаривать
по душам.
     - Как ты живешь, Гоша?
     - Справляюсь.
     - Может, тебе денег дать? Мы пенсию получили...
     - Вы что, очумели?
     - А кто, кроме родителей...
     - Ну все, мам. Хватит.
     - Что за норвежцы? Ты жениться надумал?
     - Какое жениться, мать... Я рыбой торговать надумал...
     Мать  прихлопнула ладонью массивную брошку -  красивую
чешскую бижутерию блаженных времен застоя.
     - Сердце ведь чует, Гошенька... Изболелось...
     - У меня все нормально, мам.
     Мать  пригорюнившись  посмотрела  на  него.  Сигизмунд
видел, что она ему не верит. Что она насквозь его видит.
     И поспешил сказать:
     - Мам! Они очень приличные люди. Ее отец... У него два
сейнера. "Валькирия" и "Рагнарёк".
     - Да.  Валькирия. - Мать покивала. Вздохнула. - Ладно,
сынок, дело твое.
     Сигизмунд встал,  обнял  мать.  Мать  мягкая,  теплая.
Погладил ее по волосам.
     - Все хорошо, мам.
     - Ладно.  -  Мать  высвободилась,  принялась  собирать
пирожки  -  в  мешочек  побольше для  Ярополка,  в  мешочек
поменьше - для Сигизмунда.

        x x x

     Сигизмунд возвращался к  Лантхильде и  чувствовал себя
просто Красной Шапочкой.
     По дороге домой, до Малой Посадской, Наталья молчала -
была мрачна.  Не любила она подобные визиты. Ярополк устал,
подремывал, держа в кулаке пакет с пирожками.
     Прощаясь,  Сигизмунд поцеловал сына,  кивнул  Наталье.
Та, не оборачиваясь, скрылась в подъезде.
     До чего же все коряво получается...  Интересно,  это у
всех так?
     Нет,  не у  всех.  У  таежного Вавилы все в  буреломах
схвачено, все пучочком. И у Федора, небось, тоже. Да и Олав
Карлссон  не   груши   околачивает.   В   своем  мифическом
пространстве.
     Сигизмунд  поставил  машину  в  гараж.  Опять  клятого
"фордяру" пришлось обтекать неведомо какими маневрами.
     Вошел,  едва не  пал  под натиском собачьих восторгов.
Кобель   пушечным  ядром   вылетел   навстречу,   ластился,
извивался.  Был  представлен к  высшей  награде  -  Пирожку
Домашнему Первой Степени!
     У девки в "светелке" горел свет.
     - Лантхильд!  - крикнул Сигизмунд. - Я пирожки принес.
Итан иди.
     Молчание. Только тахта скрипнула.
     - Лантхильд, ты там?
     - Йаа...
     - Иди итан.
     - Нии...
     - Что-нибудь случилось?
     Сигизмунд разулся, подошел к двери. Потянул, открывая.
     Дверь держали изнутри.
     - Нии, - повторила Лантхильда. - Надо.
     - Ты чего?
     Девка молчала.
     - Я пирожки принес. Тебя там что, серый волк съел?
     Сигизмунд дернул дверь изо всех сил и в образовавшуюся
щель (а здорова девка!) просунул пирожок.
     - Итан, Лантхильд.
     Девкина рука высунулась,  схватила пирожок и  утащила.
Дверь захлопнулась.
     Дела!..
     Сигизмунд обулся,  свистнул кобеля,  прошелся с ним по
двору.  Выкурил три  сигареты вместо обычных двух.  Что  за
хрень? Что с Лантхильдой-то? Чем он ее на этот раз обидел?
     Тут у него аж дыхание перехватило. Наталья! Что она ей
наговорила?   Ну,   Наталья!..   Сигизмунд  едва  не  бегом
устремился домой.
     Ворвался, скинул куртку, ботинки, подлетел к телефону.
После  одиннадцати Наталья часто  отключает телефон,  чтобы
Ярополка не будили.
     Подошла.
     - Наталья?
     - Давно не виделись, - отозвалась бывшая супруга.
     - Наталья, что ты ей наговорила?
     - А!.. - сказала Наталья. И замолчала.
     - Пожалуйста, я тебя очень прошу. Скажи мне, что ты ей
наговорила.
     - Да  ничего особенного.  Сказала "алло".  Она:  "Але,
надо, Сигизмунд, надо".
     - И все?
     После  короткой паузы  Наталья спросила немного другим
голосом:
     - А что? Тебе это очень важно?
     - Да.
     - Правда, ничего такого я не сказала. Только "алло".
     - Ты нарочно мой номер набрала?
     - Да. Больно уж складно ты врал.
     Сигизмунд перевел дыхание. Стало полегче.
     - Тата,  -  неожиданно назвал он  ее старым "домашним"
именем. - Тат, ты действительно больше ничего...
     - Ты меня совсем уж за монстра держишь.  Только я тебя
вычислила еще по дороге к твоим. У нас эту "Валькирию" всем
отделом читали.  Даже  я  обревелась,  если  тебе от  этого
легче.  Так что два плюс два сложила.  В ЛИТМО этому, слава
Богу,  учат.  В  следующий раз придумай что-нибудь поумнее.
Привет старине Хальвдану.
     И положила трубку.
     Некоторое время  Сигизмунд,  как  последний Ромео  под
балконом, топтался под девкиной дверью и взывал безнадежно:
     - Лантхильд... а Лантхильд...
     Та молчала.
     - Гюльчатай,  -  взорвался Сигизмунд, - открой личико!
Тьфу, дура!
     Плюнул.  Да пропади девка пропадом со своим юродством!
И ушел на кухню есть пирожки. Верный кобель побежал следом.
     Пока  жрал пирожки,  Лантхильда выбралась из  комнаты.
Осторожно  прокралась  в  места  общественного пользования.
Долго  лила  воду  в  ванной.   Потом,  так  же  тихонечко,
отправилась было к себе.
     Сигизмунд окликнул ее:
     - Ну что, так и будем дальше дуться?
     Она приостановилась. Поглядела на него издалека. Очень
проникновенно сказала:
     - Сигисмундс. Хири аф. Надо...
     И прошествовала в "светелку".
     - Надо  так  надо,   -  проворчал  Сигизмунд.  И  съел
последний пирожок.

        x x x

     Загадка  девкиного  затворничества разрешилась наутро.
При  активном  содействии  всегда  готового  к  паскудствам
кобеля.
     Сигизмунд сидел на  кухне.  Пил  кофе,  курил.  Угрюмо
слушал радио.  Перед Новым Годом все  как с  ума посходили:
взрывались,  шли под откос и бастовали. Чеченцы схитили еще
одного  попа,  даже  муфтия  ихнего  проняло -  возмутился.
Обещал  попробовать  найти  попа...   Патриарх  назвал  это
кощунством,  а  правительство -  политической  провокацией.
Мимолетно  пожалев   попа,   Сигизмунд  окунулся   в   море
спортивных новостей,  которые всю  жизнь считал бесполезным
хламом. За что был осуждаем отцом. Выключил радио.
     И тут на кухню с рычанием примчался кобель. Он тащил в
зубах что-то  длинное,  на первый взгляд -  носок.  Путался
передними лапами в своей ноше.  Ярился заранее.  Подкинул в
воздух,  поймал,  встряхнул,  держа в  зубах,  будто крысу,
которой  хотел  переломить хребет.  Еще  раз  подкинул,  но
ловить не  стал -  дал упасть на пол.  Грянулся об пол всем
телом и,  извиваясь,  принялся валяться.  Рычал, подергивал
задранными вверх лапами, вилял хвостом.
     - Та-ак, - строго сказал Сигизмунд.
     Пес,  лежа  на  спине,  на  мгновение  замер.  Покосил
глазом. И возобновил рычание и извивы.
     - Дай сюда!
     Сигизмунд вытащил тряпку из-под пса.
     - Тьфу ты, зараза!..
     Брезгливо бросил  в  мусорное  ведро.  Тряпка  была  в
крови.
     Пошел,  вымыл  руки.  Пес,  как-то  особенно похотливо
разинув пасть, осклабился.
     Стоп.  Кровь.  Откуда кровь?  Девка там что, себе вены
вскрывает?
     Сигизмунд подлетел к двери, распахнул ее и заорал:
     - Лантхильд!
     Та мирно спала.  Со сна вскинулась,  испугалась. Потом
осердилась, замахала руками, чтобы он уходил.
     - Хири ут! Хири ут, Сигисмундс!
     Дожили. В собственном доме гоняют.
     Он  вышел,  прикрыл дверь.  Нет,  вроде,  Лантхильда в
порядке. А кровь?
     ...Господи,  идиот!  Откуда  у  девушки  кровь.  Ясно,
откуда. Оттуда.
     Так вот почему она из комнаты не выходит.  И гонит его
к чертям.  "Валькирия", блин. Там эта девица, как ее звали,
тоже... с лавки не слезала, землю осквернить боялась.
     Господи,  это ж какой дремучей-то надо быть!  Вон,  по
ого каждый день,  на выбор...  И  танцуй себе,  и аэробикой
занимайся, и с подружкой в мини-юбке катайся...
     На Сигизмунда вдруг,  как сквозняком,  потянуло чем-то
первобытным.   И  жутким.   Может,   они  там  до  сих  пор
человеческие  жертвы   приносят   деревянным   богам?   Или
первенцев  живьем  хоронят?  Надо  бы  все-таки  Лантхильду
расспросить хорошенько. Откуда она такая взялась?
     В  самом деле.  Все  предшествующие версии отпали сами
собой.  Не годятся.  А новых он не породил.  Нагородил кучу
вранья, сам в это вранье поверил...
     Может,    выставить   ее   все-таки?    Или   сдать...
куда-нибудь.  Пускай менты  голову ломают.  Она  у  них  не
только для ношения фуражки.
     С   другой   стороны,   Сигизмунд   понимал:   этот-то
сквознячок,  что от девки тянул,  его и завораживает. Тихая
эта  жуть  -   просто  не   оторваться.   Похлеще  аськиных
закидонов. Ух, похлеще!

        x x x

     Сигизмунда разбудил телефон. Звонила мать.
     - Гоша? Ты спишь?
     - Уже нет, - сонно сказал Сигизмунд.
     - Я тебя разбудила?
     - Да нет же,  говорю,  что нет, - легко раздражился со
сна Сигизмунд.
     - А, ну хорошо. Как вчера доехали?
     - Нормально.
     - Мы волновались, гололед такой...
     - Да нет, мам, это не гололед. Гололед другой.
     - Как Ярик?  Устал?  Конечно, столько впечатлений... -
закудахтала мать.
     - Да,   спал  всю  дорогу,   -  ответил  Сигизмунд.  И
неожиданно для себя спросил:  -  Мам,  а  чего вам с  отцом
взбрело меня Сигизмундом называть?
     - Почему  ты  спрашиваешь?  -  разволновалась мать.  -
Разве ты не знаешь,  что Сигизмунд Казимирович, твой дед...
Кавалер  Ордена  Боевого  Красного  Знамени...   Когда  его
хоронили,  этот орден несли за гробом на подушечке...  В те
годы просто так не давали...
     - Да  знаю,  знаю,  -  сказал Сигизмунд.  Эта семейная
легенда была ему известна.  Другое дело,  что с Сигизмундом
Казимировичем была связана некая мутная история.  Например,
портрет геройского деда  появился на  стене  только в  1957
году.   Мать  носила  фотографию  с  удостоверения,   чтобы
увеличили.  Фотограф  отскребывал следы  печати  с  уголка.
Других портретов деда в доме не было. Куда-то делись. Исчез
он и с семейных снимков, кое-где порезанных ножницами.
     Сигизмунд помнил,  как хоронили деда.  В  дом набилось
множество незнакомых людей, каких-то старцев - как казалось
девятилетнему мальчику -  все  как  один  в  тяжелых темных
пальто и  шапках пирожком.  Велись чугунные разговоры.  Чай
подавали в стаканах с подстаканниками, как в купе.
     Была  зима,  гроб с  телом деда несли торжественно,  с
удовольствием,  через все  Волковское кладбище.  Проплывали
черные деревья.  Действительно был  орден на  подушечке.  И
самое  главное  -   играл  оркестр.   Шопен.  Прежде  такое
случалось,  позже, сколько Сигизмунд ни бывал на похоронах,
- ни  разу.  Поэтому  у  Сигизмунда сложилось  впечатление,
будто дед был последним, кого хоронили с оркестром.
     И еще одно вдруг вспомнилось:  когда дед умер,  мать -
единственный раз на памяти Сигизмунда - ходила в костел.
     ...А мать вдруг не на шутку разволновалась: с чего это
вдруг  сын  крамольного  деда  вспомянул.  На  самом  деле,
подозревал Сигизмунд,  мать так до сих пор и  не поверила в
то,  что коммунисты не вернутся и  не расстреляют всех тех,
кто  их  хулил.  Говорила,  что нарочно дали свободу слова:
пусть,   мол,   покричат,  обнаружат  себя,  проявятся  как
следует,  а  потом их...  и  того!..  Так  что,  Гошка,  ты
осторожнее...
     - А что, плохое имя - Сигизмунд? Вспомни лучше, как вы
Ярика регистрировали!
     ...Да,  история  с  регистрацией Ярополка была  не  из
славных.  Сигизмунд  тогда  работал  днем  и  ночью,  ковал
"Морену"  -   пока  что  в  виде  ларьков  да  этикеточного
издательства.  Наталья почти  сразу  выскочила на  работу -
помогать   муженьку   строить   светлое   капиталистическое
будущее.  Мать  Натальи вышла  на  пенсию и  рьяно  взялась
помогать  молодым.  Лучше  бы  она  этого  не  делала...  В
результате нести  документы в  загс  и  регистрировать сына
было поручено теще.
     Имя  подбирали  долго,  ссорились и  спорили.  Наталья
хотела  как-нибудь  красиво  -   Денис,  Эдуард.  Сигизмунд
настаивал  на   продолжении  польской  линии   -   Казимир,
Станислав.  В  результате сошлись  на  славянской версии  -
Ярослав.
     Долго втолковывали бабушке:  Ярослав. Бабушка записала
на бумажку,  взяла паспорта и пошла в загс. В загсе бабушку
долго корили:  почему,  мол,  мать не пришла.  Потом нехотя
взяли паспорта, книгу записей актов гражданского состояния,
нацелились   авторучкой.   Недовольно   осведомились:   как
младенца назвать.
     Деморализованная  и   забывшая  дома  очки  бабушка  с
перепугу брякнула:
     - Яро...полк!
     Потом дивилась:  ни до этого,  ни после этого историей
не интересовалась и  жизнь Ярополка Окаянного не трогала ее
ни в малейшей мере.  Более того, не знала тещенька никакого
Ярополка Окаянного. И вот - на тебе! - всплыло.
     - Ничего, Гошенька, вот будет Яренька паспорт получать
- и  поменяет  имя,  -  заискивающе говорила  вечером  теща
кипящему  от  ярости  зятю  (Наталья  давилась хохотом).  -
Говорят, можно менять и имя, и фамилию...
     - И отчество, - гневался Сигизмунд.
     Как в воду глядел. Сотряс катаклизм семейство Моржей -
и... Того гляди, вырастет - отчество сменит.
     ...Мать настаивала:
     - Что ты вдруг про "Сигизмунда"-то заговорил, а?
     - Да так...  Дед приснился.  Будто водку с ним пью,  -
сказал Сигизмунд первое, что пришло в голову.
     Мать переполошилась. Велела в церковь сходить.
     Сигизмунд поспешно стал сочинять дальше:
     - Да нет, все нормально. Мы с ним будто в старом доме,
под Лугой, на даче, водку пьем...
     - Ой,  ой...  -  тихо всхлипывала на том конце провода
мать - боялась.
     - Ну вот,  потом дед захотел курить, на крыльцо пошел.
Я говорю: погоди, я с тобой. А он мне строго так: нет, мол,
еще рано тебе со мной, Гошка. И канул.
     Мать потихоньку успокаивалась. Вздыхала.
     - Ты все-таки сходи, вреда ведь не будет...
     - А дед что, крещен был? - спросил Сигизмунд.
     - Да что ты все про него! Ну да, крещен, конечно.
     - В католической, а?
     - В латинской, - поправила мать строго. - Поляк же...
     - А ты?
     - Я,   Гоша,  двадцать  лет  в  партии  состояла...  -
ответила мать. И добавила вдруг: - В латинской, конечно.
     - А меня вы тоже в латинской крестили?
     - Ты у нас православный,  - печально молвила мать. - В
деревне  прабабушка Дуня,  царствие ей  небесное...  Хорошо
хоть так... А шведы-то твои...
     - Норвежцы? В лютеранской, - нашелся Сигизмунд.
     - Тьфу, я не про то. Съехали?
     - Нет. Сейчас в пароходство умчались. Ругаться. А Олав
Карлссон - баптист...
     - Ну ладно,  Гошенька, ты, если что, звони... Да, отец
говорит: приедешь в гости, завези чего почитать... На Новый
Год-то к нам придешь?
     - Нет,  мам.  Я  к  друзьям,  у нас тут компания...  Я
первого января приеду.
     - Ну хорошо, хорошо...
     Сигизмунд положил  трубку,  оделся-умылся  -  и  очень
вовремя: в дверь позвонили.
     На пороге маячила возбужденная гражданка Федосеева.
     - Я  ваша  соседка  с  нижнего  этажа,  -  начала  она
приступ.
     - У меня зуб не болит, - оборвал Сигизмунд.
     - Я не про то! Вы меня залили!
     - Я вас не заливал.
     - А я говорю - залили! В туалет с зонтиком хожу!
     - У   каждого  свои  причуды,   -   мстительно  сказал
Сигизмунд.  Он  еще  не  простил  гражданке  Федосеевой  ее
последней выходки.
     Она недобро поглядела на него.
     - Я  вам  говорю -  залили.  Обои изгадили,  по  стене
течет...
     - Прошу,  -  пригласил Сигизмунд.  - Убедитесь сами. У
меня ничего не течет.
     Федосеева  вошла  в  квартиру.  Кобель,  изнемогая  от
счастья - гости! - повис лапами на ее кофте.
     - Уберите! - испугалась Федосеева.
     - Он  не  кусается.  -  Сигизмунд взял пса за ошейник.
Кобель  вилял  хвостом  и  сдавленно  повизгивал  -  рвался
облизать Федосееву.
     Федосеева,  подозрительно оглядываясь  на  Сигизмунда,
двинулась по коридору. Оглядела пол, потолок.
     - Где вас заливает?
     - В большой комнате.
     - Прошу.
     Изысканно-вежливый    потомок    польских    шляхтичей
распахнул   перед   Федосеевой   двери.    Та    покосилась
неодобрительно -  на  полу лежал сбитый спальник.  Покойный
дед мрачно взирал со стены.
     Комната  была  идеально сухой  и  чистой.  "Перекрытия
хорошие, дня два сочиться будет", - вспомнилось пророчество
дяди Коли.  Конечно,  Сигизмунд мог бы  объяснить гражданке
Федосеевой причины ее  бед  и  неурядиц,  но  -  не  хотел.
Вредничал.
     С  почти  неприкрытым  злорадством наблюдал,  как  она
крадучись идет  по  комнате,  обследуя чуть  ли  не  каждую
половицу.   Сухо.  Осмотрела  стены  -  вдруг  злокозненный
Сигизмунд,  чисто из  желания сотворить пакость,  на  стены
чего лил. Да нет, сухие стены. Блин, сухо, сухо!
     - Извините, - сказала наконец Федосеева.
     - Пожалуйста.  - Сигизмунд услужливо раскрыл перед ней
входную дверь. Соседка гневно удалилась.
     Закрыв   дверь,   Сигизмунд  отпустил  пса,   позволил
облизать  себя,   засмеялся.  Почему-то  у  него  поднялось
настроение.

        Глава десятая

     Отметили на  работе приближение Нового Года  и  начало
рождественских каникул.  Страна погружалась в омут безделья
и пьянства почти на две недели.  Людмила Сергеевна принесла
пироги,  Светочка -  салат "оливье" в двух литровых банках,
Сигизмунд и  Федор -  водку.  Для дам-с  купили "дамскую" -
"Довгань".  Мягкая,  как  цыпленок,  и  легкая,  как  полет
ласточки.
     Посидели,  отметили,  пожелали друг другу и  разошлись
пораньше - успеть сделать покупки.
     Сигизмунд с  Федором выпили дополнительно пивка и тоже
распрощались.
     Дома  все   было  без  изменений.   Лантхильда  упорно
продолжала сидеть  взаперти.  Сигизмунд  сиротски  пообедал
пельменями.  Запер кобеля, отнес тарелку к девкиной комнате
и  постучал.  Оставил  под  дверью.  Крикнул  через  дверь:
"Лантхильд!  Итан!"  Запертый кобель бесновался и  обиженно
стонал.
     Стоило  Сигизмунду  отойти,  как  дверь  приоткрылась.
Тарелка поползла по полу и скрылась в комнате.
     Вечером сидел на спальнике,  уткнувшись в телевизор. С
удивлением обнаружил,  что не хватает ему Лантхильды.  Не с
кем переброситься протяжным понимающим "йаа"...

        x x x

     Ночью, в спальнике, Сигизмунда посетил сон. Идиотский.
Снился ему  Вавила,  дюжий и  таежный.  Звероподобен был  и
ужасен. С бородой, конечно. Была на Вавиле розовая рубаха в
цветочек,  как на Волке в "Ну,  погоди!" Срубил Вавила себе
сруб,   заткнул  все  щели  мхом,   навесил  табличку  "ул.
ВАВИЛОВЫХ",  а  потом тщательно заколотил все окна и двери.
Изнутри.
     Сигизмунд же  будто ходил и  пинал этот  сруб,  матеря
Вавилу,  потому что  Вавила уединился не  просто так,  а  с
оготиви.
     Интересно, по Фрейду такой сон что значит?

        x x x

     С утра,  пока пить не начали, завез Генке видеокамеру.
Поздравил тетю  Аню  коробкой конфет  "Ленинград" (то  есть
по-нынешнему "Санкт-Петербург",  но  все  равно приличные).
Генке привез бутылку водки. Вручил тайно, чтобы тетя Аня не
увидела. Генка оценил, глазом моргнул. Увел в свою берлогу.
     - Чем  бы  тебя отдарить,  родственничек?  -  бормотал
благодарный Генка,  прижимая к  животу  бутылку и  шаря  по
стенам глазами.  -  А,  во!  На!  Владей! Самая удачная моя
работа!
     Он  снял  со  стены  фотопортрет на  редкость  мрачной
белокурой красавицы с  голой грудью и в расстегнутых (но не
снятых) джинсах.  Красавица глядела исподлобья сквозь очень
накрашенные ресницы.
     - Кассеты   достал?   -   спросил   Сигизмунд,   слабо
отреагировав на дар.
     Генка бережно запаковывал дар  в  бесплатную рекламную
газету.
     - Достал. Стоха.
     - Будет тебе стоха.
     - Товар - деньги.
     - Господи, какой же ты все-таки мудак, Геннадий. Держи
свою стоху.
     Генка принял деньги двумя пальцами,  ловко препроводил
их в карман треников, показал подбородком на полку.
     - Бери. Твои.
     Кассет    было     три.     На     всех     изображены
достопримечательности Москвы и несколько неприятных юнцов в
красных пиджаках. Они якобы оживленно переговаривались.
     Сигизмунда заранее передернуло. "Вы не подскажете, где
находится Красная Площадь?" -  "О, охотно. Я бизнесмен. Мой
офис находится в Москве. Красная площадь находится в центре
столицы, перед Кремлем"...
     - Для кого курс? - спросил Сигизмунд, вертя кассеты.
     - А? Да для всех. Тут тебе и ресторан, и супермаркет с
бутиком, и театр оперы-балета, и стриптиз-шоу...
     - Для кого рассчитан? Для новых русских?
     - Для  каких русских?  -  Генка удивился.  -  Для  них
русский язык родной.
     - Это  для бабы Дуни,  царствие ей  небесное,  он  был
родной,   а   этим  он  чужой,   второй  после  английского
этикеточного...
     Излив  таким  образом  свое   раздражение,   Сигизмунд
распрощался с родственником.
     Нагруженный  кассетами  и  подарком  Генки,  уселся  в
машину.   Стал  размышлять  о  предстоящем  Новом  Годе.  В
принципе,  звала Аська.  Но  к  Аське ехать не хотелось.  У
Аськи соберется вся  ее  ублюдочная гоп-компания,  все  эти
вратари,  нападающие,  полузащитники и  прочие недоноски во
главе с мокрогубым режиссером. Обсуждаться будет "Чайка", а
когда  выпьют  и  упыхаются -  проблемы новой  пластической
выразительности.
     С  другой  стороны,  обижать  Аську  категорически  не
хотелось. Сигизмунд считал ее своим другом. Прежде всего.
     Поэтому   он   купил   еще   одну   бутылку  "Довгани"
(шампанского Аська принципиально не  признавала),  странный
цветок неестественного фиолетового цвета  и  со  всем  этим
барахлом заявился к Аське.
     Было три часа дня.  Аська, конечно, еще спала. Вылезла
к  нему в ночном белье на умопомрачительно тонких лямочках.
Под  белым  шелком  еле  топорщились  соски.  Страдальчески
морщась, потерла лицо ладонями.
     - Морж... сколько времени?
     - Пятнадцать.
     - Чего? - Она распахнула глаза.
     - Анастасия. Я привез поздравление с Новым Годом и...
     - Ой,  Морж, Моржик... - Увидев "Довгань" и фиолетовый
ужас на веточке,  она мгновенно пробудилась. Повисла у него
на шее, едва не повалив. Потащила пить чай.
     На кухне все было в окурках,  порванной бумаге и лужах
пролитого чая.  Торопливо разгребая место для чашки,  Аська
взахлеб рассказывала:
     - Представляешь,    работы   невпроворот,   репетиции,
обсуждения,  пластика...  Сплю по три часа в сутки.  На той
неделе поняла:  всё,  больше не  могу -  падаю.  Но "Чайка"
должна летать, тут ни убавить ни прибавить, и вот я прихожу
в  аптеку,  потому что  мне  Митяй -  это  наш  центральный
нападающий,  классный мужик,  я вас познакомлю,  - говорит,
будто китайские средства в  пробирках классно помогают.  Ну
вот,  я  прихожу и  говорю -  на  всю аптеку:  "У  вас есть
что-нибудь от  импотенции?"  Там на  меня все вытаращились,
бабульки какие-то,  пахнущие нафталином и  корвалолом,  два
мужика  возмутились -  по  морде  видать  было.  Аптекарша,
шепотом:  "Простите?" Я:  "Ну,  от нестояка,  понимаете? От
банального  НЕ-сТО-ЯКА!"   Она   стала  мне   рекомендовать
какие-то коробочки,  на одном олень,  на другом такой лысый
дедушка  с   большой  головой,   а  вместо  ног  -   корень
женьшеня...  Я говорю: "Он у меня новый русский, он столько
работает,  что  больше уже  ничего не  может,  и  он  такой
раздражительный...  А  мне надо,  понимаете?"  И  -  на всю
аптеку,  Морж,  на  всю  аптеку!  Стала меня  обучать,  как
действовать.   Вижу  -  по  Карнеги  гонит.  Знаешь,  такая
сорокалетняя  рябая  тетка,  похоже,  еврейка,  стройная  и
симпатичная,  и  сразу  видно,  что  занимается аэробикой и
живет по  Карнеги...  Она давай мне вкручивать:  "Он у  вас
покушать любит?" -  "Конечно,  любит".  - "Ну вот, когда он
будет кушать свое самое любимое блюдо, у него будет хорошее
настроение.  Вы подождите, пока он расслабится, и деликатно
заведите с ним разговор на эту тему..."
     Аська захохотала.  Сигизмунд смотрел на  нее  и  душой
радовался. Ну до чего же хорошая Аська... иногда бывает.
     - Я говорю:  "Ах,  нет,  он меня сразу убьет. Он же не
признаёт,   что  он   импотент.   Говорит,   это  временные
трудности"...  Тогда эта тетка -  ну меня поучать,  как ему
потихоньку в  чай подливать,  пока он  не видит...  Хочешь,
кстати,   попробовать?   Классный  бальзам,  с  женьшеневым
дедушкой.   У   меня  от  него  работоспособность  возросла
ужасно...
     Сигизмунд попробовал.  Бальзам сильно пах  сельдереем.
Похоже на суп.
     - Слушай, это окрошка.
     - Ты ничего не понимаешь,  -  возмутилась Аська. - Это
народная китайская медицина.  Знаешь,  как бодрит?  У  меня
сестрица приезжает.
     - Откуда?
     - От другого боекомплекта родителей.
     - Что?
     - Ну,  понимаешь,  ее мать вышла замуж и родила ее,  а
мой отец умер, и вот ее отец взял и женился на моей матери,
а потом мать умерла, он взял и вернулся к ее матери...
     - Сводная, что ли? - попытался понять Сигизмунд.
     - Она  ничего,   -   продолжала  Аська,  не  расслышав
вопроса, - только жуткий синий чулок. Я ее несколько лет не
видела...  У  тебя раскладушки нет?  Не могу же я ее в свою
постель брать.  Во-первых,  я  лесбиянка,  я  к  ней  сразу
приставать начну,  а это будет инцест, а во-вторых, со мной
мужики в этой постели трахаются, она мешать будет...
     - Поищу, - сказал Сигизмунд. - Она когда приезжает?
     - После Нового Года.
     - Приходи ко  мне на  Рождество,  если на Новый Год не
можешь.  Только первого января не приходи. И второго. У нас
третьего прогон.
     Сигизмунд еще  раз  чмокнул  Аську,  пожелал ей  мерри
кристмас и хэппи нью йеар и отбыл.

        x x x

     Купил елку. Несколько лет не покупал, а тут вдруг взял
да  купил.  Торговали елками у  "Горьковской" на  маленьком
пятачке.   Утоптанный  снег,   засыпанный  иголками,   двое
мрачноватых,  подмерзших мужичков,  убогий  юмор  картонной
вывески  "Елки  африканские,   25  тыс.   любая".   Мужички
подтанцовывали  под   вывеской,   прихлопывали  рукавицами.
Торговля шла вяло. "Африканки" были откровенно лысоваты.
     Сигизмунд выбрал две -  Ярополку пониже и  попушистей,
себе  -  подолговязей.  Тут  же  в  ларьке  приобрел  набор
пластмассовых машинок.  С  выбором долго не мудрил:  поймал
безнадежно отиравшегося у ларька школьника,  спросил, какой
набор тот  бы  себе  выбрал,  будь  он  пятилетним пацаном.
Школьник безошибочно указал на пожарный. Там были машинки с
цистернами,  со шлангами и лестницами.  Цвет,  естественно,
красный.  Поблагодарив  за  консультацию,  Сигизмунд  купил
школьнику  машинку  за  две  тысячи,  а  Ярополку  приобрел
пожарный набор.
     Со  всем  этим добром явился к  Наталье.  Из  квартиры
неслись визгливые мультипликационные возгласы на английской
мове внахлест с  русской.  Сигизмунд даже заходить не стал.
Вручил елку,  давно  заготовленный для  Натальи парфюмерный
набор в красивой упаковке с бантом и дар "юному пожарнику".
     Бегло поблагодарив, Наталья сказала:
     - Ярополк  к  тебе  в  гости  просится.  Заберешь  его
первого или второго, хорошо? Я уже обещала.
     - Второго,  - холодея, сказал Сигизмунд. - Первого я у
своих.
     - Ну,  с наступающим,  -  сказала Наталья. Холодновато
чмокнула его. - Спасибо.
     От  Натальи  Сигизмунд  зашел  в  ближайший  обменник.
Сменял  последние  сто  баксов  -  обломки  несостоявшегося
радиотелефона.
     Лантхильде надо бы  что-то подарить.  Лантхильда -  не
Вавила, тут водкой не отделаешься. Рассеянно обвел взглядом
магазин игрушек с почти пустыми полками - перед Новым Годом
все  выбрали  своим  чадам.  И  наткнулся на  куклу  Барби.
Никогда на  эту пошлятину не  смотрел,  а  тут...  Стояла в
прозрачной коробке,  наряженная в золотое платье и туфельки
на высоком каблуке,  золотоволосая,  надменная,  с  длинным
носом и пустенькими светлыми глазками...
     Усмехаясь  и   дивясь  сам  себе,   попросил  показать
поближе.  Ну  что  еще  дарить  девочке,  как  не  Барби!..
Вспомнился лантхильдин девический профиль, нежное очертание
щеки. Девочка. Мави. Мави выбирает Барби. Йаа...
     Продавщица,  недовольная тем,  что  он  слишком  долго
вертит куклу в руках, осведомилась:
     - Так вы берете?
     - Йаа, - сказал Сигизмунд.
     - Семьдесят шесть тысяч,  -  подобревшим голосом четко
произнесла продавщица.
     - Запакуйте.
     - У нас нет...
     - Ну мешок какой-нибудь дайте фирменный.  Мне подарить
надо...
     - Нет  ничего.   Вон,  в  канцелярском  отделе  купите
бумагу.
     Сигизмунд  пробил  подарочную бумагу,  семьдесят шесть
тысяч за Барби и, под завистливые взоры какого-то ребенка в
шапке с помпоном, вступил в обладание куклой.

        x x x

     Наименование "елка  африканская" натолкнуло Сигизмунда
на мысль затарить к  шампанскому киви,  ананасов и бананов.
Ну и мандаринов, конечно, без них Новый Год не в Новый Год.
     Странно в этой стране течет время:  несколько десятков
лет  будто стояло на  месте,  а  теперь вот  побежало.  Еще
десять лет назад и  плода-то  под названием "киви" никто не
ведал, а сейчас в любое время года. И ананас не в диковину.
И за бананами очереди нет. И уже никого это не удивляет.
     Кроме, может быть, девки. Да и то по дремучести.
     Когда  он  приехал домой,  Лантхильда все  еще  сидела
взаперти. На всякий случай Сигизмунд громко крикнул:
     - Лантхильд! Я приехал!
     Она пошевелилась за дверью, но ничего не ответила.
     Ладно. Тогда елку будем ставить без нее.
     Кобель  елкой  заинтересовался.  Обнюхал,  уколол нос.
Залег поблизости, положив морду на лапы, стал следить.
     Сигизмунд поставил  елку  у  окна  в  гостиной  -  где
обычно. Полез на антресоли за игрушками.
     Коробка с игрушками была большая, еще дореволюционная,
многоярусная.  На  крышке карамельно-благостный Санта-клаус
одарял из  огромного мешка розовощеких,  упитанных немецких
ребятишек в коротких штанишках.
     Постепенно старинные  игрушки  разбивались,  замещаясь
более  новыми.  Теперь  в  этой  коробке  хранилась,  можно
сказать,   история  страны  за  последнее  столетие.  Кроме
антиквариата,  были  здесь  шары  и  звезды могучего стекла
сталинской закалки.  Игрушки тридцатых годов,  сделанные из
бересты и папье-маше:  олешки, медвешки и прочие головешки,
а  также пионерка Катя в  пилотке со звездой и  с мячом под
мышкой. Сберегались усыпанные блестками гэдээровские шарики
семидесятых годов.  Хранилось и  несколько жидких ублюдков,
произведенных  в  нищие  перестроечные  годы.  Сигизмунд  с
умилением вновь  увидел  пластмассовые снежинки -  спутники
его детских лет.
     Водружая  на   макушку   красную   звезду,   Сигизмунд
усмехался:  хитрый  тоталитаризм заменил Вифлеемскую звезду
Кремлевской. Звезда была послевоенных годов, толстая, очень
советская.  Она идеально гармонировала с  Гимном Советского
Союза.  И,  главное,  была небьющаяся. То есть, при желании
ее, конечно, можно было разбить...
     Была  роскошная  пика  -  сперва  из  старого  набора,
"родная",  потом гэдээровская,  с  колокольчиками,  но  обе
бесславно  разбились.   Чего  не  скажешь  о  звезде.  Ура,
товарищи.
     Сигизмунд украшал  елку  и  думал  о  том,  какое  это
печальное  занятие.   По-настоящему  он  в   последний  раз
радовался Новому  Году  в  одиннадцать лет.  И  больше  эта
светлая радость его не  посещала.  По инерции еще несколько
лет ждал Нового Года.  Из-за подарков,  наверное. А потом и
вовсе  перестал ставить  елку.  Одно  время  надеялся,  что
Ярополк   поможет  вновь   вернуться  в   эту   праздничную
безмятежность.  Но  Ярополк был  слишком мал,  когда они  с
Натальей разошлись.
     Так  что после развода Сигизмунд впервые наряжал елку.
Брал  в   руки  шарик  за  шариком,   и   его  захлестывало
воспоминаниями.   Вспомнилось  вдруг,  что  у  матери  было
красное кремпленовое платье с  длинной молнией на  спине  -
она  всегда выгоняла Сигизмунда из  комнаты и  просила отца
помочь застегнуть эту молнию.  И другие воспоминания, такие
же мелкие и болезненные.
     Открылась дверь. Сигизмунд замер со стеклянными бусами
в руках. Поскрипев паркетом, Лантхильда сказала басом:
     - Сигисмундс...
     Долго молчала, бедная, охрипла, должно быть.
     - Йаа-а,  -  с  удовольствием отозвался  Сигизмунд.  -
Привет, заключенная.
     Она  не  ответила.   Сигизмунд  обернулся.  Лантхильда
смотрела на  елку,  широко раскрыв глаза.  Будто не  верила
увиденному.
     - Что, нравится?
     - Терва, - начала она объяснять.
     - Это,  Лантхильд,  елка. Йоолкис, - перевел Сигизмунд
для лучшего понимания. - Елочка-елочка, зеленая иголочка. О
танненбаум, о танненбаум...
     - Нии, терва, - упрямо повторила Лантхильда.
     - Ты меня слушай!  - рассердился Сигизмунд. - Праздник
такой есть. Ноовый Гоодс.
     - Годс,  -  обрадовалась Лантхильда. Закивала. - Терва
йолис годс ист.
     - Вот и я о том, - легко согласился Сигизмунд.
     Она  еще  немного понаблюдала,  как Сигизмунд наряжает
елку,  а  потом  сбегала  в  свою  комнату  и  вернулась  с
гирляндой,  которую он  ей  подарил.  Протянула.  Сигизмунд
опутал  елку  гирляндой,   воткнул  в   розетку.   Гирлянда
заморгала, игрушки заблестели, пионерка Катя разрумянилась.
     - Так. Работает.
     Выключил.
     Лантхильда держалась как ни в  чем не бывало.  Будто и
не   просидела  несколько  дней  взаперти  по   собственной
дурости.  Для  чего только ого  смотрит?  Там ясно сказано:
"LIBRESSE" куда надо - и плясать, плясать!..
     Сигизмунд решил  отрешиться от  девкиных  странностей.
Каждый по-своему с ума сходит.  Был бы человек хороший.  Он
чувствовал,   что  правильно  поступил,  оставшись  дома  с
Лантхильдой. Она была именно тем человеком, который поможет
ему  вернуть Новый  Год.  В  полном  смысле  этого  некогда
светлого и доброго праздника.
     Для  Аськи  хорошо  попраздновать  -  это  ужраться  и
учинить  ряд  последовательных  безобразий,  с  последующим
воспоминанием о том,  кто какие подвиги совершал.  Родители
будут уныло смотреть телевизор,  есть  салаты и  рано лягут
спать.  О  Наталье с  тещей лучше не  думать -  теща  после
второй стопочки любит пилить зятя...
     Обернулся к Лантхильде.
     - Итан хочешь, Лантхильд?
     Девка не чинилась. Энергично закивала.
     Сигизмунд убрал  коробку на  пианино,  чтобы кобель не
разорил.  Отправились  итан.  И  фретан,  конечно,  тоже  -
неподвижно лежавший хундс ожил и побежал впереди людей.

        x x x

     Весь   вечер   тридцатого   декабря   Лантхильда  была
задумчива.  На удивление.  То и дело замирала с приоткрытым
ртом и застывшими глазами. Время от времени Сигизмунд ловил
на  себе  ее  испытующие взгляды.  Какая  мысль ворочалась,
медленно рождаясь в ее голове, понять было трудно.
     Увязалась с  ним  на  вечернюю прогулку.  Сигизмунд не
возражал,  напротив -  пусть проветрится.  А  то уж зеленая
стала.
     После прогулки про "йоль" выспрашивала.
     - Ель?   Елка  то  есть.   Дерево  такое,  -  объяснял
Сигизмунд, как умел.
     - Нии. Йоль. Долдс. Винтрос.
     Сигизмунд развел руками,  показывая,  что не понимает.
Лантхильда   вздохнула   и   снова   погрузилась   в   свою
задумчивость.
     Ближе к  ночи заявилась в гостиную с носовым платком в
руке. Подсела к Сигизмунду на спальник (он лежал и бездумно
пялился в ого). Показала на носовой платок.
     Сигизмунд сел,  взял платок, показал, как нос вытирать
надлежит.  Лантхильда,  сердясь,  отобрала у  него  платок.
Показала, что за уголочек надо взять.
     Забавляясь,  Сигизмунд  послушался.  Лантхильда  взяла
платок за другой уголочек и дернула. Вырвала платок.
     - Ты чего?
     Она заговорила,  нетерпеливо что-то втолковывая. Снова
всунула ему уголок платка. Показала, чтоб крепче держал.
     На этот раз платок разорвался пополам.  Лантхильда его
заранее надрезала.
     - Ну, и что теперь с этим делать?
     Лантхильда встала со спальника,  подобралась к  елке и
привязала свой  обрывок на  ветку.  Настойчиво стала  звать
Сигизмунда. Мол, делай то же самое.
     Ему  было  лень  вставать.   Но   девка  проявила  тут
недюжинное упорство. Телевизор выключила.
     - Ну,  коли  так...  А  для  чего  тебе  это  надо?  -
Напрягся, вспомнил: - Духве?..
     - Надо, - решительно сказала Лантхильда.
     Пока он шел к елке, пока привязывал, она жадно следила
за ним.
     - Ну,  теперь ты довольна?  - прицепив тряпицу к елке,
осведомился Сигизмунд.
     Лантхильда дала понять,  что да, очень довольна. Снова
включила  телевизор.   Похлопала  по  спальнику,  чтобы  он
садился и смотрел дальше. А сама ушла в "светелку".
     Нет,  точно что-то с Лантхильдой не в порядке.  Только
думать об  этом не  хотелось.  Человек-то  она  хороший.  И
завтра они вместе встретят Новый Год.  Сигизмунду почему-то
казалось, что это правильно.

        x x x

     В   шестнадцать  ноль-ноль  тридцать  первого  декабря
Сигизмунд отключил в квартире телефон.  Чтоб не звонили, не
напрашивались в  гости и  не  зазывали.  Сегодня Сигизмунду
хотелось жить на острове.
     Лантхильда с утра была весела. Вчера, может, встала не
с той ноги, кто ее разберет.
     Вдвоем  крошили на  кухне  салат.  Картошки Лантхильда
прежде не знала, но с легкой руки Сигизмунда пристрастилась
очень  быстро,  в  краткие сроки повторив исторический путь
русского  кулинарного  искусства.  Мясо  Лантхильда  тушила
сама, не доверяя Сигизмунду. Она вкусно готовила говядину с
чесноком, в этом ей не откажешь.
     А больше ничего и не предусматривалось.  Гостей-то они
не ждали.
     Телевизор, включенный, к девкиному восторгу, погромче,
изрыгал благоглупости, достигая в этом феноменальных высот.
Это,   равно  как  и  запах  мандарин,   создавало  в  доме
новогоднюю атмосферу.  И  даже  фильм  "Карнавальная ночь",
вроде бы,  собирались показывать.  Был такой унылый период,
когда  ничего  советского  принципиально не  показывали,  а
гоняли  американскую муть  и  мрачный,  никому не  понятный
авангард. Теперь это позади.
     Покончив с салатом,  Сигизмунд сидел на кухне,  курил.
Уходить не хотелось. Смотрел, как Лантхильда выкладывает на
блюдо дымящуюся говядину и  шпигует ее чесноком.  Как будто
полжизни вместе живем.
     Почувствовав   на   себе   его   взгляд,    Лантхильда
обернулась.   Посмотрела  вопросительно.   Он  кивнул,  она
улыбнулась в ответ и вернулась к своей работе.
     Вот так.  Будто полжизни вместе.  А ведь еще несколько
недель назад собирался надавать ей по ушам и сдать сержанту
Кунику.
     Потом  перетащили в  гостиную из  кухни стол.  Накрыли
скатертью -  облагообразили. Пока возились, Сигизмунд вдруг
заметил, что под иконой стоит плошка с кашей. Овсянку девка
залила кипятком и  водрузила -  чтоб годиск-квино,  значит,
кушала. Господи, что за дикость!
     Поставили салаты,  мясо,  фрукты, шампанское. Ананасы,
чтоб  Лантхильду  дивить.   Ананасы  в   шампанском  -   во
разложенцы-то.
     Лантхильда явно понимала,  что участвует в  празднике.
Может,  не врубалась,  в каком именно,  но это не мешало ей
радоваться.
     Накрыв  на  стол,  ушла  в  ванную.  Плескалась долго,
расточая ароматы шампуней. Потом долго сушилась. Когда, уже
в  одиннадцать вечера,  Сигизмунд,  изведясь  от  безделья,
позвал  ее   праздновать,   важно   вышла   из   "светелки"
принаряженная, с лунницей и распущенными волосами.
     Волосы  у  нее  были  густые.  И  от  хорошего шампуня
блестели.  По  большому счету,  все  эти холеные дуры,  что
трясут патлами в рекламе, и в подметки девке не годились.
     Довольная  произведенным  эффектом,   уселась,   чинно
сложила  руки.  Сигизмунд встал,  подошел к  ней  сзади  и,
положив руки ей на плечи, значительно произнес:
     - Новый Год. Лантхильд, Новый Год.
     Она   заерзала,   посмотрела  на   него  снизу  вверх.
Вопросительно посмотрела. Не понимает?
     Он показал на елку.
     - Новый Год.
     - Йоль?
     - Ну пусть будет йоль, если тебе так легче. Йооль...
     Он  на мгновение встретился глазами с  портретом деда.
Дед  будто  кривовато улыбался.  Это  он  с  таким лицом на
удостоверение  фотографировался.   Большой  приколист  был,
небось.
     Лантхильда  тоже  посмотрела  на  деда.   А  потом  на
Сигизмунда. Он выпустил ее плечи и сел за стол.
     - Сейчас новый аттракцион будет. Гляди!
     Девка  доверчиво  уставилась  на  бутыль  шампанского.
Сигизмунд  процитировал то,  что  обыкновенно  торжественно
возглашалось в подобных случаях отцом:
     - "Стал открывать с опаскою советское шампанское"...
     Сигизмунд  забыл,  какой  поэт  написал  эти  чеканные
строки.  Помнил только,  что из  шестидесятников.  Из  того
бессильного поколения пустоцветов в клетчатых рубашках, что
всю жизнь просидело на кухне, бряцая на гитарке.
     Пробка  оглушительно полетела  в  потолок,  потревожив
монументальную  люстру.   Могучая  белопенная  струя  щедро
облила стол  и  едоков.  Лантхильда визгнула и  засмеялась.
Кобель, поджав хвост, убрался подальше.
     Оставшееся Сигизмунд разлил по бокалам.  В  телевизоре
уже  маячил Президент.  А  это  означало,  что через десять
минут по  высочайшей отмашке вся страна торжественно въедет
в новый, 1997-й, год.
     - Будь здорова,  Лантхильд! - сказал Сигизмунд громко,
поднимая бокал.
     - Хайлс!  -  бойко отозвалась девка,  проблеснув тремя
свастиками на луннице.
     Сигизмунд     невольно     покосился    на     портрет
деда-орденоносца.
     - Хайлс!  -  ответил  Сигизмунд девке.  И  ничего,  не
подавился.
     - Нуу, - потянула Лантхильда. - Таак... Наадо...
     - Драастис, - подхватил Сигизмунд.
     Они   выпили   шампанского.   Из   телевизора   вместо
торжественного, органного Гимна Советского Союза, зазвучало
что-то невразумительное.  Из оперы "Жизнь за царя". Про то,
как русский мужик поляков заблудил.  Сигизмунду как потомку
каноника Стрыйковского это не могло быть по душе.
     Шампанское Лантхильду изумило.  Она глотала,  с каждым
глотком все шире вытаращивая глаза. Допив, громко рыгнула.
     Сигизмунд засмеялся,  сказал:  "знай  наших" и  рыгнул
тоже.  Ананасы в  шампанском,  Игорь Северянин,  серебряный
век, блин.
     Кобель  выбрался  из  убежища,  решив,  что  опасность
миновала,  и положил морду Лантхильде на колени. Она сунула
ему кусок мяса.
     Кобель жадно  заглатывал добычу под  столом,  чихая от
чеснока.  Строгая девка сделала ему внушение.  К благочинию
призывала, не иначе.
     Сигизмунд  разлил  по   фужерам  остатки  шампанского.
Лантхильда   что-то    радостное   проговорила,    крикнула
троекратно "ункар  хайлс"  и  постучала  фужером  об  стол,
расплескивая пену.
     Допили шампанское. Развеселились.
     Поглощали мясо с чесноком,  заедая ананасами.  Много и
беспричинно смеялись.
     Лантхильду  смешило  киви.  На  Сигизмунда показывала,
говорила  что-то  и,   краснея,   прыскала.   Сигизмунд,  в
принципе, понимал, о чем ведет речи подпившая мави.
     Когда шампанское стало выветриваться, Сигизмунд понял:
пора разорять заначку.  Полез далеко-далеко,  а именно -  в
"аптечку".  "Аптечка"  была  еще  дореволюционная,  темного
дерева,  висела на стене в гостиной. Очертаниями напоминала
маленький  орган.  Украшалась  завитушками и  картинкой  на
ткани:  джентльмен в  сером и  дама наблюдают за девочками,
играющими с бело-рыжей собачкой. Очень умилительно.
     Там-то  и  сберегал Сигизмунд бутылку настоящего "Реми
Мартена".  Несколько лет уже сберегал.  Хотел как-нибудь на
Новый Год распить.  Чтоб уютно было, чтоб дом, свечи, елка.
Да только все не случалось такого Нового Года.
     А  вот сейчас вдруг почувствовал -  пора.  Лучше уже и
быть не может,  шестое чувство подсказало. Водрузил на стол
длинношеего пузана из темного стекла,  приставил к нему две
крошечные    золотые    рюмочки.    Лантхильда   безудержно
расхохоталась.
     Объяснять принялась про махта-харью и литильс рюмочки.
Сигизмунд  вспомнил  про  молотобойца  и   "пимм!"  и  тоже
захохотал.   Однако  на  рюмочках  настоял.  "Реми  Мартен"
требовал этикета. Стоял, черный и чопорный, и требовал.
     Потому  Сигизмунд знаками  призвал девку  к  молчанию.
Мол,  будем сейчас ритуальничать. А в голове Лантхильды все
вращался  маховик:   раскрутившись,  не  мог  остановиться,
воспроизводя одну и ту же шутку.
     Сигизмунд разлил коньяк и  поставил перед  Лантхильдой
рюмочку со  словом:  "Пимм!"  После этого еще  минут десять
девка переставляла рюмочку и пиммкала. Сигизмунд ей вторил.
В  конце  концов,  оба  стали  напоминать парочку спятивших
игроков в шашки.
     Потом выпили.  Коньяк был  настоящий.  Душистый огонь.
Лантхильда  изумилась,  стала  ртом  воздух  хватать  -  не
ожидала, болезная. Сигизмунд налил ей пепси. Потом спросил:
     - Слушай, Лантхильд, а хво ист махта-харья?
     Девка  напустила на  себя  важный  вид.  Приосанилась.
Надула щеки.
     Сигизмунд ткнул  в  ее  надутые щеки  пальцами,  будто
пузырь проткнул.
     - Пуф! - выдохнула девка.
     - Это я, стало быть, такой? - Сигизмунд надул щеки.
     Лантхильда убежала,  слегка загребая в  стороны.  Было
слышно,  как она с грохотом опрокинула что-то в "светелке".
Появилась,  зацепив плечом  дверной косяк,  с  карандашом и
бумагой. Плюхнулась рядом с Сигизмундом.
     - Махта-харья  ист...  -  Карандаш  бойко  забегал  по
бумаге. Сигизмунд наблюдал с восхищением. Во насобачилась!
     На  листке появилось изображение перекачанного "быка".
Рожа зверская. Зубы оскалены. Волосы торчат во все стороны.
Шея  толстая.   Борода  веником.   Интеллекта  нет.   И  не
предвидится.
     - Махта-харья! - с гордостью произнесла девка.
     - Так вот кем ты меня считала!  -  сказал Сигизмунд. И
вдруг, испустив леденящий душу крик, сделал зверскую рожу и
полез душить Лантхильду.
     Та  увернулась,  оттолкнула его.  Поскольку  Сигизмунд
неловко сидел на стуле, то едва не упал - Лантхильда успела
подхватить его в последний момент.
     - Хири,  -  сказала она. И на другом листке нарисовала
второго "быка". Второй "бык" мало чем отличался от первого,
разве что в плечах пошире, в тазу поуже.
     - Махта-вэр,  - сказала девка. И начала перечислять: -
Вавила, брозар... Ариульф...
     - Ик, - подсказал Сигизмунд.
     - Нии,   -   сказала  девка.   -   Зу  харья  ист.  Зу
махта-харья. Зу унзара альякундс ист.
     - Ну вот,  обозвали,  -  сказал Сигизмунд и налил себе
еще "Реми Мартена".  Лантхильда тоже придвинула к нему свою
рюмочку.
     - Пли-из,  -  сказал Сигизмунд.  И выдал:  -  За баб-с
гусары пьют стоя!
     И встал.
     - За  бабс,   -  лихо  вскричала  Лантхильда.  И  тоже
вскочила.
     Они выпили. Второй раз коньяк пошел в девку легче.
     - Ты заедай, заедай, - советовал Сигизмунд. - Итан.
     - Итья, - поправила Лантхильда.
     - Да фиг с ним, пусть итья, главное - кушай.
     Девка налегла на ананас.
     - Как Вавила,  так вэр, а как я - так харя какая-то, -
посетовал Сигизмунд.
     Лантхильда ела и кивала.
     Откушав,  вытерлась  рукавом.  Снова  рюмочку  пальцем
пошевелила.
     - Погоди, - сказал Сигизмунд.
     Лантхильда  не  вняла.  Пошевелила рюмку  настойчивее.
Сигизмунд, посмеиваясь, налил ей еще. Вишь, разохотилась.
     Она показала, чтобы он и себе налил.
     Дальше  Лантхильда  благочиние нарушила.  Видать,  ого
насмотрелась. С рюмкой в руках встала из-за стола. Прошлась
по  гостиной.  Явно подражала кому-то,  потому что манеры у
нее вдруг стали американские. Еще не хватало, чтобы ноги на
стол класть начала.
     Подошла  к  портрету  деда.  Подбоченилась.  Поигрывая
рюмкой, начала разглядывать. Потом вдруг почесалась.
     Сигизмунд потешался, глядя на нее.
     - Атта  аттинс,  -  задумчиво молвила  девка.  Капнула
коньяком на пианино под дедовым портретом.
     - Ну,   ты   полировку-то  портишь,   -   встрепенулся
Сигизмунд.
     Девка повернулась к нему и строго указала на портрет.
     - Надо.
     - Что надо-то?
     - Надо. Атта аттинс.
     Так.  Теперь в доме вводится культ поклонения предкам.
Так  сказать,  перманентная  родительская суббота.  Еще  не
хватало перед портретом девкиного аттилы поклоны бить.  Или
плясать. С копьем и в юбке из листьев.
     - Слышь,  Лантхильд.  Ты  ведь не заставишь меня...  -
Сигизмунд собрался  с  мыслями.  -  Твоему  батьке  поклоны
бить... а?
     Девка  посмотрела  на  Сигизмунда,   по-птичьи  дернув
головой.   И  направилась  к  нему,   целеустремленно,  как
робот-трансформер. Устремила на него палец.
     - У нааст ут проблеем,  -  высказалась она, в точности
копируя монотонную интонацию синхронного перевода.
     Боже! Откуда она этого набралась? Нет чтобы что-нибудь
приличное выучить. Полезное. Жизненное.
     - Да нет у нас проблем,  -  сказал Сигизмунд.  - Сядь,
Лантхильд.   И   насладись  беспроблемьем.   Расскажи   мне
что-нибудь интересное.
     Усадить   Лантхильду   было   трудно   -    разошлась,
разгулялась.  Расхаживала взад-вперед с рюмочкой, то и дело
прикладываясь,   и  разглагольствовала.  Употреблялись  уже
знакомые  слова   "гайтс",   "двало   Наталья",   "милокс",
"годиск-квино",  "тиви",  "квино" как таковая.  Значительно
больше  было  незнакомых  слов.   В   принципе,   Сигизмунд
догадывался,  что девка осуждает его образ жизни.  Выпила и
решила поговорить начистоту.
     Помаргивала  разноцветными огнями  елка.  Торжественно
мерцала  матовая  бутылка  с  золотой  этикеткой.   Золотом
Нибелунгов глядела стопочка с каплей коньяка на дне.
     Лантхильда с  распущенными волосами,  разрумянившаяся,
стояла спиной к Сигизмунду,  глядя на дедову фотографию.  И
говорила, говорила...
     За  окном  трещало  и  взрывалось  -   там  баловались
пиротехникой.  Откушали,  послушали разные глупости по ого,
"Песни о  главном-2"  -  и  выбежали утрамбовать в  желудке
трапезу.
     Сигизмунду было странно.  Вот сидит он  под новогодней
елкой, употребляет "Реми Мартен", который берег для доброго
вечера  с  хорошим  другом.   Сидит  наедине  с  человеком,
которого избрал для распития заветной бутылки.
     Сигизмунду хотелось бы все это высказать, объяснить. И
о елке,  и о коньяке,  и о добром,  единственном вечере. Но
начнет он говорить -  и  будет Лантхильде его речь казаться
чужой и непонятной. Только и поймет, что о чем-то важном ей
говорят. А о чем...
     - Лантхильд! - прервал девку Сигизмунд.
     Она  обернулась.  По  правой щеке  гуляют разноцветные
огни.
     - Еще?
     Она поняла. Кивнула. Сигизмунд наполнил рюмочки.
     - Драастис,   -   сказала  Лантхильда,  видимо,  желая
сказать "мерси".
     - Нии "драастис", - поправил Сигизмунд. - Мерсии.
     Это она усвоила мгновенно.
     - Мерсии.
     Сигизмунд поднял рюмочку.
     - Хайлс! - легко произнес он.
     - За бабс!  - отозвалась Лантхильда, решив сделать ему
приятное.
     Они одновременно засмеялись. Выпили.
     - Пойдем гулять, - предложил Сигизмунд. Девка и кобель
знали  это  слово  одинаково.  Обожравшийся пес,  бессильно
простертый кверху раздутым брюхом, мгновенно вскинулся.
     Сигизмунд встал  и  пошел  из  комнаты.  Хундс побежал
впереди.  На  пороге Сигизмунд запнулся об хундса и  утерял
тапок. Пес тут же ухватил потерю и унес.
     - Другие собаки приносят хозяевам обувь, - укоризненно
сказал Сигизмунд.
     Лантхильда продолжала сидеть,  вопросительно глядя  на
Сигизмунда.
     - Ну,   идем,   -   повторил  он.   -  Вставай.  Пошли
проветримся.
     Девка встала, и тут ее повело. Да. Девке-то точно надо
бы проветриться.
     Сигизмунд усадил ее  в  коридоре на  тумбу для  обуви.
Лантхильда глядела в  пространство остекленевшими глазами и
загадочно улыбалась.  Сигизмунд натянул ей на ноги сапожки.
Надел на нее шубку. Застегнул пуговки. Нахлобучил на лавину
длинных белых волос вязаную шапочку.
     Лантхильда очнулась от  транса и  вновь повела тягучие
разговоры.
     Вышли на  улицу.  Почти тут же налетели на подвыпившую
компанию с бенгальскими огнями. Стали кричать друг другу "С
Новым   Годом!"   Кобель   помчался   облаивать   компанию.
Естественно, нашелся кто-то, кто начал дразнить собаку. Пес
пришел в восторг. Охотно ввязался в перебранку. Дразнивший,
похоже, тоже. Но тут кто-то еще запустил петарду.
     Поджав хвост, кобель под громкий хохот спасся.
     Звук  взрыва пробудил Лантхильду.  Визгнула.  Потеряла
равновесие, с размаху села в снег.
     В компании засмеялись. Обступили. Протянули Сигизмунду
бутылку.  Тот  глотнул.  Вернул.  Бутылка пошла по  рукам и
исчезла.
     Парень  без   шапки  отделился  от   компании,   помог
Сигизмунду поднять Лантхильду.
     - Тяжеленькая, - уважительно произнес парень, водружая
девку на скамью.  -  На, держи. Бабахни во здравие. Похоже,
твою подружку это возбуждает.
     И вручил Сигизмунду еще одну петарду.
     - Мерсии, - неожиданно очнулась девка.
     Парень хохотнул, и компания, галдя, удалилась.
     Другая  компания,  в  отдалении,  пыталась  с  помощью
худосочных петард подорвать фонарный столб.
     Лантхильда сделала попытку встать.
     - Пойдем, - сказал Сигизмунд. - Заодно и возбудимся.
     Достал  зажигалку,  запустил  подаренную  петарду.  Из
трубки со  свистом один за другим вылетели несколько огней.
Почти сразу бессильно погасли.
     Лантхильда окончательно очухалась.  Вцепилась  в  руку
Сигизмунда.   С   другого  бока  на  Сигизмунда  карабкался
перепуганный кобель. На ручки просился.
     Пинком отогнав пса, Сигизмунд приобнял девку.
     Лантхильда чудила.  То принималась петь свои диковатые
протяжные песни. То втолковывала Сигизмунду насчет козы. То
делала попытки упасть...
     Бродя  кругами,   Сигизмунд  приблизился  к   компании
"подрывников".   Те   с   маниакальным   упорством   пьяных
продолжали взрывать фонарь. В основном старались двое - оба
"не  первой свежести",  как выразилась бы  Аська.  Один был
устрашающе патлат и длинен. Возле него вилась, притоптывая,
миниатюрная дамочка в шубке.  Дамочке было скучно. Время от
времени она повторяла:
     - Ну, идем, что ли?
     - Уйди,   коза...  Не  мешай,  клоп...  -  отрыкивался
патлатый.
     Второй  упорно  чиркал сыроватыми спичками,  близоруко
склоняясь над боевой установкой.  В конце концов,  зашипев,
петарда огненно блеванула ему едва ли не в рожу.  Сигизмунд
подивился идиотизму происходящего.
     - Ну, идем, хватит уже...
     - Отстань,  коза!  - повторял патлатый. Он был страшно
увлечен процессом.
     На  слово  "коза" Лантхильда неожиданно отреагировала.
Резким движением вскинула голову -  проснулась. Вырвалась у
Сигизмунда и  пошла на дамочку.  Но чего-то не рассчитала -
пробуравила снег метрах в десяти от цели.
     - Уй, - восхитился патлатый.
     - Извините, - буркнул Сигизмунд.
     Второй продолжал чиркать спичками, не обращая внимания
на происходящее.
     - Вы бы поосторожнее, - посоветовал ему Сигизмунд. - А
то и без глаз можно остаться.
     Тот   повернулся.   Сигизмунд  невольно   простонал  -
вспомнил  это  лицо.   В  супермаркете.  Милокс  в  пакетс.
Неопрятная мрачноватая фигура.
     Впрочем, сейчас глаза из-под очков глядели с искоркой,
весело.
     - Хотим  вот  подорвать,   -  объяснил  он.  -  Дерьмо
петарды.  - И с тоской по невозможному добавил: - Пороху бы
достать...
     Сигизмунд был  настолько пьян,  что  тут же  услужливо
стал выстраивать сложную схему доставания пороха: позвонить
бойцу Федору, пусть тот напряжет шурина...
     Из  темноты  заливисто взлаял  кобель.  Показалась еще
одна фигура в длиннополой черной шубе. Девица.
     Девица была до глаз замотана в  славянофильский черный
платок с  розами,  из-под  которого во  все стороны торчали
растрепанные  волосы.   Сверкнули  очки.   Девица  с   ходу
засюсюкала с  кобелем,  который прыгал  вокруг и  время  от
времени заливался отвратительным лаем невоспитанной шавки.
     Сигизмунду было стыдно за  кобеля.  Он  бросил в  него
снежок, отлично зная, впрочем, что это не поможет.
     - Какие  мы  страшные...  Да  какие мы  голосистые,  -
сказала девица,  пугливо оглядываясь на  подбежавшего сзади
кобеля.  Видно  было,  что  она  пытается скрыть  смущение.
Всякий себя дураком почувствует,  когда его вот так,  ни  с
того ни с сего, облаивают.
     Патлатый заорал:
     - Ленка! Не сдавайся!
     Дамочка  в   шубке  поджала  губы,   явно  недовольная
поведением окружающих.  Впрочем, в глубине души - Сигизмунд
вдруг мгновенно понял это  -  она была очень даже довольна.
Иначе  не  топталась  бы  рядом.  Просто  должен  кто-то  в
компании быть недовольным.  Ну,  роль у человека такая.  От
этого еще веселее.
     Тут  Лантхильда  зашевелилась в  сугробе.  Как  всякий
пьяный, пропахавший мордой снег, была склонна действовать в
безмолвии. Молча и неукротимо поднялась.
     Патлатый с  любопытством следил за ней.  Очкастый тоже
оторвался  от  своего  бесплодного  занятия.  Уставился  на
Лантхильду.  Та  слепо,  как терминатор,  двигалась вперед.
Сейчас  она  напоминала  Сигизмунду  неудержимого  русского
мужика:  тому  дашь  в  морду  -  упадет,  полежит немного,
наберется сил  от  матери  сырой  земли,  встанет  и  вновь
пойдет. На врага.
     Лантхильда   надвинулась   на    патлатого.    Тот   с
удовольствием поймал ее.  Она  вырвалась,  явив  недюжинную
силу. Патлатый засмеялся.
     Лантхильда повторила  свой  американский жест.  Ткнула
пальцем ему в грудь.
     - У нааст ут проблеем... Коза...
     Размашисто  повернулась  на   дамочку,   потом   снова
вернулась к  патлатому.  Ухватилась за его рукав,  чтобы не
упасть.
     Сигизмунд поддержал Лантхильду с другой стороны, чтобы
оттащить.
     - Да нет, ничего-ничего, - заверил его патлатый. - Я и
сам справлюсь. Пусть девушка отдохнет.
     Дамочка источала теперь уксусность.
     Лантхильда завела речь.  Пыталась втолковать патлатому
всю глубину его заблуждений. Если он, патлатый, думает, что
вон та дамочка - гайтс, то его грязно кинули, пусть имеет в
виду.  Уж Лантхильд повидала этих гайтьос, знает, каковы! А
эта -  не гайтс, эта - квино. Или мави? Может, и мави. Годо
мави, йаа... Но не гайтс! Это уж точно.
     Только никто здесь не  понимает,  похоже,  что такое -
настоящая гайтс.  Вот и Сигисмундс не понимает.  Нет, никто
не понимает...
     Тут    взорвалось   разом   две   петарды.    Визгнули
одновременно  Лантхильда,   девица  в   платке  и   кобель.
Собаколюбивая девица  осведомилась,  тщетно пытаясь упихать
растрепанные волосы под платок:
     - Виктуар, ты цел?
     "Почему Виктуар?  - пьяно подумал Сигизмунд. - Говорят
же  -   Виктор...  когда  выпендриваются".  Девица  ему  не
нравилась. Слишком шумела.
     Мрачный завсегдатай супермаркета сказал,  что,  вроде,
цел.
     Наконец удалось отцепить Лантхильду от патлатого - тот
проводил ее  сожалеющим взором.  Двинулись в  сторону дома.
Сигизмунд  трезвел,   Лантхильду  развозило  все  больше  и
больше. Апогея этот процесс достиг уже в домашнем тепле.
     Сигизмунд  водрузил  Лантхильду на  тумбу  для  обуви,
чтобы  раздеть-разуть.  Девка  тут  же  заснула.  Сигизмунд
стащил  с  нее  сапоги,  шубку.  Обнаружил,  что  во  время
прогулки  потеряли  вязаную  шапку.   Не   простудилась  бы
Лантхильда.
     Пока  из  шубы  вытряхивал,  что-то  тускло  блеснуло.
Лунница.
     Так.   Значит,  гулять  ходили  с  лунницей.  В  снегу
кувыркались с  лунницей.  С  каким-то патлатым бездельником
заигрывали -  с лунницей!..  Ох, девка... безответственная.
Да и сам хорош. Мог бы отследить.
     Длинные   распущенные   волосы   запутались,    попали
Лантхильде в рот. Сигизмунд пальцами убрал пряди с ее лица.
Подивился девкиному безмятежному виду.  Пьяно умилился. Уй,
какие мы масенькие.
     Взвалил  Лантхильду на  плечо.  Крякнул.  Вот  тебе  и
"масенькая".  Пошатываясь и  задевая  спящей  девкой  углы,
дотащил ее до "светелки". Сгрузил на тахту. Уф.
     Кобель понюхал Лантхильду. Попытался облизать ей лицо,
но Сигизмунд согнал его. Пес тяжеловесно спрыгнул.
     - Пошли, - велел Сигизмунд. - Видишь - наша Лантхильда
баиньки.
     Спать  Сигизмунду не  хотелось,  однако  прибирать  со
стола он  не  стал.  По  неведомой традиции мать в  детстве
никогда не разбирала новогодний стол раньше 2 января.  Весь
день первого к  столу подходили и  кормились,  то  салатика
отщипнут, то мяска холодного, то студня...
     Сигизмунд растянулся на  спальнике,  заложил  руки  за
голову и  стал смотреть в потолок.  Он был беспричинно,  но
очень сильно счастлив.

        x x x

     Подарок Сигизмунд вручил Лантхильде наутро. Похмелья у
девки не наблюдалось -  видать,  сказывались здоровый образ
жизни и качество коньяка.
     Когда Лантхильда появилась в гостиной,  Сигизимунд дал
ей понять,  чтобы она заглянула под елку.  Любопытная девка
сразу встала на четвереньки и  полезла смотреть.  Едва елку
не своротила.  Потом зашуршала целлофаном - нащупала пакет.
Выволокла Барби.
     Уставилась.  В  голове  медленно  заворочалась  мысль.
Потом    Лантхильда   покраснела.    Тихонько    хихикнула.
Отвернулась,   разглядывая  куклу,   то  и   дело  кося  на
Сигизмунда. Заметно было, что девку разбирает смех.
     - Хво еще? - подозрительно спросил Сигизмунд.
     Лантхильда хихикнула громче. Сигизмунд забеспокоился.
     - Признавайся! Что там смешного!
     Не отвечая,  с пунцовыми щеками,  Лантхильда опрометью
кинулась в "светелку". Куклу она прижимала к себе.
     - Вот дурища-то, - пробормотал Сигизмунд.
     Из "светелки" доносился неудержимый хохот. Потом девка
принялась икать - досмеялась.
     Кобель,  помахивая хвостом,  приблизился к  хозяину  и
искательно задрал морду к накрытому столу:  мол,  как -  не
пора?..
     - Да погоди ты,  -  сказал кобелю Сигизмунд. Смутно он
догадывался,  что  именно так  насмешило Лантхильду.  Барби
была устрашающе похожа на нее саму.
     Чтобы отомстить вредной девке,  Сигизмунд прикнопил на
стену   фотографию  полуголой  угрюмой   потаскухи  -   дар
великодушного   кузена.    Отошел,   полюбовался.   Генкина
потаскуха   враждебно  уставилась  на   деда,   а   мрачный
полковник,  казалось, разглядывал ее с кривой ухмылкой, как
насекомое. Представители антагонистических субкультур.
     Что  бы  еще  такого сделать,  чтоб  белобрысую уесть?
Подумав,   Сигизмунд  слил   в   блюдце  выдохшиеся  опивки
шампанского,  покрошил туда  немного хлеба  и  поставил под
фотографию шлюшки. И уехал к родителям - поздравлять.

        x x x

     Отцу   Сигизмунд  подарил   шахматы.   Нарочно   искал
деревянные,  а  не  пластмассовые,  -  нашел.  Отец играл с
соседом  по  площадке вечерами,  был  у  него  старый,  еще
довоенный, набор, но вот беда - потеряли старички слона.
     Матери привез сковородку "TEFAL" -  жарить без  масла.
Той давно хотелось такую.
     Мать сразу запричитала:  "Зачем ты  на  нас  так много
денег тратишь,  тебе самому нужно..." Сигизмунд с нарочитой
грубостью ее оборвал. Это тоже входило в ритуал.
     Дорогого сыночка  усадили  за  стол,  наложили ему  на
тарелку разных ед.  Сигизмунд в который раз поразился - как
это  они  на  свою  скудную,   плохо  выплачиваемую  пенсию
ухитряются  сооружать   такое   количество  яств.   Видимо,
подобным  секретом владеют  только  непотопляемые советские
пенсионеры.
     Выпил с  матерью шампанского,  потом с  отцом водочки.
Поговорили о  том,  о  сем.  Затем мать,  помявшись,  вдруг
заговорила:
     - Гоша,  пойми  меня  правильно -  мы  твоей  жизни не
касаемся,  и что вы с Натальей сошлись -  не вмешивались, и
потом тоже вас лишний раз не  трогали.  И  расходились вы с
ней - мы не лезли...
     Сигизмунд сразу насторожился:
     - Ты опять про Аську?..
     Аську  мать   видела  лишь  однажды.   Можно  сказать,
случайно.  В  тот период аськиной жизни,  который Сигизмунд
именовал    искусствоведчески:    "голубое   и    розовое".
Голубоватыми были коротко стриженые волосы Аськи, розовым -
все  остальное:  губы,  ногти,  колготки.  Мать  смертельно
испугалась.  Одно  время  ее  преследовал  кошмар  женитьбы
единственного сына на этой... на этой...
     Но сегодня мать махнула рукой:
     - Да не об этой,  прости Господи. Тебе решать, с кем и
как. Взрослый уже. Коли нет ума, так уж и не...
     - А о чем тогда?
     - Гоша,  вот сейчас, когда Натальи нет. Между нами. Ты
мне скажи: уехали твои шведы?
     - Да не шведы они, а норвежцы. Сто раз уже говорил.
     - Все равно. Уехали?
     - А что?
     - Ты мне ответь: уехали?
     - Слушай, что они тебе сдались?
     - Да что ты к  нему прицепилась,  Ангелина,  -  встрял
отец.  - Сейчас все совместные предприятия открывают. Давай
лучше, Гошка, водки выпьем.
     - Погоди ты, Боря. Вечно как маленький...
     Сигизмунд понял, что придется отвечать правду.
     - Нет, не уехали.
     - У тебя живут?
     - Да.
     - Сколько их?
     - Двое.
     - Ты о них кому-нибудь говорил?
     - Что значит -  говорил? Кому я должен о них говорить?
Они сами всё оформляют... При чем здесь я?
     - Где ты с ними познакомился?
     - Мам, ты что, раньше в НКВД работала?
     Мать побелела.
     - Не шути так.
     Сигизмунд принужденно рассмеялся.
     - Мам, Сталин умер в 53-м году. Двадцать первый век на
пороге. Ты чего?
     Мать, казалось, его не слышала.
     - Ты уверен, что они шведы?
     - Норвежцы, Ангелина, норвежцы они, - вмешался отец. -
Говорят же тебе, два сейнера у них.
     Но мать не отставала.
     - Все-таки ответь мне, где ты с ними познакомился?
     - В Гавани.  На выставке "Инрыбпром-96".  Представляли
там свою фирму. Хальвдан и представлял.
     - А ты там что делал?
     - Удочки посмотреть с Федором заехали.
     - Вот  прямо так  увидел тебя этот Хальвдан и  тут  же
тебя в партнеры захотел?
     - Ни  хрена себе  -  "прямо так"!  Я  месяц поручителя
искал.
     Мать неожиданно резко сменила тему:
     - А почему ты про деда спрашивал?
     - Когда?
     - Перед Новым Годом.  Когда я  тебе звонила.  Помнишь,
сказал, что он тебе приснился?
     - Приснился и приснился. А что?
     - Ты просто так спрашивал?
     - А как еще я мог спрашивать?
     - Да что ты в самом деле, Ангелина... Сигизмунд, налей
матери водочки.
     - В самом деле, мать, что ты из мухи слона делаешь?
     - Знаешь,  Гоша, - печально проговорила мать, - хоть и
грех это,  о покойниках плохо говорить, тем более, об отце,
а только сдается мне: сатанинскими делами дед занимался...
     - Это ты  про то,  что он руками зеков ДнепроГЭС после
войны восстанавливал?  Так  в  этой стране все руками зеков
делалось...
     Мать помолчала, опустив глаза. Потом залпом проглотила
рюмку, придвинутую к ней отцом, и сказала, поджимая губы:
     - Хоть и  состояла двадцать лет в партии,  а как помер
дед -  в костел пошла. Свечку за упокой души поставила... А
свечка-то погасла.  Не захотела гореть.  Я снова зажигаю, а
она взяла и сломалась... Вот так-то, Гоша.

        x x x

     Всю дорогу до дому дед упорно не шел из мыслей. Да еще
этот разговор с матерью -  мутный... Что мать так завелась?
Из-за того, что соврал сдуру, будто приснился ему дед?
     А  в  самом деле,  что  его дернуло про деда-то  тогда
спросить?   Из-за   имени,   наверное.   Тут  тоже  имелось
противоречие. Мать много лет носила отчество "Сергеевна", а
не  "Сигизмундовна".  Еще одна тайна,  которыми изобиловала
семейная история. Польское происхождение, небось, скрывала.
Белопанское.  Только вот зачем?  Дед-то  не скрывал.  Так и
звался "Сигизмунд Казимирович". И никто его не трогал. И из
партии,  а  также  с  каких-то  руководящих постов (каких -
Сигизмунд точно не знал) не просил.
     Впрочем,  вся  история материнского рода  Стрыйковских
была  таковой.  Маловразумительные объяснения типа "времена
были такие" - вот и все, чего удавалось добиться Сигизмунду
от матери. Причем, говорилось это таким тоном, что терялась
всякая охота расспрашивать дальше.
     Сам Сигизмунд деда помнил плохо. Помнил, что курил дед
много.  И только "Герцеговину Флор".  Как товарищ Коба. Или
нет... Коба их в трубку потрошил... Длинные такие папиросы.
Они у деда не переводились.  Похоже, кормился Казимирович с
какого-то закрытого распределителя.  И  сытно кормился.  Со
смертью  деда  в  доме  стало  ощутимо  голоднее,  дефициты
исчезли.
     А  где работал дед?  Еще одна тайна,  как и  за что он
свой  орден  получил?  Не  хочется думать,  что  в  ГУЛАГе.
Сигизмунд    предполагал,     что     дед     был     занят
партийно-хозяйственной   деятельностью,    причем   занимал
высокие посты,  хотя дослужился только до полковника. И это
в  войну-то!  Выше то  ли не пустили,  то ли сам не захотел
задницу подставлять разным там чисткам. Хотя, скорее всего,
не пустили - учитывая "Казимировича"...
     По смутным воспоминаниям Сигизмунда, дед был заносчив,
деспотичен,  сварлив и, видимо, исступленно честолюбив, как
любой нормальный поляк.
     Один-единственный раз дед пришел забрать Сигизмунда из
детского сада.  Пришел рано,  часа  в  четыре,  сразу после
"тихого  часа".  Сигизмунд достойно  отбывал  в  углу.  Дед
изъявил  желание  забрать внука.  Воспитательница принялась
жаловаться, объяснять, за что малолетний Морж стоит в углу.
Дед  оборвал ее  как-то  очень по-партийному,  едва  ли  не
матом, забрал Сигизмунда домой, а дома выпорол.
     Потом закурил "Герцеговину" и, окутывая дымом, спросил
спокойно: "Знаешь, за что выдрал?"
     Размазывая сопли,  внук проскулил,  что не  знает.  За
угол, наверное. За плохое поведение.
     Дед ответил,  что вовсе не за плохое поведение.  А  за
то, что позволил в угол себя поставить.
     "Что  же  мне,  выскакивать  из  угла  надо  было?"  -
всхлипнул Сигизмунд-сопляк. На что старший Сигизмунд сурово
ответствовал: "Не вставать".
     На  похоронах  деда,   вспомнилось  вдруг  Сигизмунду,
разыгрался мимолетный скандал.  Так, задел по касательной и
сгорел,  как  мотылек  на  огне  свечи.  Растолкав  мрачных
прямоугольных стариков в  тяжелых пальто,  к дедову гробу с
солидными  золочеными  гирляндами  и   лентами   прорвалась
молодая  женщина.  Очень  молодая,  немного моложе  матери.
Из-под  густой черной вуали  разлетались золотистые волосы.
Левой рукой она сжимала муфту, правой тискала темно-красные
розы.  Она пала на гроб,  обхватила его руками и взвыла.  А
после почти мгновенно исчезла;  никто даже не понял,  как и
когда ее  утащили и  кто  это  сделал.  Больше Сигизмунд ее
никогда не видел.
     Впрочем,  тогда  Сигизмунда изумила  не  эта  женщина.
Поразило то,  как смотрели на это старцы. Они не ужасались,
не  злорадствовали.  Они  глядели совершенно равнодушно.  И
будь дед среди них,  он  взирал бы  на  эту душераздирающую
сцену  с  таким  же  пугающим  безразличием.   Инстинктивно
Сигизмунд чувствовал это уже тогда.
     На  распросы  Сигизмунда  о   белокурой  женщине  мать
отвечать не  желала -  она  была  шокирована.  После как-то
забылось, похоронилось...
     Сигизмунд   так   и   не   выяснил,   кто   была   эта
неправдоподобно молодая и красивая женщина - дочь ли дедова
от  какой-то связи,  возлюбленная?..  Дед был таков,  что с
него сталось бы завести себе молоденькую любовницу.  Сейчас
Сигизмунд-взрослый это понимал.
     И чем больше Сигизмунд думал о нем, тем более странным
представлялся ему дед.  Почему мать боится его даже теперь,
спустя почти тридцать лет после его смерти?
     Не  иначе  замешан  был  суровый полковник в  одну  из
бесчисленных мрачных тайн,  порожденных сталинским режимом.
Да и сам дед был плоть от плоти этого режима.

        x x x

     Когда Лантхильда встретила Сигизмунда,  вид у  нее был
откровенно ханжеский. Глазки опущены, губки бантиком. Сразу
было ясно, что натворила что-то.
     - Ну, девка, кайся: что еще случилось?
     Лантхильда затараторила,  зачастила. Руками разводила,
в  притворном сожалении  глаза  закатывала.  Сигизмунд едва
удерживался, чтобы не засмеяться.
     Все это напоминало довоенный фильм про колхозы:  когда
вдарит  некстати  заморозок,  а  секретарь  обкома  приедет
разбираться.  В  роли  председателя  колхоза  -  Лантхильда
Владимировна.
     Вы уж извиняйте нас, свет-батюшка Сигизмунд Борисович,
что  в  подведомственном мне  хозяйстве такое  произошло!..
Мол,   вам  решать  -   казнить  или  миловать.   А  глазки
хитрю-ющие...
     А случилось, послушать Лантхильду, невиданное. Кобель,
выжрав "подношение", поставленное срамной полуголой бабе на
фотографии, вдруг встал на задние лапы, воздвигся на высоту
двух метров -  при  общей длине кобелева тела сантиметров в
семьдесят (без хвоста) -  и  сорвал генкин шедевр.  Сорвав,
начал валяться на спальнике, извиваясь, рыча и рвя в мелкие
клочья.  А уж она,  Лантхильд,  отнять пыталась. Вырывала у
пса  драгоценность.  Да  было  уж  поздно.  Все  изничтожил
негодный кобель.  Вот,  на спальнике,  то,  что осталось. И
смято все - это жлобская скотина валялась.
     Спальник  был   скомкан.   Вокруг  действительно  были
разбросаны обрывки.  Странно.  Фотографию и  в  самом  деле
погрызла собака. Остались неопровержимые следы зубов.
     Подняв глаза,  Сигизмунд задумчиво посмотрел на стену.
Само упало, что ли? Но почему с кнопок сорвалось? Не кобель
же, в самом деле, туда по отвесной стене забрался?
     Повертел в  руках обрывки.  И вдруг обнаружил на одном
жирное пятно. И еще одно. Понюхал. Пахло мясом...
     Девка  тревожно  глядела  на   Сигизмунда.   Когда  он
встретился с ней глазами, заискивающе улыбнулась.
     Картина  преступления  вырисовывалась все  отчетливее.
Простодушное таежное девкино коварство умилило Сигизмунда.
     - Ничего, не горюй, Лантхильд, - сказал он. - Было бы,
из-за  чего  переживать.  Ну,  порвал кобель.  Генка  новых
понаделает.  Я у него две возьму.  Вот здесь одна будет,  а
другую там повесим.
     Он показал на стене, куда повесит новых красоток.
     Лантхильда  замотала  головой.   Объяснять  стала,  на
кобеля показывая.  Мол,  все равно кобель со стены снимет и
сожрет.  Не  стоит  добро  и  переводить.  Уж  больно место
неудачное.  Везде проклятый кобель проникает.  Это  оттого,
что  разбаловали его.  На  кровати  лежать  ему  позволяют.
Кобель,  будто  иллюстрируя девкины слова,  порылся носом в
спальнике, вытащил обрывок, залег жевать.
     А ведь она,  девка,  от кобеля пострадала, сигимундово
добро обороняя.  Кусил ее кобель. Руку показала, Сигизмунду
едва не под нос сунув.  Никакого укуса на руке не было,  но
девка настаивала: нет, тяпнул.
     Сигизмунд погладил ее  по голове.  Похвалил.  Молодец,
мол. А что еще оставалось?
     Лантхильда давала  себя  гладить,  задумчиво глядя  на
аптечку, где содержался "Реми Мартен".
     Собрав мусор,  Сигизмунд отправился на кухню.  Высыпал
обрывки генкиного шедевра в мусорное ведро, один за другим.
Они  летели,  как  листья.  Кружились.  До  чего  же  ушлая
все-таки девка.  Ловко простодушного кобеля втянула в  свою
мелкую уголовщину. А потом грязно подставила.
     Сел, закурил.
     На   кухне   тихой   сапой  возникла  Лантхильда.   Не
оборачиваясь,   Сигизмунд  скосил  на  нее  глаз.   Небось,
проверяет: не гневается ли? Не раскусил ли хитрость?
     На  стол перед Сигизмундом вкрадчиво лег  альбом.  Тот
самый,   что   был   выдан  Лантхильде  -   изобразительным
искусством тешиться. Еще до памятного заточения.
     - Ну что,  -  сказал Сигизмунд, - садись, Лантхильд. В
ногах правды нет.
     Лантхильда тут же уселась рядом на табурет. Поерзала в
нетерпении,  не  выдержала  -  раскрыла  перед  Сигизмундом
альбом.
     Сигизмунд  прикусил  губу,   чтобы  не  расхохотаться.
Альбом  содержал  в   себе  не  просто  рисунки  безусловно
одаренной,  но нигде не обучавшейся девки. Это был семейный
альбом.  Лантхильда создала его  в  подражание фотоальбому,
который показывал ей Сигизмунд.
     Все изображения были взяты в  рамочки разного размера,
некоторые -  в  фигурные.  Портрет аттилы был,  кроме того,
снабжен  имитацией печати  в  уголке  -  якобы  содранный с
удостоверения.
     Все портретные изображения были сделаны точно в анфас.
Лица  строго  взирали на  "фотографа".  Показывая "снимки",
Лантхильда поясняла:  это  аттила,  это айзи,  это свистар,
брозар, еще один брозар - старший с его квино и барнилом...
Аттила  был  Сигизмунду уже  знаком:  неуловимо похожий  на
Ленина,   только  с  бородой,  косами  и  честным  взглядом
барышника.  Прищур у  аттилы был  еще более лукавым,  чем у
Ильича.  За версту видать -  тот еще фрукт.  Небось, у него
Лантхильда и научилась, как вину на другого перекладывать.
     Айзи  была  дородная,  косы носила "баранками".  Такие
хозяйственные тетки  встречаются в  Прибалтике на  хуторах,
куда  заезжие  питерцы заглядывают купить  молока.  В  70-е
годы,  по крайней мере, еще не перевелись, а сейчас в связи
с независимостью - хрен их знает.
     Мать  Лантхильды  звали  Фреда.   Или   Фреза.   Девка
неразборчиво проговаривала.
     Свистар была младше Лантхильды. Разительно походила на
подружку патлатого, которая в новогоднюю ночь все повторяла
"ну,  Дима..." Тут у девки действительно глаз-алмаз, хоть и
пьяна была до невозможности.
     - Красивая   мави,   -   со   значением  постучал   по
изображению Сигизмунд.  Мави  действительно была ничего,  в
его вкусе. - А как, кстати, эту мави хайтан?
     Звали   маленькую   мави   громоздко,    как    комод:
Куннихильда.
     По  поводу  сестрицы  Лантхильда  с  гордостью  что-то
сказала. Смысл фразы полностью ускользнул от Сигизмунда.
     Следом шел  старший брозар.  Был похож на  зажиточного
крестьянина из  журнала "Нива".  Картуза только не хватает.
Имел  жену с  младенцем на  руках.  И  жена,  и  младенец с
убийственной серьезностью таращились с рисунка.
     Девка что-то  настойчиво пыталась объяснить Сигизмунду
касательно старшего брата.  Вообще видно было,  что ей есть
что  сказать о  каждом из  членов семьи.  Сигизмунд страшно
жалел о  том,  что не  понимает.  Ну  ничего,  язык получше
выучим - разберемся.
     Насколько Сигизмунд понял, этот брат был славен чем-то
из  имущества.  Лантхильда так  объясняла,  что впечатление
складывалось противоречивое.  То ли комбайн он имел,  то ли
что-то ловко спер.
     За старшим братом следовал второй - собственно брозар.
Тот самый,  легендарный,  на которого то и дело ссылалась в
своих разговорах Лантхильда.  Брата звали как-то  уж совсем
несусветно:  Вамба.  Хорошее  имя  для  собаки.  Короткое и
звучное.
     Кроме  дружной  семьи  деда   Володи,   как   окрестил
звероподобного аттилу  Сигизмунд  (про  себя,  конечно),  в
альбоме  были  широко  представлены  биситандьос.   Видать,
имелись в виду односельчане.  И,  стало быть,  землянок там
несколько.  Община у  них там,  что ли?  Может,  они эти...
которые кружатся и  радеют?  Сигизмунд читал  про  таких  в
"Настольной книге атеиста".  Эта книга валялась в  районной
библиотеке,  куда Сигизмунд ходил читать журнал "За рулем".
Пока  ему  искали  журнал,  листал "Настольную книгу".  Так
постепенно и обогатил свой ум.
     Соседи   были   столь   же   суровы,    что   и   клан
Владимировичей.  На  Сигизмунда взирали  угрюмые  бородатые
таежные мужики  и  властолюбивые бабы  с  поджатыми губами.
Блин,  до чего ж талантливая девка, а? Самородок. Буквально
одним  штрихом умела передать характер.  Правда,  характеры
разнообразием не блистали...
     Одна  "фотография" -  она  была  как  раз  в  фигурной
рамочке - являла собой портрет Вавилы. Ему Сигизмунд уделил
особое внимание.  Он  подозревал,  что этот Вавила числился
девкиным женихом.
     Даже  из  девкиного  рисунка  явствовало,  что  Вавила
представлял  собою  ярчайший  тип  деревенского  раздолбая.
Такие в каждом селе имеются.  Их обычно армия исправляет, и
возвращаются  они  уже  остепенившимися,   чтобы  сесть  на
трактор или начать давать стране угля.
     Видать,  безудержным  раздолбайством  Вавила  девку  и
пленил. Чуб, небось, носит и на гармошке играет.
     Сигизмунд показал  девке,  как  на  гармошке играют  -
руками в воздухе подвигал.  Спросил,  делает ли так Вавила.
Выяснилось, что, вроде бы, делает.
     Имелись на рисунках и сверстницы Лантхильды.  Такие же
длинноносые,   все,   как  на  подбор,  унылые.  Сигизмунду
захотелось их  пощекотать.  Наверняка визжали  бы  и  глупо
хихикали.
     Тайга-а...
     Официальная  часть   альбома  закончилась.   Сигизмунд
назвал  ее  про  себя  "Доска  Почета".  Начались  жанровые
сценки.
     Тут   девкин  талант  развернулся  во   всей  красе  и
самобытной мощи.  Две  дерущиеся  бабы.  Козел  гонится  за
мальчишкой.  Мужик -  видимо,  вдребезги пьяный -  лежит на
земле,  а  двое  других сидят  рядом  на  корточках и  тупо
смотрят на него.  Чифирящие у костерка парни, среди которых
узнавались  Вавила  и  брозар  Вамба.  Совсем  уж  странная
картинка:  кусты,  в кустах -  мужик с рогатиной, медведь и
лежащая  неподалеку бабища  в  зазывной  позе.  Лантхильда,
стирающая  белье  на  реке.  Художница  изобразила себя  со
спины,  любовно нарисовав округлый зад и  обнажившиеся икры
ног. Потыкала пальцем в рисунок, пояснила, что она это.
     На  следующем рисунке опять появилась Лантхильда.  Она
сидела в воде голая, выставившись по грудь. За ее спиной из
кустов выглядывали две рожи,  в  одной из которых Сигизмунд
без  особого  удивления признал Вавилу.  Второго звали,  по
объяснению Лантхильды, "Скалкс".
     Последняя картинка  занимала весь  альбомный лист.  На
заднем плане на лавке неэстетно дрых аттила. Рядом возилась
сестренка  Куннихильда.   В  пряже  копалась,  что  ли.  На
переднем плане на табурете восседала Лантхильда собственной
персоной.   А  маманька-айзи,  стоя  над  ней,  выбирала  у
ненаглядной доченьки вшей.  И  Лантхильда,  и  айзи  строго
взирали на Сигизмунда.
     На этом альбом заканчивался.
     Лантхильда выжидательно смотрела.
     - Годс, - искренне оценил Сигизмунд.
     Лантхильдин альбом был  торжественно водружен рядом  с
семейным фотоальбомом. Лантхильда очень была довольна.
     Учиться ей  надо.  А  может,  и  не  надо.  Больно  уж
самобытно рисует.  На  Западе на  комиксах могла бы бешеные
бабки зарабатывать.
     А девка вдруг загрустила.  Своих,  видать,  вспомнила.
Живет тут одна,  кроме Сигизмунда да кобеля,  никого больше
не видит. Он-то целыми днями мотается, все с людьми. Вон, к
родителям ездил.  А  она  маму  родную  только  рисовать  и
может...
     Да откуда такая безнадега?  Что она,  в самом деле,  к
своим  съездить не  может?  Адрес бы  узнать,  связаться...
Небось, ищут. Сбежало непутевое дитя из дома.
     Может,  оттого,  что  с  любезным  раздолбаем  Вавилой
расписаться не дали.  А может, наоборот, за Вавилу выходить
не хотела.  С аттилой,  как на него поглядеть,  не очень-то
поспоришь.
     Может,   просто  скука  таежная  достала.  Нет,  много
странного в девке,  что и говорить.  Надо языку ее учить да
выспрашивать как следует, кто она да откуда такая взялась.
     А  Лантхильда  совсем  раскисла.  Нос  слезами  набух,
покраснел.
     - Только  не   плачь,   -   строго  сказал  Сигизмунд,
точь-в-точь как деревенская бабушка,  у которой он когда-то
проводил каникулы. - Вишь, разрюмилась.
     Откуда только слово такое выскочило!
     Лантхильда ответила машинально:
     - Ик нэй румья.
     И заревела в три ручья.
     - Ну ты чего,  -  забормотал Сигизмунд. - Не переживай
так, все образуется... Все будет путем...
     Он  осторожно взял ее за плечи.  Так осторожно,  будто
она  хрустальная.  Лантхильдины плечи запрыгали у  него под
ладонями.  Она  уткнулась лицом ему  в  грудь.  Сопела там.
Бормотала что-то, всхлипывая.
     - Ну,  хорошая...  Ну, маленькая... - бессвязно бубнил
Сигизмунд. Гладил ее по спине, по волосам.
     Лантхильда плакала бурно,  безутешно и  в  то же время
по-детски сладко.  И  Сигизмунд понимал,  что сладость этих
слез - оттого, что он, Сигизмунд, ее утешает. И сам замирал
от этого.
     Потом взял покрепче,  отодвинул от себя. Рукавом вытер
ее слезы.
     Она перевела дыхание и снова приникла к нему щекой.
     - Ну, что мы с тобой тут стоим-то? Нанялись, что ли? -
растерянно  сказал  Сигизмунд.  Взял  Лантхильду  за  руку,
повлек на спальник.
     Уселись.
     Она свернулась на спальнике клубочком, положила голову
ему  на  колени.  Затихла.  Сигизмунд  мрачно  уставился  в
пространство.  Нагнала слезливая девка на него тоски.  Что,
одной  Лантхильде  плохо,  что  ли?  Можно  подумать,  ему,
Сигизмунду, так уж хорошо живется.
     - Ты  что  думаешь?..  Ты  думаешь,  я  ЛИТМО для того
кончал,  чтоб тараканов травить?  Хрена лысого. Знаешь, как
учились?  Дым шел.  А планы какие были,  мечталось как!.. А
потом -  все коту под хвост.  Ты-то,  небось, решила, что я
тут  крутой,  генеральный  директор,  видак,  блин,  шмотки
разные, тачка... Ты хороших тачек не видела. Мою пять минут
греть надо,  и  то  всякий раз  сомневаюсь -  заведется ли.
Менять  пора,  а  на  какие  шиши?  На  тараканах много  не
поднимешься.  Не хватает у меня чего-то.  Или слишком много
чего-то. Промахнулся я, промазал. Жениться - и то толком не
смог. А уж как все начиналось!.. Завтра вот Ярополк в гости
придет.  Ты думаешь, сын рвется ко мне в гости? Это Наталье
куда-то сходить приспичило,  а теща отказывается с ребенком
сидеть.  Вот она и наезжает.  Мол,  отец,  отец...  Да нет,
баба-то она, в общем-то, хорошая. Только вот не сладилось у
нас. Коряво пошло...
     Лантхильда   внимательно   смотрела   на   Сигизмунда.
Помаргивала белыми ресницами.
     - Ясная ты душа,  -  умилился Сигизмунд.  -  Фотку мою
порвала. Даренку. Заревновала, что ли? Ты, девка, не горюй.
Говорить  по-нашему  толком  научишься  -   адрес  скажешь.
Доставим тебя к папе-маме.  Я что могу -  для тебя делаю. А
чего не делаю - значит, не могу.
     Лантхильда   проговорила   что-то   тихое,   жалобное.
Сигизмунд опустил руку, она осторожно прижалась лицом к его
ладони.
     За окном побухивали петарды, орали что-то приглушенные
расстоянием пьяные голоса. Сигизмунду вдруг показалось, что
они с  Лантхильдой сидят в  этой квартире,  как на острове,
чужие   этому   всенародному   гульбищу,    которое   будет
агонизировать еще недели две.

        x x x

     Как и было оговорено с Натальей,  утром второго января
Сигизмунд заехал за  Ярополком на Малую Посадскую.  Опоздал
на  пятнадцать минут.  Ярополк был  уже одет и,  пока ждал,
вспотел.  Сигизмунд  получил  ритуальный втык  от  Натальи,
буркнул      насчет      пробок,      привычно      обругал
бездельника-губернатора.
     Но  Наталья не  слушала,  отдавала распоряжения:  чтоб
ребенок  -  на  заднем  сиденье...  чтоб  покормил -  и  не
консервами...  И  чтоб  не  вздумал поставить мультяшки,  а
сам... В конце концов, не так уж часто...
     Наталья  была  уже   одета  для   выхода.   Сигизмунда
почему-то неприятно царапнуло ее новое выходное платье.  Он
ее  в  этом платье не помнил.  Что-то короткое,  с  пышными
рукавами и  тяжелым парчовым лифом.  Платье "для коктейля",
кажется, называется.
     Дома у Сигизмунда был заготовлен новенький трансформер
в мятой аляповато разрисованной упаковке.  Этому корейскому
ублюдку предстояло закончить свою  жизнь  сегодня в  цепких
ручонках Ярополка - "трансики", попав к Моржу-младшему, как
правило, не заживались на этом свете.
     По дороге посаженный на заднее сиденье Ярополк взахлеб
рассказывал    малоинтересные   подробности   детсадовского
житья-бытья.  Насколько  понял  Сигизмунд,  средняя  группа
одержима манией кладоискательства.  По общему мнению,  клад
закопан под урной на площадке для выгула молодняка. Ярополк
в  составе  группы  кладоискателей норовит  подкопаться под
урну, но мешают то морозы, то непонятливая воспитаталка.
     Сигизмунд  поинтересовался,   из  чего  состоит  клад.
Ярополк,  дивясь  тупости  и  малоосведомленности родителя,
снисходительно объяснил,  что из  золота,  бриллиантов и...
"Денди".
     А кстати,  неплохо бы купить ему,  Ярополку,  "Денди".
Как насчет того, чтобы прямо сейчас купить?
     - Денег нет, - сказал Сигизмунд.
     - А мама говорит,  ты все врешь.  Мама говорит, у тебя
есть. Мама говорит, ты жалеешь. Ты на бабушек спускаешь.
     Сигизмунд поперхнулся.
     - На кого?
     - На бабушек.  И дедушек,  -  добавил Ярополк, явно от
себя.
     Так.  Значит,  на баб я  все спускаю.  И на мальчиков,
надо полагать.  Ах ты,  стерва.  Не веришь.  И  при ребенке
говоришь.  Ах ты,  зараза. Вот в следующем месяце фиг ты от
меня  что  увидишь.  Платья  себе  покупает парчовые.  "Для
коктейля".   К  подруге  она  идет  на  свадьбу,  надо  же.
Поверили.  Ага. Вот назло разорюсь, по миру пойду, ни гроша
тогда от  меня не увидишь.  Бомжом,  блин,  стану.  Ни одна
комиссия тогда алиментов с меня не стрясет...
     Выскочивший  встречать  кобель  был   приятно  удивлен
сюрпризом.  Мало того,  что хозяин пришел,  так еще и новый
объект  для  облизывания  раздобыл.  Припадая  на  брюхо  и
извиваясь вслед за  хвостом,  кобель то  и  дело  взмахивал
языком,   норовя   лизнуть   Ярополка   в   лицо.   Ярополк
отворачивался, недовольно бурчал что-то.
     - Лантхильд, забери хундса! - крикнул Сигизмунд.
     Вышла Лантхильда, флегматично взяла кобеля за ошейник,
утащила за собой. Кобель обреченно ехал спиной вперед, сидя
на хвосте и богомольно сложив передние лапы на груди.
     Ярополк засмеялся посрамлению кобеля.
     Путаясь  в  шнурках,  завязках,  застежках,  Сигизмунд
разоблачал  отпрыска.   Под  шубейкой  имелся  свитер,  под
свитером футболка с  длинным рукавом,  под футболкой -  еще
одна футболка.
     - Что,  на северный полюс она тебя собрала?  -  ворчал
Сигизмунд.  -  Знала ведь,  что  на  машине повезу...  Вон,
потный весь...
     - Я тебя долго ждал,  -  сказал Ярополк.  - Я вспотел.
Пусти, я сам.
     Гордясь   умением