Шестнадцатого января, едва минуло  пять  часов  пополудни  -  большая
стрелка чуть-чуть качнулась вправо, г-жа  Монд,  сопровождаемая  потоком
холодного воздуха, ворвалась в приемную комиссариата полиции.
   Она, должно быть, выпрыгнула из  такси  или  из  собственной  машины,
тенью скользнула по тротуару улицы Ларошфуко, наверняка  споткнулась  на
плохо освещенной лестнице и толкнула  дверь  с  такой  силой,  что  При-
сутствующие долго с удивлением смотрели, как  медленно  возвращается  на
место ее грязная серая створка с автоматическим замком, и этот  контраст
казался настолько нелепым, что, вероятно по привычке, одна из  женщин  в
наброшенной на плечи шали и без головного убора, которая стояла в очере-
ди уже больше часа, подтолкнула одного из ребятишек, цеплявшихся  за  ее
юбку, и шепнула:
   - Закрой-ка дверь.
   До этого вторжения все были здесь как свои. С одной  стороны  барьера
письмоводители - кто в полицейской форме, кто в пиджаках  -  писали  или
грели руки у печки; с другой стороны посетители сидели на  скамье  возле
стены или просто стояли; когда кто-нибудь выходил  со  свежесоставленной
бумагой в руке, очередь продвигалась на одно место, и первый письмоводи-
тель поднимал голову; все мирились с дурным запахом, скудным светом двух
ламп под зеленым абажуром, с монотонностью ожидания, с фиолетовыми  чер-
нилами, которыми заполняли формуляры, и, без сомнения, случись вдруг ка-
тастрофа, которая изолировала бы комиссариат от  остального  мира,  все,
кто здесь находились, зажили бы вместе, одной семьей.
   Не толкаясь, женщина в черном с очень белым, напудренным лицом и  по-
синевшим носом протиснулась в первый ряд. Ни на кого не глядя, она сухи-
ми, точно эбеновое дерево, и цепкими, словно клюв хищной птицы, пальцами
в черных перчатках рылась в сумочке, и все ждали, все смотрели, как  она
протягивает над барьером визитную карточку.
   - Прошу доложить обо мне комиссару.
   Чтобы приглядеться к ней повнимательнее, времени было вполне достато-
чно, однако толком ее никто не запомнил.
   - Похожа на вдову, - доложил чиновник комиссару  полиции,  который  у
себя в кабинете, полном сигарного дыма, вел дружеский разговор с главным
администратором "Театр де Пари" [1].
   - Попросите подождать.
   И служащий, прежде чем занять свое место и взять  документы,  которые
ему подавали, повторил:
   - Попрошу подождать.
   Женщина продолжала стоять. В изящной обуви с непомерно высокими  каб-
луками она казалась на грязном полу цаплей, подобравшей  под  себя  одну
ногу. Она никого не замечала. Ее ледяной взгляд, остановившийся неизвес-
тно на чем, возможно на золе, высыпавшейся из печки, падал сверху  вниз,
губы дрожали, как у старух, что молятся в церкви.
   Дверь открылась. Вышел комиссар.
   - Мадам...
   Он закрыл за ней дверь, указал на стул с  зеленой  суконной  обивкой,
потом, держа в руке визитную карточку  посетительницы,  медленно  обошел
письменный стол в стиле ампир и сел.
   - Госпожа Монд? - вопросительно произнес он.
   - Да, госпожа Монд. Я живу в доме двадцать семь - а по улице Балю.
   И она враждебно уставилась на плохо притушенную Сигару, которую коми-
ссар раздавил в пепельнице.
   - Чем могу быть полезен?
   - Я пришла заявить об исчезновении мужа.
   - Прекрасно... Простите.
   Он придвинул к себе блокнот, взял серебряный цанговый карандаш.
   - Вы говорите, мужа?
   - Да, мужа. Он исчез три дня назад.
   - Три дня назад. Значит, тринадцатого января.
   - Да, именно тринадцатого января я видела его в последний раз.
   На ней была черная каракулевая шуба, от которой исходил легкий аромат
фиалок, руки в перчатках теребили тонкий, тоже пахнущий  фиалкой  плато-
чек.
   "Похожа на вдову", - доложил секретарь.
   Однако вдовой она не была, по крайней мере  до  тринадцатого  января,
когда исчез ее муж. Но комиссар почему-то подумал, что  она  ведет  себя
как настоящая вдова.
   - Простите, что я не знаю господина Монда: в этот квартал меня назна-
чили всего несколько месяцев назад. Приготовившись записывать, он ждал.
   - Мой муж-Норбер Монд. Вы, разумеется, слышали о торговом доме  Монд,
служебные помещения и склады которого находятся на улице Монторгейль?
   Комиссар, скорее из вежливости, кивнул.
   - Мой муж родился в том же особняке на улице  Балю,  где  прожил  всю
жизнь и где мы живем до сих пор. Комиссар снова кивнул.
   - Ему было сорок восемь... Я вдруг подумала: а ведь сорок восемь  ему
исполнилось в день исчезновения.
   - То есть тринадцатого января. И у вас нет ни  малейшего  представле-
ния...
   Разумеется, у посетительницы не было ни  малейшего  представления,  о
чем свидетельствовали ее напряженность и натянутость.
   - Таким образом, вы хотите, чтобы мы начали розыск?
   Ее презрительная гримаса могла означать - либо  это  очевидно,  либо,
напротив, совершенно ей безразлично.
   - Итак, тринадцатого января... Простите за вопрос: у вашего  мужа  не
было причин покончить с собой?
   - Никаких.
   - А какое у него финансовое положение?
   - Торговый дом Монд, комиссионные и экспортные операции, который  еще
в тысяча восемьсот сорок третьем году основан Антони Мондом, дедом  Нор-
бера, - один из самых солидных в Париже.
   - Ваш муж не спекулировал? Не играл? На камине, за спиной  комиссара,
стояли часы из черного мрамора, которые раз и навсегда  остановились  на
пяти минутах первого. Почему все считали - пять минут первого ночи, а не
дня? Глядя на них, все неизменно думали, что это пять минут первого  по-
полуночи. Рядом громко тикал будильник - он показывал точное время.  Бу-
дильник находился в поле зрения г-жи Монд, тем не менее она периодически
склоняла длинную тощую шею и глядела на маленькие часики, которые, напо-
добие медальона, носила на груди.
   - Оставим денежные проблемы... У вашего мужа, мадам, не было  никаких
интимных огорчений? Простите мою настойчивость...
   - Любовницы у мужа не было, если вас интересует это.
   Спросить, а нет ли у нее любовника, комиссар не решился: такое  каза-
лось просто невероятным.
   - А со здоровьем у него все в порядке?
   - Никогда в жизни не болел.
   - Хорошо... Хорошо... Прекрасно... Не расскажете  ли  распорядок  дня
вашего мужа тринадцатого января?
   - Встал он, как обычно, в семь утра. Он всегда ложился и вставал  ра-
но.
   - Простите, вы спите в одной комнате? Сухой, злобный кивок.
   - Он встал в семь и прошел в ванную, где, несмотря на - какая  разни-
ца! выкурил первую сигарету. Потом спустился вниз.
   - Вы были в постели? Снова "да", но не сразу.
   - Он разговаривал с вами?
   - Сказал: "До свидания", как и каждое утро.
   - Вы не подумали тогда, что у него день рождения?
   - Нет.
   - Потом он спустился вниз...
   - И позавтракал у себя в кабинете. Он там никогда не работает, но ка-
бинетом дорожит. Большой оконный проем застеклен витражами.  Мебель  под
готику.
   Она, должно быть, не любила ни витражи, ни готику и, может быть, меч-
тала использовать эту комнату по другому назначению, а ее упорно занима-
ли под кабинет.
   - У вас много слуг?
   - Супруги-привратники; она делает всю черную работу по дому, а  он  -
метрдотель. Потом, кухарка с горничной. Не говорю о Жозефе - это  шофер,
он женат и не ночует в доме. Я встаю обычно в девять после того, как от-
дам Розали распоряжения на день. Розали - моя горничная. Она  служила  у
меня еще до замужества. Я хочу сказать, до моего второго замужества.
   - Господин Монд ваш второй муж?
   - Первым браком я была за Люсьеном Гранпре,  четырнадцать  лет  назад
погибшим в автомобильной катастрофе. Каждый  год  ради  удовольствия  он
участвовал в двадцатичетырехчасовом пробеге из Мана.
   В приемной очередь на засаленной скамье постепенно двигалась  вперед,
кое-кто смиренно выскальзывал наружу, осторожно приоткрывая дверь.
   - Одним словом, в то утро все было как обычно?
   - Как обычно. Около половины девятого от дома  отъехала  машина.  Муж
любил сам разбирать почту, поэтому в контору уезжал рано. Через четверть
часа ушел и его сын.
   - У вашего мужа есть сын от первого брака?
   - У нас у каждого по сыну, а у него еще и дочь, она замужем. Какое-то
время молодые жили с нами, но потом переехали на набережную Пасси.
   - Хорошо, очень хорошо... Ваш муж действительно отправился в контору?
   - Да.
   - Он приезжал на обед?
   - Он почти всегда обедает в ресторане у Центрального рынка, рядом  со
своим офисом.
   - И когда же вы забеспокоились?
   - Вечером, часов в восемь.
   - Значит, с утра тринадцатого января вы его больше не видели?
   - Сразу после трех я позвонила ему и попросила прислать мне Жозефа  с
машиной: надо было сделать кое-какие покупки.
   - Он отвечал вам нормально?
   - Нормально.
   - Не сказал, что задержится, не намекал на возможный отъезд?
   - Нет.
   - Просто вечером, в восемь, не вернулся к ужину, так?
   - Так.
   - И с тех пор не подавал никаких признаков жизни. В конторе его  тоже
не видели?
   - Нет.
   - В котором часу он уехал с улицы Монторгейль?
   - Около шести. Он мне ничего не сказал, но я знала его привычку-перед
возвращением домой заглянуть на улицу Монмартр в "Арку"  выпить  рюмочку
портвейна.
   - В тот вечер он тоже заходил туда?
   - Не знаю, - с достоинством ответила она.
   - Позвольте спросить, мадам, почему лишь сегодня, то есть только  че-
рез три дня, вы решили заявить об исчезновении господина Монда?
   - Я надеялась, что он вернется.
   - Подобные отлучки уже были?
   - Ни разу.
   - А его никогда не вызывали внезапно по делам в провинцию?
   - Никогда.
   - И тем не менее вы ждали его целых три дня? Не  отвечая,  она  прис-
тально посмотрела на комиссара маленькими черными глазками.
   - Вы, надеюсь, сообщили его дочери, которая, как вы сказали,  замужем
и живет на набережной Пасси?
   - Она сама недавно явилась в дом и вела себя так,  что  мне  пришлось
выставить ее за дверь.
   - Вы не ладите с падчерицей?
   - Мы не видимся с ней. Во всяком случае, последние два года.
   - Но ваш муж продолжал встречаться с ней?
   - Она сама приходит к нему на работу, когда ей нужны деньги.
   - Если я хорошо понимаю, ваша падчерица, нуждаясь в деньгах,  отправ-
лялась на улицу Монторгейль и просила их у отца. Кстати, он ей давал?
   - Да.
   - Там ей и сообщили, что господин Монд не появлялся, так?
   - Возможно.
   - И тогда она побежала на улицу Балю.
   - Где собиралась забраться к нему в кабинет и все перерыть.
   - Вы догадываетесь, что она хотела найти? Молчание.
   - В общем, если предположить, что господина Монда нет в живых, а  это
маловероятно...
   - Почему?
   - Повторяю, маловероятно, вопрос состоит в том, оставил ли он завеща-
ние. На каких условиях заключен ваш брак?
   - На условиях раздельного владения имуществом. У меня свое состояние,
дом на авеню Вилье.
   - А что думает об исчезновении отца ваш пасынок?
   - Ничего он не думает.
   - Он до сих пор живет на улице Балю?
   - Да.
   - Ваш муж перед уходом не затевал ничего нового? Скажем, в делах. Для
этого ведь нужен оборотный капитал.
   - Кассир, господин Лорисс, имеет право подписи.
   - Он нашел текущий счет в банке в порядке?
   - Нет, напротив. Тринадцатого января, около шести вечера, муж зашел в
банк.
   - Но в это время банк должен быть уже закрыт.
   - Для обычных клиентов - да, но не для него. Служащие работают долго,
и он заходил через служебный вход. Муж снял со своего счета триста тысяч
франков.
   - Таким образом, на следующий день кассир оказался в  затруднительном
положении?
   - Нет, не на следующий. В тот день у него не было крупных операций, и
только вчера, когда для платежей потребовалась  значительная  сумма,  он
узнал о снятии денег.
   - Если я правильно понимаю, ваш муж исчез, не  оставив  денег  ни  на
свое предприятие, ни вам, ни детям?
   - Не совсем так. Большая часть его состояния, в акциях и других  цен-
ных бумагах, находится в сейфе, в банке. Однако из сейфа он в  последнее
время ничего не брал, даже не спускался в хранилище,  что  и  подтвердил
мне директор. А ключ лежит дома, на  своем  месте,  в  маленьком  ящичке
письменного стола.
   - У вас есть доверенность?
   - Да.
   - В таком случае... - начал комиссар с непроизвольным облегчением.
   - Я заходила в банк: я ведь обещала нашему кассиру вернуть деньги  на
счет. В доступе к сейфу мне отказали под тем предлогом, что  я  не  могу
доказать в соответствии с формулой закона, жив ли мой муж.
   Комиссар вздохнул и полез за сигарой. Он понял: это все.
   - Итак, вы хотите, чтобы мы начали расследование.
   Она только посмотрела на него еще раз, потом встала, вывернула шею  и
взглянула на часы.
   Минутой позже она уже шла через приемную, где женщина в шали, клонясь
влево под тяжестью ребенка на руках, униженно объясняла,  что  уже  пять
дней, с тех пор как за драку арестовали ее мужа, сидит без денег.
   Когда г-жа Монд пересекла тротуар, окрашенный красным светом фонаря у
полицейского участка и шофер Жозеф закрыл за ней дверцу машины, она наз-
вала ему адрес своего поверенного, от которого уехала час назад и  кото-
рый теперь снова ждал ее.
   Все, что она рассказала комиссару, было правдой, но детина порой  яв-
ляется самой крупной ложью.
   Г-н Монд проснулся в семь утра и тихо, не дав голодному воздуху  про-
никнуть под одеяло, выскользнул из постели, где неподвижно лежала  жена.
Так было всегда. Каждое утро он делал вид, будто думает, что  она  спит.
Он не зажигал лампу в изголовье и обходил просторную кровать в  темноте,
чуть тронутой тонкими полосками света, пробивающимися сквозь щели  став-
ней. Босиком, со шлепанцами в руках. И тем не менее г-н Монд был уверен:
стоит посмотреть на подушку - и он видит маленькие черные глаза жены.
   Только в ванной он вздыхал полной грудью, открывал то  отказа  краны,
включал электробритву.
   Он был толстый, вернее, как говорится, крупный мужчина. Редкие  свет-
лые волосы, растрепанные по утрам, придавали его розовому  лицу  детское
выражение.
   Да и глаза, голубые глаза, пока он, бреясь, смотрелся в зеркало,  вы-
ражали удивление, которое наводило на мысль о детстве. Казалось,  просы-
паясь по утрам, когда не чувствуешь возраста, г-н Монд удивлялся, увидев
в зеркале мужчину зрелых лет, с выцветшими ресницами, короткими  рыжева-
тыми усиками под крупным носом.
   Натягивая кожу под бритвой, он гримасничал. Неизменно забывая о напо-
лнявшейся ванне, бросался к кранам в тот момент, когда вода  выплескива-
лась через край, и этот предательский шум доносился до г-жи Монд.
   Кончив бриться, он с удовольствием, хоть и не без горечи, еще немного
смотрел на себя, сожалея, что теперь он уже не толстый, когда-то искрен-
ний мальчишка, а давно - к чему ему никак  не  удавалось  привыкнуть,  -
зрелый мужчина, переваливший на вторую половину жизни.
   В то утро в ванной он вспомнил, что сегодня ему исполнилось сорок во-
семь. И ничего другого. Ему сорок восемь. Скоро пятьдесят. Он чувствовал
себя разбитым. В теплой воде он потянулся, чтобы  снять  мышечную  уста-
лость, накопившуюся за столько лет.
   Он был почти готов, когда наверху зазвенел будильник: Ален, его  сын,
сейчас тоже встанет.
   Г-н Монд кончил одеваться. В одежде он был  весьма  разборчив:  любил
костюмы без лишних складок, без пятен, мягкое прохладное белье и  порой,
на улице или у себя в кабинете, с удовольствием посматривал на свои  на-
чищенные до блеска ботинки.
   Ему сорок восемь. Вспомнит ли об этом жена? А сын? А дочь? Никто, ко-
нечно, не вспомнит. Разве что г-н Дорисс, старик кассир, который был ка-
ссиром еще при его отце, скажет сокрушенно:
   - Поздравляю вас, господин Норбер.
   Он прошел через комнату, наклонился над кроватью,  поцеловал  жену  в
лоб.
   - Тебе нужна машина?
   - Утром нет. Если понадобится днем, я тебе позвоню.
   Странный это был дом, единственный в мире для г-на Монда. Его  приоб-
рел дед, когда здание уже побывало в руках многих владельцев.  И  каждый
внес столько изменений, что ни о каком плане теперь и речи не было.
   Одни двери заделывали, другие прорубали. Из двух комнат делали  одну,
пол поднимали, коридор перекраивали, после чего  получились  неожиданные
повороты и еще более неожиданные ступеньки, где спотыкались  посторонние
и до сих пор спотыкалась г-жа Монд.
   Даже в солнечные дни здесь царили мягкие, словно пыль времен,  сумер-
ки, благоухавшие, если так можно выразиться, ароматом чуть  пресным,  но
приятным для тех, кто давно к нему привык.
   По стенам проходили газовые трубы, на черной лестнице оставались  га-
зовые рожки, а на чердаке кучей валялись ненужные керосиновые лампы раз-
ных эпох.
   Некоторые комнаты перешли во владение г-жи Монд.
   Чужая, безликая мебель смешалась со  старой  мебелью  дома,  оттеснив
кое-что в чуланы, но кабинет сохранился таким, каким  Норбер  Монд  знал
его всегда-с красными, желтыми, голубыми витражами, которые в зависимос-
ти от положения солнца поочередно озарялись, заливая углы комнаты яркими
цветными огнями.
   Завтрак г-ну Монду приносила не Розали, а кухарка. Все  в  доме  было
точно распределено по минутам г-жой Монд, и каждый знал свое место в лю-
бое время дня. Впрочем, это к лучшему, потому что г-н Монд не любил  Ро-
зали: вопреки образу, который вызывало ее имя, девица она  была  сухопа-
рая, хворая и злая со всеми, кроме хозяйки.
   В тот день, 13 января, он просмотрел газеты, макая в  кофе  рогалики.
Слышал, как Жозеф открывает ворота и выводит машину.  Г-н  Монд  немного
подождал, глядя в потолок, словно надеялся, что сын поедет вместе с ним,
во такого, признаться, никогда не случалось.
   Он вышел из дома. На улице подморозило, над Парижем поднималось блед-
ное зимнее солнце.
   В этот момент г-н Монд даже не помышлял о бегстве.
   - Доброе утро, Жозеф.
   - Доброе утро, мсье.
   По правде говоря, все началось, как грипп. В машине г-на Монда зазно-
било. Он всегда страдал насморками. В иные зимы мучился целыми  неделями
и ходил с полными карманами мокрых платков, что его  унижало.  Возможно,
сегодня он чувствовал себя разбитым еще и потому, что спал  в  неудобной
позе или на его пищеварение плохо подействовал вчерашний ужин.
   "Кажется, я заболею!" - подумал он.  Потом,  когда  машина  проезжала
Большими бульварами, он вместо того, чтобы, по  обыкновению,  посмотреть
время на пневматических часах, машинально поднял глаза и увидел  розовые
горшочки труб, выделяющиеся на бледно-голубом небе, где плыло  маленькое
белое облачко.
   Это напомнило ему о море. От гармонии розового с голубым на него сло-
вно повеяло Средиземноморьем, и он позавидовал тем, кто живет сейчас  на
Юге и ходит в тонких белых шерстяных брюках.
   Навстречу плыли запахи  Центрального  рынка.  Машина  остановилась  у
подъезда, над которым вывеска с желтыми буквами гласила:  "Торговый  дом
Норбер Монд, основан в 1843".
   За воротами раскинулся старый двор; взятый под стеклянную  крышу,  он
теперь походил на вокзал. Двор окружали высокие, как на железной дороге,
платформы, где на машины грузили ящики и тюки. Мимо, толкая перед  собой
тележки, проходили кладовщики в синих халатах и здоровались:
   - Добрый день, господин Норбер.
   Конторки со стеклянными дверьми, каждая под своим номером, располага-
лись все на одной стороне, тоже как на вокзале.
   - Здравствуйте, господин Лорисс.
   - Здравствуйте, господин Норбер.
   Поздравит Лорисс его с днем рождения или нет?  Нет,  не  вспомнил,  а
ведь страничку календаря уже вырвал. Г-н Лорисс, которому перевалило  за
семьдесят, сортировал, не вскрывая, письма и раскладывал  их  маленькими
кучками перед хозяином.
   Этим утром стеклянная крыша двора была желтой. Она не пропускала сол-
нца: слишком толстый слой пыли покрывал ее, но в хорошие дни крыша каза-
лась желтой, светло-желтой; правда, даже в апреле, когда, например, сол-
нце вдруг скрывалось за облаками, она, случалось, становилась  настолько
темной, что приходилось зажигать лампы.
   Сегодня солнце имело огромное значение. Так же как и запутанная исто-
рия с клиентом из Смирны, человеком явно недоброжелательным,  процесс  с
которым тянулся уже больше полугода, но которому  каждый  раз  удавалось
уйти от своих обязательств, да так ловко, что, хотя он и был не прав,  с
ним в конце концов, устав спорить, соглашались.
   - В бордоский "Голубой дом" груз отправили?
   - Вагон скоро уйдет.
   В девять двадцать, когда все уже были на своих местах, г-н Монд  уви-
дел Алена - тот шел к себе в иностранный отдел. Ален, сын Монда, не  за-
шел к отцу поздороваться. Каждый день одно и то же.  Тем  не  менее  г-н
Монд неизменно страдал от этого. Каждое утро ему хотелось сказать  сыну:
"Мог бы и ко мне зайти".
   Он не решался. От застенчивости. Он стыдился своей уязвимости.  Кроме
того, сын мог неправильно истолковать его слова, посчитав,  что  за  ним
устанавливается контроль, - он ведь всегда опаздывал. К тому же Бог зна-
ет почему! Выйди он чуть раньше, сел бы в машину с отцом.
   Неужели только из принципа, из желания показать свою независимость он
приезжал в контору один, на автобусе или метро? Однако год назад,  когда
он понял, что явно неспособен сдать экзамены на  бакалавра,  на  вопрос,
что он собирается делать, Ален сам ответил:
   - Работать у отца.
   Только часов в десять-одиннадцать г-н Монд словно ненароком заходил в
иностранный отдел, небрежно клал руку Алену на плечо и тихо ронял:
   - Здравствуй, сын.
   - Здравствуй, отец.
   Ален был хрупок, как девушка. Его длинные  загнутые  девичьи  ресницы
взлетали, словно крылья бабочки. Он всегда носил галстуки пастельных то-
нов, а карманчик его пиджака украшали кружевные платочки, которые  очень
не нравились отцу.
   Нет, это не грипп. Сегодня у г-на Монда все шло не так. В одиннадцать
позвонила дочь. Именно тогда, когда у него в кабинете находились два ва-
жных клиента.
   - Извините.
   На другом конце провода раздалось:
   - Это ты?.. Я в городе. К тебе можно заехать?.. Да, сейчас.
   Сейчас он не мог ее принять. Чтобы закончить с клиентами, потребуется
не меньше часа.
   - Нет, днем не смогу... Я заеду завтра утром... Дело терпит.
   Деньги, разумеется. Опять деньги! Муж-архитектор. Двое детей. Им все-
гда не хватает денег. Интересно, что они с ними делают?
   - Хорошо, завтра утром.
   Вот и она не вспомнила, что у отца день  рождения.  Монд  пообедал  в
одиночестве в ресторанчике, где для него всегда был накрыт столик и офи-
цианты звали его просто г-ном Норбером. На  скатерти  и  графине  играло
солнце.
   Когда гардеробщица надевала на него толстое пальто, он увидел себя  в
зеркале постаревшим. Зеркало, похоже, было неважное: свой нос  он  видел
там неизменно кривым.
   - До завтра, господин Норбер.
   До завтра... Почему это слово так врезалось ему в память?  В  прошлом
году в то же самое время он почувствовал  себя  усталым,  пресытившимся,
связанным одеждой, совсем как сейчас. Он рассказал об этом Букару, прия-
телю-врачу, с которым часто встречался в "Арке".
   - У тебя в моче нет фосфатов?
   Никому ничего не говоря, Монд тайком взял на кухне баночку из-под го-
рчицы, утром помочился в нее и увидел в золотистой жидкости нечто  похо-
жее на мелкий белый песок.
   - Тебе надо отдохнуть, развлечься. А пока принимай  утром  и  вечером
вот это.
   Букар выписал ему рецепт. Больше г-н Монд не решался мочиться в  бан-
ку, которую, впрочем, выбросил на улице,  предварительно  разбив,  чтобы
никто ею не воспользовался. Он прекрасно понимал - здесь совсем другое.
   В тот день в три часа, без всякого настроения работать, он  стоял  на
одной из платформ застекленного двора и отрешенно смотрел на суетившихся
кладовщиков и шоферов. В крытом брезентом  грузовике  слышались  голоса.
Почему он прислушался? Какой-то мужчина говорил:
   - За ней бегает сын хозяина, подарки делает. Вчера он принес ей  цве-
ты.
   Г-н Монд побледнел как полотно, застыл на месте, но, признаться, отк-
рытия для себя не сделал-с некоторых пор он догадывался. Речь шла о  его
сыне и о шестнадцатилетней помощнице кладовщика, которую взяли на работу
три недели назад.
   Значит, так оно и есть.
   Он вернулся к себе в кабинет.
   - Звонила госпожа Монд.
   Машина потребовалась.
   - Скажите Жозефу...
   С этого момента он больше не думал. Колебаний у него не возникало.  И
необходимость принимать решение явно не назрела: никакого решения просто
не было.
   Лицо его оставалось бесстрастным. Работающий напротив г-н Лорисс нес-
колько раз посмотрел на него украдкой и нашел, что  сейчас  он  выглядит
намного лучше, чем утром.
   - А знаете, господин Лорисс, мне сегодня стукнуло сорок восемь.
   - Боже мой! Простите, мсье, я совсем забыл. Дело со  Смирной  оконча-
тельно выбило меня из колеи.
   - Ничего, господин Лорисс, ничего.
   В голосе Монда, как вспомнил потом Лорисс, слышалась непривычная лег-
кость. Позже кассир признался старшему кладовщику, который служил в фир-
ме почти так же давно, как и он сам:
   - Странно, но у него был такой вид, словно он избавился от  всех  за-
бот.
   В шесть г-н Монд отправился в банк, где прошел в  кабинет  директора,
по обыкновению с готовностью принявшего его.
   - Не посмотрите ли, сколько у меня на счету? На счету оказалось трис-
та сорок тысяч франков с небольшим. Г-н Монд подписал чек на триста  ты-
сяч и получил деньги в пятитысячных купюрах, которые разложил по  карма-
нам.
   - Я мог бы отправить их вам, - предложил заместитель директора.
   Впоследствии он понял, вернее, так ему показалось, что в  тот  момент
г-н Монд был еще готов оставить деньги и взять лишь несколько тысячефра-
нковых купюр. Но об этом никто никогда не догадался.
   Он подумал о ценных бумагах в сейфе. Там хранилось их больше  чем  на
миллион.
   "При такой сумме, - решил он, - у моих не возникнет затруднений".
   Он знал, что ключ от сейфа в ящике его письменного  стола,  жене  это
известно, и доверенность в порядке.
   Сначала он собирался уехать без денег: забирать их казалось  ему  ни-
зостью. Это все портило. Выйдя из банка, он покраснел и даже  чуть  было
не вернулся назад.
   А потом он больше ни о чем не хотел думать. Он пошел по улицам, время
от времени поглядывая на себя в стеклах витрин.  Возле  Севастопольского
бульвара зашел в третьеразрядную парикмахерскую, занял очередь, а  когда
она подошла, сел во вращающееся кресло и поспросил сбрить ему усы.





   Он делал большие глаза, по-детски, трубочкой, вытягивал губы,  стара-
ясь в  зеркале  не  смотреть  на  других,  а  сосредоточиться  на  своем
собственном изображении. Ему казалось, что он не такой, как все,  и  что
теперь, разделавшись с ними, предает их. Еще немного - и он вопросил  бы
у них прощения.
   Молодой парикмахер, однако, обслуживал его с  безразличным  видом.  В
тот момент, когда г-н Монд откинулся в кресле, парикмахер подмигнул кол-
легам, подмигнул быстро, машинально, без улыбки или иронии, что  походи-
ло, скорее, на какой-то масонский знак. Неужели он настолько  отличается
от других своей ухоженностью, хорошей, из тонкого сукна, одеждой,  изящ-
ной, сшитой на заказ обувью? Он был в этом уверен. И торопился завершить
превращение.
   К тому же ему неприятно было смотреть на парикмахера, на его розовый,
выпирающий на затылке пластырь, который, видимо, скрывал мерзкий  фиоле-
товый фурункул. Неприятно было смотреть и на коричневый от табака указа-
тельный палец, мелькавший перед глазами,  вдыхать  отвратительный  запах
никотина и мыла для бритья. Но даже эти маленькие  страдания  доставляли
ему удовольствие!
   Он только-только входил в новую для себя роль. Превращение еще не за-
кончилось. Он не хотел глядеть ни Налево, ни направо и видеть в исписан-
ном мелом зеркале мужчин в очереди; все они  читали  спортивные  газеты,
бросая время от времени безразличные взгляды на сидящих в креслах.
   Когда в день первого причастия - он тогда учился в коллеже  Станисла-
ва-Монд, опустив глаза, осторожно вернулся на свое  место,  закрыл  лицо
руками и долго сидел неподвижно в ожидании обещанного ему превращения.
   То, что происходило сейчас, казалось ему бесконечно более важным.  Он
вряд ли мог бы не то что это объяснить, но даже логически обдумать  слу-
чившееся. Когда он только что решил... Да нет, ничего он не решал. И ни-
чего не должен был решать. Все, что он сейчас переживал, не столь уж но-
во. Вероятно, он часто мечтал об этом или же так часто думал, что, каза-
лось, сейчас просто повторяет нечто уже сделанное.
   Он смотрел на себя - его щека была натянута пальцами парикмахера -  и
думал: "Итак, жребий брошен! "
   Он не удивлялся. Он готовился к этому уже давно, всегда.  Только  нос
его не привык к запаху дешевого одеколона в таком количестве: раньше  он
чувствовал его, лишь когда проходил  мимо  какого-нибудь  расфранченного
рабочего. Коробил его и пожелтевший от табака палец, и пластырь, и  сом-
нительной чистоты простыня на собственной шее.
   А может быть, он сам мозолил глаза: его ведь удивляло, например,  что
десять человек читают одни и те же спортивные газеты; может быть, это он
раздражал всех и на него будут указывать пальцем?
   И если он пока не испытывал бурной радости от избавления, то лишь по-
тому, что превращение только-только начиналось. Да, он еще совсем  нови-
чок.
   - Освежить?
   Он расслышал, но помедлил; затем быстро ответил:
   - Простите?.. Да, пожалуйста.
   Однажды он сбрил свои усики щеточкой, которые сегодня вновь  исчезли.
Это было давно - в самом начале его второго брака. Радостный и, как  ему
казалось, помолодевший, он вернулся домой на улицу Балю. Жена посмотрела
на него маленькими черными, уже жесткими глазками и процедила:
   - Что с вами? Вы просто неприличны.
   Нет, он не стал неприличным, он стал совсем другим человеком.  В  его
лице появилось вдруг что-то простодушное, и причиной  тому  явились  как
выдававшаяся вперед верхняя губа, так и весь рот, который, казалось, по-
стоянно о чем-то умоляет, не то дуется и капризничает.
   Монд расплатился и неловко вышел, все время извиняясь, поскольку спо-
тыкался о вытянутые ноги ожидающих.
   Всякое начало - а это было именно начало - трудно. Монд нырнул в  пе-
реулок и пошел по едва знакомым кварталам. Ему казалось, что все на него
смотрят, он чувствовал себя виновным и в том, что сбрил  свои  усы,  как
преступник, который боится быть опознанным, и в том, что в его  карманах
триста тысяч франков. А вдруг полицейский на углу бульвара остановит его
и спросит...
   Монд выбирал самые темные, самые таинственные улицы, освещенные почти
так же скупо, как в былые времена.
   Ну разве не удивительно в сорок восемь лет - именно в  сорок  восемь!
-решиться на то, что не удалось в восемнадцать, ровно тридцать  лет  на-
зад? И чувствовать себя почти так же, как тогда: не думать ни о жене, ни
о детях, ни о чем случившемся с тех пор?
   Он прекрасно помнил свою первую попытку. Был такой же  зимний  вечер.
Он жил на улице Балю - он всегда жил там, - хотя занимал  тогда  комнату
на третьем этаже, над кабинетом отца, теперь это  комната  Алена.  В  то
время освещались еще газом.
   Было часов одиннадцать вечера. Они поужинали вдвоем с матерью, женщи-
ной доброй, с тонкими чертами лица, матовой кожей и меланхоличной  улыб-
кой. В тот вечер она выглядела бледнее обычного, глаза у нее были  крас-
ные, заплаканные, и огромный дом вокруг них казался пустынным. Слуги хо-
дили бесшумно и разговаривали тихо, словно в доме несчастье.
   Отец еще не вернулся, что случалось нередко. Зачем же тогда около пя-
ти он прислал кучера за чемоданом и шубой?
   Он вечно менял любовниц. С недавних пор ею была маленькая  актриса  -
ее афишами пестрел весь Париж, которая казалась опаснее других.
   Отец всегда был весел, одет с иголочки; каждое утро к нему в  особняк
приходил парикмахер, после чего отец отправлялся в клуб заниматься  фех-
тованием, а днем его уже видели на скачках в серой шляпе и визитке.
   Неужели он ушел навсегда?
   Норберу очень хотелось утешить мать.
   - Иди спать, - сказал он ей с чуть печальной улыбкой. - Ничего страш-
ного.
   В тот вечер он долго стоял в своей комнате у окна, прижавшись лицом к
стеклу. Погасив свет, смотрел на улицу. Шел мелкий дождь. Улица Балю вы-
мерла, он не видел ничего, кроме двух огней: пламя газового рожка метрах
в пятидесяти от дома и красноватый,  словно  светящийся  экран,  прямоу-
гольник штор какого-то окна, за которым порой мелькала тень.
   Со стороны улицы Клиши угадывалась жизнь, и Норбер  Монд,  прижавшись
пылающим лбом к стеклу, чувствовал, как его охватывает дрожь. Позади ца-
рила глубокая, полная, пугающая тишина. Знакомый особняк, привычные ком-
наты, предметы, которые он видел изо дня  в  день,  все  они  -  он  это
чувствовал - жили угрожающей и страшно неподвижной жизнью.  Даже  воздух
казался живым, таил в себе угрозу.
   Черный призрачный мир сжимал его, стараясь любой ценой удержать,  по-
мешать ему уйти, узнать другую жизнь.
   И тут прошла женщина. Он видел лишь черный силуэт,  зонтик.  Подобрав
платье, она быстро шла по блестевшему от воды тротуару, потом  повернула
на углу улицы, и его охватило желание бежать, вырваться из  дома;  каза-
лось, он, пусть даже с огромным трудом, еще может это сделать  и  тогда,
выбравшись наружу, будет спасен.
   Его подмывало сорваться с места, броситься сломя голову в поток  жиз-
ни, несущийся мимо застывшего дома.
   Норбер вздрогнул: в темноте бесшумно отворилась дверь. От  страха  он
чуть не закричал и уже открыл было рот,  но  нежный  голос  чуть  слышно
спросил:
   - Спишь?
   В тот день у него еще был выбор, но он упустил свой час.
   И снова упустит его, намного позже, когда будет женат первый раз.
   Удивительно сладостно и одновременно страшно думать об  этом  теперь,
когда он наконец совершил то, на что уже давно решился.
   Тогда ему было тридцать два года. Он выглядел точно так же, как  сей-
час, может, чуть полнее: его еще в школе прозвали Булочкой! Однако  рох-
лей он не был.
   Было воскресенье. Опять воскресенье, но, насколько он помнил, - в на-
чале зимы, в самые темные дни, когда больше чувствуется осень, чем приб-
лижение весны.
   Почему в тот раз дом на улице Балю был пуст? Слуги куда-то ушли. Оче-
видно, было воскресенье. Но Тереза, его жена, такая хрупкая на вид,  та-
кая искренняя? Она-то что...
   Дети, и сын, и дочь, болели. Нет, только пятилетняя дочь, у нее  слу-
чился коклюш. Алену едва исполнился год, и в то время у него, что бы  он
ни съел, начиналась рвота.
   И все же их мать ушла. Не важно под каким предлогом. Тогда ей  верили
безусловно, и уж никто не подозревал, что... Короче, он был один. Еще не
совсем стемнело. Подмораживало. Не только дом, но и весь Париж с  проез-
жающими где-то вдалеке машинами казался пустынным. Малышка кашляла. Вре-
мя от времени ей надо было давать ложку сиропа - бутылка стояла на ками-
не; Норбер и сейчас мог безошибочно указать где.
   Накануне, даже в тот день утром, даже час назад он еще обожал и жену,
и детей.
   Сумерки пеплом затягивали дом, а Норбер так и не включал свет, расха-
живая взад-вперед и все время возвращаясь к окну, задернутому гипюром  в
цветочек. И с навязчивой точностью познавал новое ощущение  -  клетчатое
плетение гипюра между лбом и прохладой стекла.
   Вдруг, глядя на мужчину в зеленоватом пальто, который зажигал на ули-
це единственный газовый фонарь в поле зрения Норбера, ему стало все без-
различно; дочь кашляла, но он даже не обернулся; ребенка в кроватке, мо-
жет быть, рвало, а он смотрел на уходящего мужчину и чувствовал, как его
самого тянет вперед, как ему тоже непреодолимо хочется  куда-нибудь  ид-
ти...
   Идти куда глаза глядят!
   Неизвестно зачем, возможно с мыслью исчезнуть, он спустился к себе  в
кабинет. Долго, словно оторопев, неподвижно стоял на одном  месте,  пока
не вздрогнул от крика: знавшая его с рождения кухарка - теперь  она  уже
умерла - еще в шляпке, с замерзшими в митенках руками, надсаживалась:
   - Вы что, оглохли? Не слышите, как надрывается малышка?
   И вот сейчас Монд шел по улице. Чуть ли не с  ужасом  он  смотрел  на
прохожих, которые задевали его, на темные, спутывающиеся в бесконечности
улицы, полные незримой жизнью.
   Около площади Бастилии Монд перекусил - помнится, он пересек наискось
Вогезскую площадь - в маленьком ресторанчике с бумажными  салфетками  на
мраморных столиках.
   - Завтра!
   Потом прогулялся вдоль Сены. В этом он  тоже  непроизвольно  выполнил
давным-давно установленный ритуал.
   Но еще оставались стыдливость, неловкость. Он действительно был нови-
чок. Чтобы сделать все правильно, чтобы дойти до  конца,  ему  следовало
спуститься по каменной лестнице к воде. Каждый раз, переезжая утром  че-
рез Сену, он бросал взгляд под мосты, чтобы оживить старое  воспоминание
еще тех времен, когда учился в коллеже Станислава и для  прогулки  ходил
туда пешком; под Новым мостом он увидел  двух  стариков  неопределенного
возраста, всклокоченных, грязных, словно неухоженные статуи; они  сидели
на груде камней, один жевал хлеб, другой обматывал ноги полотняной тряп-
кой.
   Монд не знал, который час. И ни разу не задумался об этом с тех  пор,
как вышел из банка. Улицы опустели. Автобусы проходили все  реже.  Потом
появились толпы людей, которые громко разговаривали -  должно  быть,  из
театров и кино повалила публика.
   По его понятиям, ему следовало найти какую-нибудь простенькую  гости-
ницу вроде той, что он видел возле Вогезской площади. Но он еще не реша-
лся. Из-за своего костюма, из-за трехсот тысяч франков.
   Около бульвара Сен-Мишель он вошел в скромный, но приличный дом. Пах-
ло едой. Ночной портье в домашних туфлях долго перебирал  ключи,  прежде
чем вручил один из них постояльцу.
   - Пятый этаж. Вторая дверь. Постарайтесь не шуметь.
   Впервые, в сорок восемь лет, словно сделав себе подарок на день  рож-
дения, о котором никто не вспомнил, он оказался совсем один, правда  еще
не став человеком улицы.
   Его никогда не покидал страх кого-нибудь  обидеть,  оказаться  не  на
своем месте. Нет, не из робости. Себя самого он не стеснялся, он стесня-
лся смутить других.
   Вот уже минут десять он бродил вокруг узкого дома, найти  который  не
составило большого труда. Светило солнце, благоухающее съестное, перепо-
лнив мясные и молочные, выплеснулось на тротуар,  и  пробираться  сквозь
толпу домашних хозяек и торговцев, которыми кишел рынок на  улице  Бюси,
было нелегко.
   Время от времени инстинктивным движением, которого он и сам стыдился,
г-н Монд ощупывал карманы, чтобы убедиться, не  украдены  ли  деньги.  А
кстати, как он поведет себя, если вдруг придется переодеваться при  пос-
торонних? Вопрос занимал его какое-то время, однако он нашел решение-бу-
мага и бечевка. С бумагой все просто: достаточно купить газеты  в  любом
киоске. Но не глупо ли покупать целый моток бечевки,  когда  нужен  лишь
небольшой кусок?
   Именно это он и сделал. Еще пришлось долго идти по кварталу, где про-
давали только продукты, пока наконец не встретился  писчебумажный  мага-
зин.
   Доставать деньги при всех Монд не мог, поэтому зашел в бистро,  зака-
зал кофе, спустился в туалет. Туалет находился в подвале, рядом с бутыл-
ками; дверь не закрывалась. Это было узенькое - плечи  касались  стен  -
помещеньице с серой цементной дырой в полу.
   Монд завернул деньги в газету, накрепко перевязал  бечевкой,  остатки
бумаги и веревки бросил в дыру, а когда спустил воду, она брызнула с та-
кой силой, что замочила ботинки и обрызгала брюки.
   Кофе он так и не выпил. Сознавая, что вид у него виноватый, вернулся,
чтобы проверить, не следит ли за ним владелец заведения.
   Потом он направился к узкому дому с голубым фасадом и надписью жирны-
ми черными буквами:
   Прокат и продажа одежды.
   - Вы знаете, что делает Жозеф с одеждой, которую вы  ему  отдаете?  -
довольно неприязненно заметила ему однажды жена. - Он перепродает ее  на
улице Бюси: вы же отдаете ему почти новые вещи.
   Она преувеличивала. Всегда преувеличивала. Она страдала, когда деньги
транжирились.
   - Не понимаю, к чему эта благотворительность: мы ему платим, и платим
хорошо, даже намного больше, чем он заслуживает.
   Он вошел. Маленький человек, с виду армянин,  встретил  его,  вопреки
ожиданиям, без всякого удивления. Заикаясь, г-н Монд спросил:
   - Мне бы костюм, простенький, неброский... Не знаю, понимаете ли  вы,
что я имею в виду?
   - Что-нибудь все-таки приличное? Если бы он осмелился, то сказал:
   - Обычный костюм, как у всех.
   По всему дому, во всех комнатах висела разная одежда,  в  особенности
фраки, костюмы для верховой езды и даже два полицейских мундира. - Ткань
потемнее, да? Не очень новый?
   Вскоре Монд заволновался, потому что оставил пакет внизу, а сам нахо-
дился сейчас на третьем этаже. Вдруг украдут?
   Ему показывали костюмы, но почти все были ему  либо  тесноваты,  либо
велики-то рукава длинны, то брюки. Он стоял посреди  комнаты  в  трусах,
когда вошла женщина, жена торговца: она пришла что-то сказать мужу и  не
обратила никакого внимания на посетителя.
   За кого его принимают? Конечно, за человека, который  скрывается.  За
вора, убийцу, банкрота! Он страдал. Превращение  оказалось  мучительным.
Зато примерно через час он будет свободен.
   - Вот, кажется, пиджак на вас. Не знаю, найдутся ли подходящие брюки.
Хотя постойте. Вот эти...
   Монд согласился, не решаясь возражать. Правда, одежда оказалась  луч-
ше, чем ему хотелось: он выглядел в ней благополучным служащим, аккурат-
ным бухгалтером.
   - Может, возьмете еще обувь, белье? Он взял. Так же как и  предложен-
ный ему фибровый чемоданчик отвратительного коричневого цвета.
   - В этом и пойдете?
   - Если не возражаете, я оставлю у вас свои вещи?
   Он увидел, как армянин разглядывает марку портного на костюме, и  по-
жалел о своих словах. Он не боялся, что его будут преследовать. Ему  та-
кое и в голову не приходило, но зачем же оставлять следы?
   Когда он вышел, пакет лежал на старом месте.  Торговец  протянул  его
г-ну Монду. Интересно, догадался ли он на ощупь, что это деньги?
   Было десять. Время... Нет, хватит думать о том, что он делал в другие
дни в это время. Пиджак чуточку  жал  в  плечах.  Пальто  -  значительно
тоньше его собственного - давало ощущение легкости.
   Почему он, не колеблясь, пошел на угол  бульвара  Сен-Мишель  и  стал
ждать автобус на Лионский вокзал? Он даже не  раздумывал.  Не  задавался
вопросом: делать так или иначе?
   Он опять следовал программе, намеченной ранее, но намеченной  не  им.
Ведь еще накануне у него не было никакого решения. Все шло откуда-то из-
далека, из повседневного прошлого.
   На площадке автобуса он снова ощупал карманы. Наклонился, чтобы  пос-
мотреть на себя в стекло. Ничто не удивляло его. Он ведь,  как  и  после
первого причастия, всегда ждал, ждал чего-то, к чему стремился и что все
никак не приходило.
   Было странно идти в толпе по  залу  ожидания  с  одним  лишь,  как  у
большинства пассажиров, чемоданчиком в руке, отстоять очередь в кассу, а
затем покорно произнести:
   - Марсель.
   Его не спросили, какой класс. Дали билет третьего, на который он пос-
мотрел с любопытством, - цвет был непривычный, сиреневый.
   Монд так и шел в толпе. В общем-то, главное - не сопротивляться тече-
нию. Его толкали, давили, били по ногам чемоданами, чья-то детская коля-
ска ударила в поясницу; громкоговоритель орал приказы, поезда  свистели,
и Норбер вместе с другими влез в купе третьего класса,  где  уже  сидели
три закусывающих солдата.
   Больше всего ему мешал пакет, который он не догадался убрать в  чемо-
дан. Правда, чемодан и так был набит, но Монд открыл его,  переложил,  и
место нашлось.
   Неужели для него наконец началась жизнь? Он не знал.  Боялся  спраши-
вать себя. Так же как пластырь и пожелтевший палец парикмахера, его сму-
щал запах купе, поэтому, когда поезд тронулся, он устроился в коридоре.
   Глазам открывался прекрасный и в то же время жалкий вид - ряды  высо-
ких почерневших домов, мимо которых пролегал путь, домов с сотнями,  ты-
сячами закрытых или открытых окон, вывешенного белья, радиоантенн,  изу-
мительное - и в ширину, и в высоту-нагромождение кишащей жизни, от кото-
рой поезд вдруг оторвался, как только проехали  улицу,  уже  похожую  на
шоссе, с последним бело-зеленым автобусом.
   Потом г-н Монд уже не думал. Ритм движения завладел им. Это было  все
равно как плавная музыка, на которую вместо слов  накладывались  обрывки
фраз, воспоминаний, образов, мелькавших перед глазами: одинокий  домишко
в поле и стиравшая у дверей толстуха; начальник  станции,  размахивающий
красным флажком на игрушечном вокзале; пассажиры за спиной, которые бес-
прерывно ходили в туалет; ребенок, хныкавший в соседнем  купе;  один  из
солдат, который, открыв рот, спал в углу, согревшись на солнышке.
   Он не знал ни куда едет, ни что будет делать. Он просто уехал. Позади
ничего не осталось. Как ничего и не брезжило впереди. Он словно повис  в
пространстве. Ему захотелось есть. Все вокруг ели. На одной  из  станций
он купил черствые бутерброды и бутылку пива.
   В Лионе уже стемнело. Сам не зная почему - искушение нырнуть в темно-
ту, усеянную огнями? - он чуть не вышел из вагона, но поезд тронулся,  и
г-н Монд не успел решиться.
   В нем еще столько всего, в чем он разберется позже, когда  привыкнет,
доберется до конечной станции, приедет наконец Куда-нибудь.
   Он ничего не боялся. Ни о чем не жалел. Во многих купе погасили свет.
Люди засыпали, приваливаясь друг к другу, смешивая свои запахи  и  дыха-
ние.
   Монд все еще не решился. И, несмотря на усталость, по-прежнему  стоял
в коридоре на сквозняке, стараясь не смотреть в сторону соседнего вагона
с красными коврами.
   Авиньон... К удивлению Норбера, огромные вокзальные  часы  показывали
только девять. Изредка он заглядывал в купе, где в багажной сетке  среди
других забавно связанных вещей оставил свой чемодан.
   Сен-Шарль...
   Не спеша Монд спустился к порту. Большие пивные на  Канебьер  еще  не
закрылись. Он смотрел на них с изумлением. Особенное любопытство возбуж-
дали в нем мужчины за окнами у освещенных столиков, словно он не мог по-
верить, что жизнь продолжается.
   Эти люди, как и в другие вечера, сидели на своих привычных местах, не
думая о поезде. Они играли в карты или на бильярде, говорили о политике;
кто-то подзывал официанта, а может быть, официант, знавший  их  всех  по
именам, сам подошел, чтобы предупредить, что заведение закрывается.
   Некоторые уже выходили, задерживались на тротуаре,  завершая  начатый
разговор, пожимали руки и расходились в разные стороны,  каждый  к  себе
домой, к своей жене, к своей постели.
   Железные жалюзи опускались на витрины. Закрывались и кабачки в районе
Старого порта.
   Совсем рядом Монд увидел воду, прижавшиеся друг к другу катера,  чуть
колышимые дыханием моря. Отражения вытягивались -  кто-то  греб,  да-да,
греб даже в этот час в прохладной темноте порта, и притом был  не  один,
поскольку во мраке слышался шепот.  Может  быть,  влюбленные,  а  может,
контрабандисты! Норбер поднял воротник пальто, к которому еще не привык,
которое еще не ощущал своим. Подняв голову к небу, он увидел звезды. Ка-
кая-то женщина задела его, что-то сказала, и он быстро  отошел,  свернул
направо в узенькую улочку, где заметил освещенную дверь гостиницы.
   В вестибюле было жарко. За стойкой красного дерева стоял  благообраз-
ный господин в черном, который спросил:
   - Вы один?
   Монду протянули пачку бланков, и после секундного раздумья он  вписал
первое пришедшее в голову имя.
   - Есть одна комната с видом на Старый порт.
   Служащий взял у него чемоданчик, и г-ну Монду стало стыдно: вдруг тот
удивится скудости багажа.
   - Третий этаж. Лифт уже не работает. Сюда, пожалуйста.
   Комната выглядела уютной. Стеклянная перегородка отделяла ее от убор-
ной. Над камином висело большое зеркало, и Норбер посмотрелся в него; он
смотрелся долго, с серьезным видом; склонил голову, собираясь вздохнуть,
но сдержался, снял пиджак, чуточку тесный в рукавах, галстук, рубашку.
   Затем осмотрел комнату, где был совсем один, и немного пожалел, прав-
да не до конца признавшись себе в этом, что не стал слушать женщину, ко-
торая заговорила с ним у воды.
   Наконец он лег и натянул одеяло до самого носа.





   Из-под его припухших, тяжелых век текли слезы, необычные слезы.  Теп-
лые, совершенно невесомые, они, не истощаясь, лились  как  из  глубокого
источника, скапливались у решетки ресниц и, наконец, освобожденные,  ка-
тились по щекам не отдельными  каплями,  а  зигзагообразными  ручейками,
словно струйки воды по стеклам во время проливного дождя, от чего мокрое
пятно на подушке, у подбородка, расползалось все больше.
   Это доказывало, что г-н Монд не спит, н