Призрак трубного зова провыл с другой стороны дверей.
Семь нот были слабыми и отдаленными: эктоплазменное излияние
серебрянного фантома, если бы звук мог быть материалом, из которого
образуются тени.
Роберт Вольф знал, что за раздвижными дверьми не может быть ни
рога, ни трубящего в него человека. Минуту назад он заглядывал в этот
стенной шкаф. Там не было ничего, кроме цементного пола, белых
оштукатуренных стен, вешалок и крючков для одежды, полки и лампочки.
И все же он слышал эти трубные звуки, слабые, словно пелись по
другую сторону стены самого мира. Он был один, так что ему не с кем
было свериться относительно реальности того, что, как он знал, не
могло быть реальным. Комната, в которой он стоял в трансе, была
маловероятным местом для проведения такого опыта. Но он мог быть отнюдь
не маловероятной личностью, способной испытать его. В последнее время
его сон беспокоили странные и непонятные сновидения. В дневное время
через его мозг проходили странные мысли и мимолетные образы,
молниеносные, но живые и даже поразительные.
Они были нежеланными, нежданными и неудержимыми.
Он был встревожен. Быть готовым уйти на покой, а потом пострадать
от психического срыва казалось нечестным.
Однако, это могло случиться с ним, как случалось с другими. Так что
следовало бы сделать одно: дать обследовать себя врачу. Но он не мог
заставить действовать себя так, как подсказывал разум. Он продолжал
ждать и никому ничего не говорил, и всего меньше - своей жене.
Теперь он стоял в комнате отдыха нового дома в районе новостроек
"Хохкам Хоумс", уставившись на двери стенного шкафа. Если рог протрубит
вновь, он отодвинет дверь и покажет себе, что там ничего нет. И тогда,
зная, что звуки производит его собственный больной мозг, он забудет о
покупке этого дома. Он проигнорирует истерические протесты жены и
увидится сначала с доктором, а затем с психотерапевтом.
- Роберт! - позвала его жена. - Разве ты недостаточно долго пробыл
внизу? Поднимайся сюда. Я хочу поговорить с тобой и мистером Брессоном.
- Минутку, дорогая, - отозвался он.
Она позвала опять, на этот раз так близко, что он обернулся. Бренда
Вольф стояла наверху лестницы, ведущей в комнату отдыха. Ей было
столько же, сколько и ему - шестьдесят шесть. Вся красота, какая у нее
некогда имелась, была теперь погреблена под жиром, под густо
нарумяненными и напудренными морщинами, с толстыми очками и голубовато-
стальными волосами.
Он вздрогнул при виде ее, как вздрагивал всякий раз, когда смотрел
в зеркало и видел свою собственную плешивую голову, глубокие складки от
носа до рта и звезды проборозженной кожи в виде лучей от покрасневших
глаз. Не в этом ли его беда? Но был ли он в состоянии приспособиться к
тому, что приходит ко всем людям, нравится им это или нет.
Или дело в том, что ему не нравилось в своей жене и в себе самом не
физическое ухудшение, а знание, что ни он, ни Бренда не реализовали
мечты своей юности? Было никак нельзя избежать следов рашпилей и
надфилей времени на теле, но время было милостливо к нему, позволив
жить так долго. Он не мог ссылаться на краткий срок в качестве
оправдания за необразование у себя красоты души. Мир нельзя было винить
в том, чем он был.
Ответственен он, и только он, по крайней мере, он был достаточно
силен, чтобы посмотреть этому факту в лицо.
Он не попрекал вселенную или ту ее часть, которая являлась его
женой.
Он не визжал, не рычал и не хныкал, как Бренда.
Бывали времена, когда легко было захныкать или заплакать. Сколько
человек не могли ничего вспомнить о периоде до двадцатилетнего
возраста? Он думал, что двадцатилетнего, потому что усыновившие его
Вольфы сказали, что он выглядел именно такого возраста. Он был
обнаружен стариком Вольфом, бродившим в горах Кентукки, неподалеку от
границы с Индианой. Он не знал ни кто он такой, ни как он туда попал.
Кентукки или даже Соединенные Штаты Америки ничего для него не значили,
так же как и весь английский язык.
Вольфы взяли его к себе и уведомили шерифа. Проведенное властями
расследование не сумело установить его личность. В другое время его
история могла привлечь внимание всей страны, однако страна воевала с
Кайзером и думала о более важных вещах. Роберт, названный в честь
умершего сына Вольфов, помогал в работе на ферме. Он также ходил в
школу, ибо потерял всякую память о своем образовании.
Хуже отсутствия формальных знаний было его неведение относительно
того, как себя вести. Он то и дело смущал или оскорблял других и
страдал от презрительной, а иногда и жестокой реакции жителей гор, но
он быстро учился, а его готовность упорно трудиться плюс огромная сила
в защиту себя завоевали уважение.
В изумительно короткий срок, словно повторяя усвоенное, он обучился
и закончил начальную и среднюю школу.
Хотя у него отсутствовало много лет полного времени требовавшейся
посещаемости, он без всякого труда сдал вступительные экзамены в
университет. Там у него начался пожизненный любовный роман с
классическими языками. Больше всего он любил древнегреческий, так как
тот задевал в нем какую-то струну, он чувствовал себя с ним, как дома.
Получив диплом доктора философии Чикагского университета, он
преподавал потом в различных Восточных и Средне-Западных университетах.
Он женился на Бренде, прекрасной девушке с замечательной душой. Или так
он сперва думал.
Позже иллюзии у него рассеялись, но он был все еще довольно
счастлив.
Его, однако, всегда беспокоила тайна его амнезии и его
происхождения. Долгое время она его не тревожила, но потом с уходом на
покой...
- Роберт, - громко произнесла Бренда, - сейчас же поднимайся сюда!
Мистер Брессон занятой человек.
- Я уверен, что у мистера Брессона было много клиентов, желавших
осмотреть дом и не торопясь, - мягко ответил он. - Или, наверное, ты
уже приняла решение, что не хочешь покупать этот дом?
Бренда прожгла его взглядом, а затем ушла вперевалку, с видом
оскорбленного достоинства. Он вздохнул, ибо знал, что позже она обвинит
его в том, что он преднамеренно заставил ее глупо выглядеть перед
агентом по продаже недвижимости.
Он снова повернулся к дверям стенного шкафа. Осмелится ли он
открыть их?
Нелегко было стоять тут, замерев, словно в шоке или в психотическом
состоянии нерешительности. Но он не мог пошевелиться, кроме как
дернуться, когда рожок снова издал семь нот, играя из-за толстой
баррикады, но на этот раз громче.
Сердце его глухо стукнуло о грудную кость, словно внутренний кулак.
Он заставил себя подойти к дверям и положить руку на покрытую медью
выемку на уровне талии и отодвинуть дверь в сторону. Легкий грохот
катков заглушил рог, когда дверь отьехала в сторону.
Белые оштукатуренные доски стены исчезли. Они стали входом на
сцену, какой он никак не мог вообразить, хотя она должна была
происходить из его мозга.
Солнце лилось в отверстие, бывшее достаточно большим для того,
чтобы он прошел через него нагнувшись. Растительность, выглядевшая
похожей на деревья - но не на деревья Земли - загораживала ему часть
обзора. Сквозь ветви он увидел ярко зеленое небо. Он опустил взгляд и
осмотрел сцену под деревьями
У подножья гигантского валуна собралось шесть-семь кошмарных
существ. Валун из красной, насыщенной кварцем скалы, формой
приблизительно походил на поганку.
Большинство существ с черными, лохматыми, уродливыми телами стояли,
отвернувшись от него, кроме одного, демонстрировавшего свой профиль на
фоне зеленого неба. Голова его была грубой, субчеловеческой, а
выражение - злобным. На его теле, лице и голове имелись выпуклости,
комья мяса, придававшие ему полусформированный вид, словно его
создатель позабыл разгладить его. Две короткие ноги походили на задние
ноги собаки.
Оно протягивало свои длинные руки к молодому человеку, стоявшему на
плоской вершине валуна.
Этот человек был одет только в набедренную повязку из оленьей кожи
и мокасины. Он был высок, мускулист и широкоплеч. Кожа его была
коричневой от солнца, его густые длинные волосы были рыже-бронзовыми,
лицо - сильным и крутым, с длинной верхней губой. Он держал инструмент,
который должно быть и издавал услышанные Вольфом звуки.
Человек отбросил ударом ноги одно из уродливых существ, когда то
подползло к нему, цепляясь за валун. Он снова поднес к губам
серебрянный рог и тут увидел стоявшего за отверстием Вольфа. Он широко
усмехнулся, сверкнув белыми зубами.
- Так значит, ты явился, наконец! - окликнул он.
Вольф не пошевелился и не ответил.
Он мог только думать: "Теперь уж я точно сошел с ума! Не просто
слуховые галлюцинации, но и зрительные! Что дальше? Следует ли мне с
воплем убежать или спокойно уйти и сказать Бренде, что я должен сейчас
же встретиться с доктором? Сейчас же! Без ожиданий, без объяснений
Бренде, я еду",
Он шагнул назад. Отверстие начало закрываться, белые стены вновь
обретали свою твердость. Или, скорее, он начинал заново обретать
реальность.
- Вот! - крикнул юноша на вершине валуна. - Лови!
Он бросил рог. Несколько раз перевернувшись, отбрасывая от серебра
солнечные лучи, когда свет падал на него, сквозь листья, он полетел
прямо к отверстию. Как раз перед тем, как стены сомкнулись друг с
другом, рог прошел через отверстие и ударил Вольфа по коленям.
Тот вскрикнул от боли, ибо в резком ударе не было ничего
эктоплазменного.
Он увидел сквозь узкое отверстие, как рыжий поднял руку и сложил
большой и указательный пальцы в виде "О". Юноша ухмыльнулся и крикнул:
- Желаю удачи! Надеюсь, мы скоро встретимся! Я - Кикаха!
Словно медленно смыкающийся во сне глаз, отверстие медленно
закрывалось. Свет померк, и предметы начали терять четкость очертаний.
Но он мог видеть достаточно хорошо, чтобы бросить последний взгляд, и
вот тогда-то девушка и высунула голову из-за ствола дерева.
У нее были нечеловечески большие глаза по пропорциям к ее лицу,
такие же крупные как у кошки. Губы ее были полные и алые, а кожа -
золотисто-коричневой. Густые волнистые волосы, свободно свисавшие вдоль
ее лица, были в тигровую полосу: слегка зигзагообразные черные полосы
почти касались земли, когда она выглянула из-за дерева.
Затем стены стали белыми, словно закатившийся глаз трупа.
Все стало, как прежде, за исключением боли в коленях и твердости
рога, лежащего у его лодыжки.
Он поднял его и повернулся осмотреть его в свете из комнаты отдыха.
Хоть и ошеломленный, он больше не считал себя сумасшедшим. Он
заглянул в другую вселенную, и из нее ему было кое-что доставлено -
почему и как, он не знал.
Рог был немного меньше двух с половиной футов длиной и весил меньше
четверти фунта. Формой он походил на рог африканского буйвола, за
исключением выходного конца, где он сильно расширялся. На узкий конец
был насажен мундштук из какого-то мягкого золотистого материала. Сам
рог был из серебра или посеребренного металла, пистонов у него не было,
но перевернув его, он увидел семь маленьких кнопок в один ряд.
На полдюйма внутри мундштука находилась паутина из серебрянных
нитей. Если держать рог под углом к свету от лампочек над головой,
паутина выглядела так, словно уходила глубоко в рог.
Именно тогда-то свет также упал на рог таким образом, что он увидел
то, что пропустил при первом взгляде: посередине между мундштуком и
раструбом был еле заметно начертан иероглиф. Он выглядел не похожим на
все ранее виденное им, а он был экспертом по всем типам алфавитной
письменности, идеографиям и пиктографиям.
- Роберт! - окликнула его жена.
- Сейчас поднимусь, дорогая!
Он положил рог в правый передний угол стенного шкафа и закрыл
дверь. Ничего другого он сделать не мог, кроме как убежать из дома с
рогом. Если он появится с ним, его будут распрашивать и жена и Брессон.
Поскольку он вошел в дом без рога, он не мог утверждать, что тот
принадлежит ему.
Брессон захочет взять инструмент под свою охрану, поскольку он был
обнаружен в доме, принадлежащем его фирме.
Вольф пребывал в муке неуверенности.
Как он мог вытащить рог из дома? Что помешает Брессону привести
новых клиентов, возможно даже сегодня, которые увидят рог, как только
откроют дверь стенного шкафа? Клиент может привлечь к нему внимание
Брессона.
Вольф поднялся по лестнице в большую гостинную. Бренда все еще
прожигала его взглядом. Брессон, круглолицый человек в очках, лет
тридцати пяти, похоже, чувствовал себя неудобно, хотя и улыбался.
- Ну, как он вам понравился? - спросил он.
- Сильно, - ответил Вольф. - Он напоминает мне дом того типа, какой
был у нас на родине.
- Мне он нравится, - сказал Брессон. - Я сам со Среднего Запада. Я
могу понять, что вы не захотите жить в доме типа ранчо. Не то, чтобы я
их хаю. Я сам живу в таком.
Вольф подошел к окну и выглянул наружу. Полуденное майское солнце
ярко светило с голубых небес Аризоны. Лужайка была покрыта свежей
бермудской травой, посаженной три недели назад, новой как дома в этом
только что построенном районе Хохкам Хоумс.
Почти все дома одноэтажные, - говорил Брессон. - Экскавация в этой
твердой селитре стоит немалых средств, но эти дома не дорогие. Во
всяком случае, за то, что вы получаете.
- "Если бы селитру не выкопали, - подумал Вольф, - чтобы дать место
для комнаты отдыха, что бы тогда увидел человек с другой стороны, когда
появилось отверстие? Увидел бы только землю и таким образом лишился бы
шанса избавиться от рога? Несомненно."
- Может, вы читали, почему мы вынуждены были задержаться с
открытием этого района, - сказал Брессон. - Пока мы копали, мы
обнаружили бывшее поселение хохокамов.
- Хохокамов? - переспросила миссис Вольф. - А кто они были?
- Множество приезжающих в Аризону людей никогда не слышали о них, -
ответил Брессон. - Но нельзя прожить долго в районе Феникса, не
натыкаясь на упоминания о них. Они были индейцами, жившими давным-давно
в Солнечной долине. Они могли прибыть сюда по меньшей мере 1200 лет
назад. Они здесь накопали оросительные каналы, строили поселения, имели
подымавшуюся цивилизацию. Но с ними что-то случилось, никто не знает,
что. Они просто взяли и исчезли несколько сот лет назад. Некоторые
археологи утверждают, что индейцы папаго и пима их потомки.
Миссис Вольф фыркнула и заметила:
- Я видела их. Они не выглядят так, словно могут построить что-то,
кроме тех жалких глинобитных хижин в резервации.
Вольф повернулся и сказал почти грубо:
- Современные майя тоже не выглядят так, словно они могли когда-то
построить свои храмы или изобрести понятие нуля. Но они это сделали.
Бренда разинула рот. Мистер Брессон улыбнулся даже более
механически:
- Так или иначе, нам пришлось отложить выемку грунта, пока не
поработами геологи. Это задержало операции примерно на три месяца, но
мы ничего не могли поделать, так как штат связывает нам руки. Для вас
однако, это может быть удачей. Если бы нас не задержали, все эти дома
могли быть уже распродана. Так что все оборачивается к лучшему, а?
Он ярко улыбнулся и перевел взгляд с одного на другую.
Вольф помолчал, глубоко вздохнул, зная, что услышит от Бренды, и
сказал:
- Мы его берем. Мы подпишем документы прямо сейчас.
- Роберт! - Взвизгнула миссис Вольф. - Ты даже не спросил меня!
- Сожалею, дорогая, но я уже принял решение.
- Ну а я - нет!
- Ну, уважаемые, нет нужды торопиться, - вмешался Брессон.
Его улыбка была отчаянной.
- Не спешите, обговорите все. Даже если придет кто-то и купит этот
конкретный дом, а это может случиться прежде, чем кончится день, - они
продаются как горячие пирожки - ну есть же множество других точь в
точь, как этот.
- Я хочу этот дом.
- Роберт, ты с ума сошел! - Взвыла Бренда. - Я никогда не видела,
чтобы ты так вел себя прежде.
- Я уступал тебе почти во всем, - бросил он. - Я хотел, чтобы ты
была счастлива. Так что теперь уступи мне в этом. Просьба не так уж
велика. Кроме того, этим утром ты сказала, что хочешь дом именно такого
типа, а дома "Хохокам Хоумс" единственные такие, которые мы можем себе
позволить.
- Давай подпишем теперь предварительные документы. Я могу выписать
чек в качестве задатка.
- Я не подпишу, Роберт.
- Почему бы вам не поехать домой и не обсудить это? - предложил
Брессон. - Я буду доступен, когда вы придете к решению.
- Разве моя подпись недостаточно хороша? - ответил вопросом Вольф.
Все еще держа напряженную улыбку, Брессон сказал:
- К сожалению, миссис Вольф тоже должна подписать.
Бренда победительно улыбнулась.
- Обещайте мне, что вы не станете его больше никому показывать, -
сказал Вольф. - Во всяком случае, до завтра. Если вы боитесь потерять
продажу, я выпишу задаток.
- О, в этом нет необходимости.
Брессон двинулся к двери с поспешностью, выдававшей его желание
выбраться из неловкой ситуации.
- Я не буду его никому показывать, пока не услышу от вас известий
утром.
На обратном пути в их номера в мотеле "Бендс" в Темпе ни он, ни она
не разговаривали. Бренда сидела, как деревянная, глядя прямо перед
собой через лобовое стекло. Вольф время от времени поглядывал на нее,
замечая, что нос ее, казалось, становился острее, губы тоньше.
Если она будет продолжать в том же духе, то будет выглядеть точь в
точь, как толстый попугай.
Когда ее наконец прорвет, когда она заговорит, то будет звучать,
как толстый попугай. Будет издан тот же старый, ззатасканный и все еще
энергичный поток упреков и угроз. Она будет бранить его за то, что он
все эти годы пренебрегал ею, напомнит ему напоследок, бог знает в
который раз, что он сидел уткнувшись носом в свои книги, или же
практиковался в стрельбе из лука или в фехтовании, или в альпинизме,
видах спорта, которые она не могла с ним разделять из-за своего
артрита. Она раскрутит долгие годы несчастья, или якобы несчастья, и
кончит сильно и горько плача.
Почему он не мог от нее отделаться?
Он не знал, за исключением того, что он сильно очень любил ее,
когда они были молоды, а также потому, что обвинения ее были не совсем
неверными. Более того, он находил мысль о расставании болезненной, даже
более болезненной, чем мысль о том, чтобы остаться с ней.
И все же он имел полное право пожать плоды своих трудов в качестве
профессора английского и классических языков. Теперь, когда у него было
достаточно денег и досуга, он мог заняться исследованиями, проводить
которые не позволяли ему прежние обязанности. С этим аризонским домом в
качестве базы он мог даже путешествовать. Или не мог? Бренда не
откажется поехать с ним, фактически она настоит на том, чтобы
сопровождать его. Но ей будет настолько скучно, что его собственная
жизнь станет несчастной. Он не мог винить ее в этом, потому что
интересы у них были неодинаковые. Но следует ли ему бросить занятия,
обогащавшие его жизнь, просто чтобы сделать ее счастливой? Особенно,
если она все равно не будет счастлива?
Как он и ожидал ее примолкший язык стал крайне активен после ужина.
Он слушал, пытался спокойно увещевать ее и указать на отсутствие у
нее логики, несправедливость и безосновательность ее обвинений. Все
было бесполезно. Кончила она, как всегда, плача и угрожая оставить его
или покончить с собой.
На этот раз он не уступил.
- Я хочу купить этот дом и я хочу наслаждаться жизнью так, как я
запланировал, - твердо заявил он. - И все тут!
Он надел куртку и двинулся к двери.
- Я вернусь позже. Может быть.
Она завизжала и запустила в него пепельницей. Он пригнулся, и
пепельница отскочила от двери, отщепив кусок дерева.
К счастью, Бренда не последовала за ним и не устроила сцену в
коридоре, как бывало делала в предыдущих случаях.
Уже была ночь. Луна еще не взошла, и единственный свет лился из
окон мотеля, фонарей вдоль улиц и многочисленных фар автомобилей на
бульваре Апач. Он вывел машину на бульвар и поехал на восток, а затем
свернул на юг. Через несколько минут он был на дороге в Хохокам Хоумс.
Мысль о том, что он собирался сделать, заставила его сердце забиться
быстрее и сделала его кожу холодной. Это был первый раз в жизни, когда
он всерьез думал совершить преступный акт.
Хохокам был в огне от освещения и шумным от музыки из
громкоговорителей и голосов детей, игравших на улице, покуда их
родители рассматривали дома.
Он поехал дальше, проехал через Месу, развернулся и вернулся
обратно через Темпе и до Ван Бюрена и в сердце Феникса. Он срезал угол
на север, потом на восток, до тех пор, пока не оказался в городке
Скоттгдейл. Здесь он остановился на полтора часа в маленькой таверне.
После роскоши четырех рюмок "Бэт 69" он завязал. Больше он не хотел -
скорее, боялся принять больше, потому что ему не улыбалось быть пьяным,
когда он начнет выполнять свой проект.
Когда он вернулся в Хохокам Хоумс, свет уже не горел, и в пустыню
вернулось безмолвие. Он припарковал машину позади дома, в котором
побывал в полдень. Одетым в перчатку правым кулаком он разбил окно,
давшее ему доступ в комнату отдыха.
К тому времени, когда он оказался внутри комнаты, он тяжело дышал и
сердце его билось так, словно он пробежал несколько кварталов. Хоть и
испуганный, он вынужден был улыбнуться про себя. Человек, много живший
в своем воображении, он часто мнил себя взломщиком - не заурядным,
конечно, а Раффизом.Теперь он знал, что его уважение к закону было
слишком сильным, чтобы он стал когда-нибудь крупным преступником, или
даже мелким. Совесть мучила его из-за этого маленького акта, выполнение
которого он считал для себя оправданным.
Более того, мысль о возможной поимке чуть не заставила его плюнуть
на рог.
Прожив тихую, достойную и респектабельную жизнь, он будет погублен,
если его заметят. Стоит ли рог этого.
Он решил, что да. Отступи он сейчас, он всю свою жизнь будет гадать
о том, что же он упустил. Его ждало величайшее из всех приключений,
такое, какого не испытывал никакой другой человек. Если он сейчас
струсит, то может с таким же успехом застрелиться, ибо он будет не в
состоянии вынести потери рога или самобичеваний и обвинений в
отсутствии смелости.
В комнате отдыха было так темно, что он вынужден был нащупывать
путь к стенному шкафу кончиками пальцев.
Обнаружив раздвижные двери, он откатил левую, которую он отталкивал
в сторону в полдень. Он медленно подталкивал ее локтем, чтобы избежать
шума, и остановился послушать звуки снаружи дома.
Как только дверь была полностью открыта, он отступил на несколько
шагов. Он поднес мундштук рога к губам и тихо подул. Раздавшийся из
него трубный звук так сильно поразил его, что он выронил инструмент.
Пошарив вслепую, он обнаружил его наконец в углу помещения.
Второй раз он подул сильно. Раздалась еще одна громкая нота, не
громче чем первая. Какое-то устройство в роге, наверное серебристая
паутина за мундштуком, регулировало децибельный уровень. Несколько
минут он стоял в нерешительности с поднятым почти у рта рогом. Он
пытался мысленно реконструировать точную последовательность семи
слышанных им нот.
Семь маленьких кнопок на нижней стороне явно определяли различные
гармонические волны. Но он не мог выяснить, которая, не экспериментируя
и не привлекая внимания.
Он пожал плечами и пробормотал:
- Какого черта!
Он снова затрубил, но теперь он нажимал кнопки, задействовав сперва
ближайшие к нему. Воспарилось семь нот.
Их длительность была такой, как он помнил, но не в такой
последовательности, как ему помнилось.
Когда замер последний трубный звук, издалека донесся крик. Вольф
чуть было не запаниковал. Он выругался, снова поднял рог к губам и
нажал на кнопки в таком порядке, который как он надеялся, воспроизведет
"сезам откройся", музыкальный ключ к другому миру.
В то же время луч фонарика пробежался по разбитому стеклу комнаты,
а затем последовал дальше. Вольф снова затрубил.
Свет вернулся к окну. Поднялись новые крики.
Вольф пробовал разные комбинации кнопок. Третья попытка казалась
дупликатом того, что произвел юноша на вершине поганкообразного валуна.
Фонарик просунули в разбитое окно. Глухой голос прорычал:
- Эй ты, там, выходи, или я буду стрелять!
Одновременно на стене появился зеленоватый свет, прорвался и
выплавил дыру. Сквозь нее сияла луна. Деревья и валун были видимы
только как силуэты на фоне зеленовато-серебрянного излучения от
огромного шара, у которого виден был только сегмент.
Он не стал задерживаться, он мог бы заколебаться, если бы оставался
незамеченным, но теперь он знал, что должен бежать.
Другой мир предлагал неуверенность в будущем и опасность, но в этом
ждал определенно неизбежный стыд и позор. Даже пока сторож повторял
свои требования, Вольф оставил его и свой мир позади. Ему пришлось
нагнуться и высоко шагнуть, перебираясь через съеживавшуюся дыру. Когда
он обернулся на другой стороне бросить последний взгляд, то смотрел
сквозь отверстие не большее, чем корабельный иллюминатор. Через
несколько секунд оно исчезло.
Глава 2
Вольф присел на траву отдохнуть, пока не перестанет дышать так
тяжело.
Он подумал, какой иронией судьбы было бы, если бы волнение
оказалось слишком велико для его шестидесятилетнего старого сердца.
Умер до оказания помощи. УДОП.
Они - кто бы они ни были - вынуждены будут похоронить его и
написать на могиле: "НЕИЗВЕСТНЫЙ ЗЕМЛЯНИН".
Тут он почувствовал себя лучше.
Он даже засмеялся, поднимаясь на ноги.
С некоторой смелостью и уверенностью он огляделся вокруг.
Воздух был достаточно комфортабельным, около семидесяти градусов,
как он прикинул. Он нес странные и очень приятные, почти фруктовые
ароматы. Повсюду вокруг него кричали птицы - он надеялся, что это были
только они. Где-то далеко звучал тихий рев, но он не был испуган. Он
был уверен, без всякого разумного основания для уверенности, что это
был приглушенный растоянием грохот прибоя. Луна была полная и огромная,
в два с половиной раза больше земной.
Небо потеряло свой дневной ярко зеленый цвет и стало, за
исключением свечения луны, столь же черным, как ночное небо покинутого
им мира. Множество больших звезд двигалось со скоростью и в
направлениях, вызвавших у него головокружение от страха и
замешательства. Одна из звезд падала к нему, становилась все больше и
ярче, пока не спикировала в нескольких футах над головой. В
оранжево-желтом свечении с ее тыла он увидел четыре громадных
эллипсоидных крыла, болтающиеся тощие ноги и, коротко, силуэт головы с
антеннами.
Это был светляк какой-то разновидности с размахом крыльев по
меньшей мере в десять футов.
Вольф наблюдал за смещением, расширением и сокращением живых
скоплений, пока не привык к ним. Он гадал, в каком направлении
тронуться, и наконец, звук прибоя заставил его решиться. Береговая
линия даст определенную точку отсчета, куда бы он ни пошел после этого.
Продвигался он медленно и осторожно, с частыми остановками, чтобы
прислушаться и изучить тени.
Поблизости хрюкнуло что-то с большой грудной клеткой.
Вольф распластался на траве в тени густого куста и постарался
дышать медленно.Раздался шорох, треснул прут. Вольф поднял голову
достаточно высоко, чтобы выглянуть на залитую лунным светом поляну
перед ним. Огромная туша, прямая, двуногая, темная и волосатая,
протащилась всего лишь в нескольких ярдах от него.
Она вдруг остановилась, и сердце Вольфа стукнуло с перебоем. Голова
туши повернулась из стороны в сторону, разрешая Вольфу получить полный
обзор гориллоидного профиля. Это, однако, была не горилла - во всяком
случае, не земная. Мех зверя не был сплошь черным. Перемежающиеся
широкие черные и узкие белые полосы шли зигзагами по его ногам и телу.
Руки его были намного короче, чем у его двойника на Земле, а ноги - не
только длиннее, но и прямее. Более того, лоб, хотя и прорезанный
надглазной костью, был высоким.
Он что-то пробормотал; не животный крик или стон, а
последовательность четко модулированных слогов.
Горилла был не один. Зеленоватая луна освещала клок голой кожи
сбоку от Вольфа. Он принадлежал женщине, шедшей рядом со зверем, и
плечи ее были спрятаны под его огромной правой рукой.
Вольф не видел ее лица, но он уловил достаточно, от длинных
стройных ног, выпуклых ягодиц, изящной руки и длинных черных волос,
чтобы гадать, была ли она такой же прекрасной спереди.
Она заговорила с гориллой голосом, похожим на звук серебрянных
колокольчиков. Горилла ей ответил. Затем парочка ушла с зеленой луны в
темноту джунглей.
Вольф встал не сразу, так как был слишком потрясен.
Наконец, он поднялся на ноги и стал проталкиваться дальше через
подлесок, который был не таким густым, как в земных джунглях. В самом
деле, кусты были широко разделены.
Не будь окружающая среда такой экзотической, он бы не счел флору
джунглями. Она больше походила на парк, включая мягкую траву, бывшую
такой короткой, что могла быть недавно подстриженой.
Всего лишь в нескольких шагах далее он был напуган, когда какое-то
животное фыркнуло, а затем пробежало перед ним. Он мельком увидел
красноватые панты, беловатый нос, огромные бледные глаза и пятнистое
тело. Оно с треском проломилось мимо него и исчезло, но спустя
несколько секунд он услышал позади себя шаги. Он обернулся и увидел в
нескольких футах того же оленеподобного. Когда тот увидел, что его
заметили, он медленно прошел вперед и ткнулся мокрым носом в вытянутую
руку Вольфа. Потом он замурлыкал и попытался потереться боком о Вольфа.
Поскольку весил он наверное четверть тонны, это действие имело
тенденцию отталкивать Вольфа от него.
Вольф привалился к нему, погладил его за большими чашеобразными
ушами, почесал ему нос и слегка похлопал по ребрам.
Оленеподобный несколько раз лизнул его длинным мокрым языком, таким
же шершавым, как у льва.
Надежды Вольфа, что зверь скоро устанет выражать свою симпатию,
скоро реализовались. Зверь покинул его одним прыжком, столь же
внезапным, как и тот, который привел его в поле зрения.
После того, как тот исчез, он почувствовал себя в большей безопасности.
Разве было бы животное таким дружелюбным с совершенно незнакомым
человеком, если бы ему приходилось опасаться плотоядных или охотников?
Рев прибоя стал громче. Через десять минут он был на краю пляжа.
Там он пригнулся под широкой и высокой вайей и изучал залитую
лунным светом сцену. Сам пляж был белым и, как удостоверила его
вытянутая рука, состоял из очень мелкого песка.
Пляж тянулся в обе стороны, насколько хватало глаз, и ширина его
между лесом и морем была около двухсот ярдов. Вдали с обеих сторон
виднелись костры, вокруг которых прыгали силуэты мужчин и женщин. Их
крики и смех, хоть и приглушенные расстоянием, подкрепляли его
впечатление, что они, должно быть, люди.
Затем его взгляд прошелся обратно по пляжу неподалеку от него.
Наискось от него, примерно в трехстах ярдах и почти у воды,
находились два существа. При виде их у Вольфа перехватило дыхание.
Его шокировало не то, что они делали, а строение их тел.
Выше талии мужчина и женщина были такими же людьми, как и он, но в
точке, где полагалось начинаться ногам, их тела сужались в хвосты с
плавниками.
Вольф был не в состоянии обуздать свое любопытство. Спрятав рог в
куче пушистой травы, он прокрался вдоль края джунглей. Оказавшись
напротив парочки, он остановился понаблюдать. Поскольку самец и самка
лежали теперь бок о бок и разговаривали, их поза позволяла Вольфу
изучить их более подробно. Он убедился, что они не могли гнаться за ним
по суше со сколько-нибудь приличной скоростью и не имели при себе
никакого оружия. Вольф приблизился к ним. Они могли даже оказаться
дружелюбными.
Когда он очутился почти в двадцати ярдах от них, то остановился
снова изучить их. Если они были русалками, то разумеется не полурыбами.
Плавники на концах их длинных хвостов находились, в отличие от
вертикальных рыбьих, в горизонтальной плоскости.
Хвосты, кажется, были без чешуи. Их гибридные тела сверху донизу
покрывала гладкая коричневая кожа.
Вольф кашлянул. Они подняли головы и самец зарычал, а самка
завизжала.
Одним движением, столь быстрым, что Вольф не смог разобрать
подробностей, а увидел его смазанным, они поднялись на концы хвостов и
взметнули себя вверх и в волны. Луна отразилась на темной голове,
ненадолго поднявшейся из волн, и вскинутом вверх хвосте.
Прибой накатился и с шумом разбился о белый песок. Светила огромная
зеленая луна. Налетевший с моря бриз овеял его вспотевшее лицо и
отправился дальше охлаждать джунгли. Позади него из темноты раздалось
несколько странных криков, а с пляжа впереди донеслись звуки
человеческого веселья.
Некоторое время Вольф не мог выпутаться из паутины мыслей. В речи
русалки было что-то знакомое, так же как и в речи зебрилы - новое
слово, созданное им для того гориллы - и женщины. Вольф не узнал
никаких отдельных слов, но звуки и взаимодействующая высота тонов
разворошили что-то в его памяти. Но что? Они безусловно разговаривали
не на каком-то когда-либо слышанном им языке. Не был ли он схожим с
одним из живых языков Земли, и не слышал ли он его в записи или в кино?
Чья-то рука легла на его плечо, подняла его и развернула кругом.
Готическая морда и пещерные глаза зебриллы ткнулись в его лицо, и в
ноздри ему ударило сивушное дыхание. Он заговорил и из кустов вышла
женщина.
Она медленно подошла к нему, и в любое другое время у Вольфа
перехватило бы дыхание при виде ее великолепного тела и прекрасного
лица. К несчастью, сейчас ему было тяжело дышать по иной причине.
Гигантская обезьяна могла швырнуть его в море даже с большей легкостью
и скоростью, чем показанные недавно русалками, когда те нырнули. Или же
огромная рука могла сжаться на нем и сомкнуться на раздавленном мясе и
раздробленных костях.
Женщина что-то сказала и зебрилла ответил. Вот тогда-то Вольф и
понял несколько слов. Их язык был родственным догомеровскому
греческому, миканскому.
Вольф не разразился сразу же речью, заверяя их, что он безвреден и
намерения у него добрые, хотя бы потому, что он был слишком ошарашен,
чтобы мыслить достаточно ясно. К тому же, его знание греческого языка
того периода было по необходимости ограниченным, даже если тот был
близок эолийско-ионическому диалекту лепного аэда.
Наконец он сумел издать несколько неподходящих фраз, но он был
озадачен не столько смыслом, сколько тем, чтобы дать им знать, что он
не собирался причинять никакого вреда.
Послушав его, зебрилла крякнул, сказал что-то девушке и опустил
Вольфа на землю. Тот облегченно вздохнул, но поморщился от боли в
плече. Огромная ручища монстра была крайне могучей. Если не считать ее
величины и волосатости, рука была совершенно человеческой.
Женщина дернула его за рубашку.
На лице ее было написано легкое отвращение. Только позже Вольф
открыл, что отталкивало ее: она никогда раньше не видела толстого
старика. Более того, ее озадачивала одежда.
Она продолжала тянуть его за рубашку. Чем ждать, что она попросит
зебрилу снять ее, он предпочел стащить ее сам.
Она с любопытством посмотрела на рубашку, понюхала ее, сказала:
"Уй!", а затем сделала какой-то жест.
Хотя он предпочел бы не понять ее и еще меньше рвался подчиниться,
он решил, что вполне может. Не было никакой причины расстраивать ее и,
наверно, гневать зебриллу. Вольф сбросил одежду и ждал новых
приказаний.
Женщина визгливо рассмеялась, зебрилла ответил лающим смехом и
трахнул себя по бедру огромной ручищей так, что звук был словно от
рубящего дерево топора. Он и женщина обняли друг друга за талию и,
истерически смеясь, пошли пошатываясь вперед по пляжу.
Взбешенный, униженный, опозоренный, но так же и благодарный, что
остался цел, Вольф снова надел брюки.
Подобрав нижнее белье, носки и ботинки, он поплелся по песку
обратно в джунгли. Достав рог из потайного места, он долгое время
сидел, гадая, что делать. Наконец он заснул.
Он проснулся утром, с затекшими мускулами, голодный, жаждущий.
Пляж ожил. Вдобавок к виденным им ночью русам и русалкам, здесь
было несколько больших тюленей с ярко-оранжевыми шкурами, плюхавшихся
взад-вперед по песку в погоне за янтарными шарами, метаемыми русалиями,
а человек с выступавшими изо лба бараньими рогами, мохнатыми ногами и
коротким козлинным хвостом преследовал женщину, выглядевшую во многом
похожей на ту, которая была с зебриллой. Волосы у нее, однако, были
желтыми. Она бежала, пока рогатый человек не прыгнул на нее и, смеясь,
не повалил на песок. То, что случилось после, показало ему, что эти
существа, должно быть, столь же не ведали чувства греха и сдерживающих
начал, как Адам и Ева.
Это было более чем интересно, но зрелище завтракавшей русалки
возбудило его в других и более требовательных направлениях. Русалка
держала в одной руке овальный желтый плод и полусферу, выглядевшую
похоже на скорлупу кокосового ореха, в другой.
Женский двойник мужчины с бараньими рогами сидел на корточках у
костра всего лишь в нескольких ярдах от Вольфа и жарил на конце палки
рыбу. Запах вызвал у Вольфа слюни во рту и урчание в животе.
Сперва он должен напиться. Поскольку единственной водой в поле
зрения был океан, он вышел на пляж и зашагал к прибою.
Прием был именно таким, какого он ожидал: удивление, отступление, в
какой-то степени опасение. Все прекратили свою деятельность, какой бы
поглощающей она ни была, и уставились на него. Когда он приближался к
некоторым из них, его приветствовали широко раскрытые глаза, разинутые
рты и отход. Некоторые из лиц мужского пола, оставшись на месте,
выглядели так, словно готовы были бежать, если он скажет "кыш". Он не
испытывал желание бросить им вызов, поскольку самый маленький из них
обладал мускулами, способными легко одолеть его усталое старое тело.
Он вошел до пояса в прибой и попробовал воду на вкус. Он видел, как
другие пили ее, так что надеялся найти ее приемлемой. Она была чистой и
свежей и обладала сильным, никогда раньше не испытываемым им привкусом.
Напившись до отвала, он почувствовал себя так, словно получил
переливание крови. Он вышел из океана и пошел обратно по пляжу в
джунгли. Все вернулись к своей еде и развлечениям и хотя следили за ним
наглыми прямыми взглядами, они ничего ему не сказали. Он было улыбнулся
им, но бросил, когда это казалось вспугнуло их. В джунглях он поискал и
нашел такие же плоды и орехи, как те что ела русалка. Желтый плод был
на вкус, как грушевый пирог, а мякоть внутри псевдококосового ореха
напоминала на вкус очень нежное мясо, смешанное с мелкими кусочками
грецкого ореха. После он чувствовал себя вполне удовлетворенным, за
исключением одного: он жаждал выкурить трубку. Но табак был
единственным, что, кажется, отсутствовало в этом раю.
Следующие несколько дней он обитал в джунглях или же проводил время
в океане или поблизости от него. К тому времени пляжники привыкли к
нему и даже начали смеяться, когда он появлялся по утрам. Однажды
несколько мужчин и женщин набросились на него и, буйно хохча, стащили с
него одежду. Он кинулся за женщиной, убежавшей с его брюками, но она
удрала в джунгли. Когда она появилась вновь, то оказалась с пустыми
руками. Теперь он уже мог говорить достаточно хорошо, чтобы его поняли,
если он медленно произносил фразы. Годы преподавания и изучения дали
ему очень большой словарь древне-греческого языка, и ему требовалось
только овладеть интонацией и множеством слов, отсутствовавших в его
"аутенрейте".
- Зачем ты это сделала? - спросил он прекрасную черноглазую нимфу.
- Я хотела посмотреть, что ты прячешь под этими уродливыми
тряпками. Голый ты уродлив, но эти штуки на тебе заставляют тебя
выглядеть еще уродливей.
- Непристойно? - осведомился он.
Она не поняла этого слова.
Он пожал плечами и подумал: "В чужой монастырь...". Только это было
больше похоже на Сад Эдема. Температура днем и ночью была комфортной и
разнилась примерно на семь градусов. Тут не возникало никаких проблем с
получением разнообразной пищи, не требовалось никакой работы, не
существовало никакой арендной платы, никакой политики, никакого
напряжения, за исключением легко облегчаемого сексуального напряжения,
никакой национальной или рассовой вражды.
Не нужно было оплачивать никаких счетов. Или нужно? Основным
принципом вселенной Земли являлось положение, что за так не получали
ничего. Былли здесь он тем же самым? Кому-то полагалось бы заплатить по
счету.
Ночью он спал на куче травы в большом дупле дерева. Это было только
одно из тысяч таких дупел в деревьях особого типа, предлагавших это
естественное пристанище. Вольф, однако, не оставался в постели по
утрам. Несколько дней он вставал как раз перед рассветом и наблюдал как
прибывает солнце.
"Прибывает" было более подходящим словом, чем "восходит", ибо
солнце, безусловно, не восходило. По другую сторону моря находился
огромный горный кряж, настолько пространный, что Вольф не видел ему
конца. Солнце всегда выходило из-за горы и было высоко, когда выходило.
Оно следовало прямо через зеленое небо и не тонуло, а исчезало только
когда уходило за другой конец горного кряжа.
Час спустя появлялась луна. Она тоже выходила из-за горы,
проплывала на том же уровне по небесам и ускальзала за другую сторону
горы. Каждую вторую ночь, целый час шел сильный дождь.
Вольф тогда обычно просыпался, потому что воздух становился немного
холоднее. Он зарывался в листья и дрожал, пытаясь вернуться ко сну.
С каждой последующей ночью он находил, что сделать это становится
все трудней. Он думал о своем собственном мире, об имевшихся там у него
друзьях, работе и развлечениях и о жене. Что поделывала теперь Бренда?
Она, несомненно, горевала по нему.
Хоть она и была слишком часто злой, скверной и скулящей, она его
любила. Его исчезновение будет ударом и потерей. О ней, однако, хорошо
позаботятся. Она всегда настаивала на том, чтобы он вносил на страховку
больше, чем он мог себе позволить, это не раз приводило к ссорам между
ними. Затем ему пришло в голову, что она долгое время не получит ни
цента из страховки, потому что придется представить доказательства его
смерти. И все же, если ей придется подождать, пока его не объявят по
закону умершим, она могла прожить на соцобеспечении. Это будет означать
резкое понижение ее образа жизни, но этого будет достаточно, чтобы
поддержать ее.
Он, разумеется, не имел ни малейшего намерения возвращаться. Он
вновь обретал юность. Хотя он хорошо питался, он терял в весе, а его
мускулы становились все сильнее и тверже. У него появилась
пружинистость в ногах и чувство радости, потерянное где-то в двадцать с
небольшим. На седьмое утро он потер скальп и открыл, что тот покрыт
легкой щетиной. На десятое утро он проснулся с болью в деснах.
Он потирал распухшую челюсть и гадал, предстоит ли ему заболеть. Он
и позабыл, что существовало такое понятие, как болезнь, потому что сам
был крайне здоров, и никто из пляжников, как он их называл, никогда не
болел.
Десны продолжали изводить его всю неделю, пока он не принялся пить
естественно перебродившую жидкость из "пунш-ореха". Орех рос большими
скоплениями высоко на вершине стройного дерева с короткими, хрупкими
лиловыми ветвями и табачнообразными желтыми листьями. Когда его
дубленую кожуру вскрывали острым камнем, он выделял запах винного
пунша.
На вкус он был, как дыня с тоником и примесью вишневой настойки, и
действовал, как стаканчик токильи. Он работал отлично, убивая боль в
деснах и вызываемое болью раздражение.
Спустя девять дней после того, как у него впервые возникли
затруднения с деснами, сквозь кожу начали резаться десять крошечных
белых твердых зубов. Более того, золотые пломбы в других выталкивались
возвращением естественного материала.
Его плешивая прежде башка покрылась густой порослью.
И это еще не все. Плаванье, бег и лазанье по деревьям растопили
весь жир. Выступавшие старческие вены снова утонули под гладкой твердой
плотью.
Он мог бегать на длинные дистанции, не запыхавших, не чувствуя себя
так, словно его сердце вот-вот лопнет. Все это приводило его в восторг,
но не без мыслей о том, почему или как это произошло.
Он спросил нескольких из пляжников об их кажущейся всеобщей юности.
У них был один ответ: "Такова воля Господа".
Сперва он подумал, что они говорили о Творце, что показалось ему
странным. Насколько он мог судить, у них не существовало никакой
религии и уж, разумеется, никакой с какими-либо организованными
подходами, ритуалами, таинствами.
- Кто такой Господь? - спрашивал он.
Он думал, что наверное он не правильно понял их слово вапакс, что
оно могло иметь слегка иное значение, чем то, которое находишь у
Гомера.
Ипсевас, зебрилла, самый умный из всех, кого он покамест встретил,
ответил так:
- Он живет на вершине мира, за пределами Океаноса.
Он показал вверх и через море на горный кряж по другую сторону его.
- Господь живет в прекрасном и неприступном дворце на вершине мира.
Именно он - тот, кто создал этот мир и создал нас. Бывало он часто
спускался повеселиться с нами. Мы поступаем, как говорит Господь, и
играем с ним. Но мы всегда испытываем страх. Если он рассердится или
будет недоволен, то вероятно убьет нас. Или еще хуже.
Вольф улыбнулся и кивнул. Так значит Ипсевас и другие имели не
более рациональное объяснение происхождения и функционирования своего
мира, чем народ его мира. Но у пляжников было одно явление,
отсутствовавшее на Земле. У них имелось единообразие мнений.
Все, кого он спрашивал, давали ему тот же ответ, что и зебрилла.
- Такова воля Господа. Он создал мир, он создал нас.
- Откуда ты знаешь? - спросил Вольф.
Задавая этот вопрос, он не ожидал чего-нибудь большего, чем получал
в ответ на Земле. Но ему преподнесли сюрприз.
- О, - ответила русалка Пайява, - так нам рассказывал Господь.
Кроме того, мать мне тоже рассказывала. А ей следовало бы знать.
Господь создал ее тело. Она помнит, когда он сделал это, хотя это было
так давно-предавно.
- В самом деле? - переспросил Вольф.
Он гадал, не вешает ли она ему лапшу на уши, и