---------------------------------------------------------------
     © Copyright Адам Холл
     © Copyright А.В.Гришин(ag179 AT list.ru), перевод
     Date: 15 Jan 2010
---------------------------------------------------------------




                       Перевод с английского. А.В.Гришина



     Авиалайнер No  12  пересек  пятую  параллель к северу  от  экватора  на
крейсерской высоте.  Затерянный в полуденном небе, он был один. Весь видимый
мир  был  синим.  Глядя  из  кабины,  невозможно было определить,  где  небо
встречается с  морским горизонтом; ни  одно  облачко не  оживляло  вида. Мир
превратился в сплошную синеву.
     Стюардесса прошла между рядами кресел к нужному ей человеку.
     - Мистер Рейнер...
     Тот поднял голову; поток его мыслей прервался.
     - Да?
     - Через несколько минут мы войдем в зону маяка "Остров-5".
     - Спасибо.
     У него еще оставались эти несколько минут, чтобы подумать.  Мысленно он
вновь прислушивался  к голосу  Гейтса. Гейтс, не предупредив заранее, вызвал
его  в зал заседаний Трансокеанских  авиалиний.  Всего  лишь двадцать четыре
часа назад такси пробивалось сквозь январский лондонский дождь.
     Войдя в зал,  Рейнер  сразу почувствовал, что  пахнет катастрофой и,  в
общем, оказался прав. Как только он сел, президент T.O.A. перешел к фактам:
     -  Что  ж,  господа.  Я  хотел,  чтобы  вы были  здесь,  когда  я  буду
рассказывать  Рейнеру  обо  всем этом,  на тот  случай,  если  вы  пожелаете
освежить эти события  в  памяти. Рейнер, мы вызвали вас  сюда, поскольку  вы
были начальником аэропорта  в Агуадоре, Сан-Доминго, когда  мы потеряли  там
над  Тихим океаном  наш  новый лайнер-10.  Вы, возможно, помните даже точную
дату: четвертого марта 1961 года.
     Рейнер кивнул.  Значит,  разговор  действительно шел о крушении.  Но не
новом. Он мог расслабиться.
     - Помимо вполне естественного желания выяснить, что же случилось с этим
самолетом - "Глэмис кастл" - наша обеспокоенность вызвана еще и тем, что это
был  первый образец новой в то  время серии,  - пояснил Гейтс, - а сейчас мы
эксплуатируем  тридцать машин того же  типа. Аварии в Мюнхене и Бомбее,  как
выяснилось, были вызваны  техническими  неисправностями. -  Он,  не  отрывая
глаз,  внимательно  рассматривал  стол. -  Все  мы  знаем, какой  ущерб  эти
несчастья нанесли репутации авиалинии. Но теперь, после того, как эти машины
были  временно поставлены  на прикол и модифицированы,  они  летают с чистым
листом. В случае  с "Глэмис кастл" ничто  не предвещало крушения и никто  не
остался в живых. -  Он придвинул к себе кипу бумаг. - Позвольте мне зачитать
вам показания,  которые  были даны по запросу Министерства авиации  - в  том
самом виде, в котором они были представлены.
     Рейнер слушал вполуха. Эти показания  он знал  наизусть.  К тому же  по
большей части они принадлежали  ему  самому, как генеральному  представителю
авиакомпании в Сан-Доминго - пункте назначения лайнера в том полете.
     Чтение заняло двадцать минут.  Заключительный  пункт Гейтс произнес  по
памяти:
     - Последний сигнал капитана Линдстрома с борта "Глэмис кастла" был ясно
принят диспетчерской башней в  Сан-Доминго: "GLX  в QNH, девять девять ноль.
Конец связи". Больше самолет не передал ни единого слова.
     Рейнер  ждал.  По-видимому,  Гейтс  собирался сказать  что-то  еще.  За
несколько  секунд тишины  перед  мысленным взором Рейнера пронеслись  многие
часы бурной деятельности, последовавшие после того, как он, находясь в башне
аэропорта  Сан-Доминго,  получил  последний  сигнал  от  Линдстрома.   Через
двадцать минут была приведена в готовность агуадорская поисково-спасательная
служба, и  в 16.25 по местному времени начались аварийная стадия. Спустя еще
несколько минут координационно-спасательный центр привел ПСС в готовность  к
началу действий.  От самолета Линдстрома все так же  не было  известий, и  в
17.00 началась стадия бедствия, характеризовавшаяся полным отсутствием каких
бы то  ни было результатов  опросов по  широко  разветвленной системе связи.
Одновременно начались поисково-спасательные действия: с Северной агуадорской
спасательной  базы  были  подняты  три  вертолета,  с  озера  Асуль  вылетел
армейский гидросамолет, а из Пуэрто-Фуэго, на  побережье,  вышли два морских
катера. В  18.00  наступили сумерки;  за минувший  час ничего  обнаружить не
удалось. Работы  велись  всю  ночь; с рассветом в  действие  вновь  вступила
авиация. Поиски продолжались  еще два  дня, а  затем были  прекращены. Новый
авиалайнер  был  внесен в списки  пропавших,  экипаж и пассажиры - в  списки
погибших.
     Тогда  Полу  Рейнеру  впервые  пришлось  внушать  надежду  -  фальшиво,
поскольку  сам  он  уже  все  знал  -  друзьям  и  родственникам  пассажиров
пропавшего  лайнера,  которые  встречали  самолет  в аэропорту  Сан-Доминго.
Память с жестокой четкостью хранила подробности событий.
     Но тут президент обратился к нему:
     - Рейнер, вы должны знать одного из наших стюардов по имени Марш.
     - Да, сэр.
     Уже в  следующее мгновение  Рейнер понял,  что Гейтс  хотел увидеть его
непосредственную реакцию  -  настолько тщательно был заранее  подготовлен  и
нацелен этот удар.
     -  Марш  только  что возвратилось из  отпуска. Он  был  в  Агуадоре,  в
Пуэрто-Фуэго - развлекался ловлей акул. И  говорит, что видел там совершенно
живого капитана Линдстрома.  - Президент не отрывал глаз от  лица Рейнера. -
Вам, похоже, трудно поверить в это. - Он сделал паузу.
     - Я допускаю это. Но все равно потрясен, - осторожно произнес Рейнер.
     - То же самое  было со мной. Мы безжалостно  потрошили Марша,  но сбить
его не удалось;  во всяком случае он  так и  не признался в ошибке.  Как вам
известно,  бортпроводник  должен быть очень наблюдательным.  Мы показали ему
несколько  сот  фотографий  пилотов  в  форме,  на  пятнадцати  из  них  был
запечатлен капитан Линдстром. Он уверенно выбрал четырнадцать из них.
     - Марш достаточно  долго летал в рейсы через Атлантику, сэр, -  ответил
Рейнер. - Так же, как и Линдстром. Они должны были часто встречаться.
     -  И вы думаете, что  даже  через  два года после  того,  как Линдстром
разбился, Марш мог узнать его, причем без формы?
     - Да, - последовал мгновенный ответ. - А где он его увидел?
     - В баре. Обратился к нему, но Линдстром стразу же вышел. И Марш больше
не  видел   его.  А  теперь,  Рейнер,  вам  предоставят  возможность  самому
поговорить с Маршем. Но сейчас нам всем было бы  очень важно узнать  о вашей
непосредственной реакции на известие. Вы  считаете возможным,  что Линдстром
все еще жив?
     Примерно с полминуты в зале стояла тишина.
     - Да. Это возможно.
     - Спасибо, Рейнер. Теперь вам,  конечно, ясно, почему вас вызвали сюда.
Уиллис  сейчас  расследует просачивание наркотиков  в  Сингапуре,  иначе  мы
послали бы в Пуэрто-Фуэго его. - Уиллис был сотрудником  службы безопасности
Трансокеанских линий. - Вы видите, что всплыли весьма уязвимые свидетельские
показания. Мы не  можем возобновить расследование Министерства  авиации лишь
затем,  чтобы  добавить к его результатам  этот последний и  очень  странный
пункт. И мы  не  можем начать  официальные  поиски  Линдстрома,  так  как не
рассчитываем  на  ощутимую  помощь  от  полиции  Агуадора:  после  того  как
президент Икаса захватил власть, отношения между Англией и этим государством
стали  весьма  натянутыми.  -  Гейтс  посмотрел  вдоль стола. На  сей раз он
встречался  взглядом с каждым из сидевших за ним директоров и  советников. -
Поэтому  мы  решили послать туда нашего собственного представителя,  который
попытается  выяснить, соответствует ли действительности сведения  о том, что
капитан Линдстром все еще жив и находится в Пуэрто-Фуэго, а если это так, то
что  же случилось с  его  самолетом  и  полной загрузкой  в девяносто девять
человек - пассажиров и экипажем.
     Рейнер видел, к чему все  клонится,  и  глубоко сожалел,  что  не может
ответить резким отказом. Экваториальный  город Пуэрто-Фуэго  - это было лишь
другое наименование земного ада.
     -  Рейнер,  вы прожили  в Агуадоре восемнадцать месяцев... - В  твердом
голосе появились уговаривающие нотки. - Вы хорошо знаете страну, даже лучше,
чем Уиллис.  Вы свободно говорите по-испански,  и так же безошибочно, как  и
Марш, узнаете капитана Линдстрома, если увидите его... - Последовала пауза.
     - Да, сэр.
     -  Я сознаю,  что прошу  вас  выполнить необычное  поручение.  - Рейнер
отметил, что  Гейтс говорит не  "мы", а  "я".  Иными словами, он  включен  в
персональную команду президента Т.О.А. Это и пряник, и кнут.
     Пронизывающий  январский дождь полосовал  окна.  Где-то вдали мурлыкала
система вентиляции. Голос у нее был таким же мягким, как и у президента.
     - Я понимаю, что нам нелегко будет заменить вас в качестве руководителя
лондонского отделения даже на короткое время. Но я  надеюсь, что вы поможете
мне.
     Это была обычная процедура ласковой покупки. Рейнер услышал собственный
голос, говорящий: "Я сделаю все, что  смогу, сэр",  и  понял,  что уже через
несколько  часов  расстанется с этим холодным зимним дождем, а  потом  будет
мечтать о нем, как заблудившийся в пустыне о стакане воды.
     Теперь мир был синим, и солнце ослепительно  сияло на  металле крыльев.
Он  погасил сигарету, встал и прошел в носовую часть. Пилоты подняли на него
глаза.
     -Капитан Мэйхью, вам дали инструкции? - спросил он.
     -  Да, сэр. Повторить прибрежный маршрут подхода, сделанный Линдстромом
два года назад. - Он посмотрел в полетный лист. - Еще две минуты. Не  хотите
сесть, мистер Рейнер?
     Штурман  развернул запасное поворотное кресло, и  Рейнер уселся в него,
не отрывая глаз от прозрачной полусферы блистера.
     - Подходим, сэр.
     Бортрадист вызвал башню Сан-Доминго и начал передавать их координаты:
     - "Остров-5", у меня  один-семь на два-один-ноль-ноль футов. "Остров-6"
прошел примерно на два-четыре.
     Рейнер сидел, напряженно  выпрямившись, и слушал обмен сигналами  между
самолетом и  башней Сан-Доминго, транслировавшийся  через "Остров-6". Теперь
они были на  приводе  прибрежной  GLX-станции  и получали  пеленг на  заход.
Сан-Доминго передал:
     - Проверьте GLX на QNH девять-девять-ноль. Прием.
     Сразу же  последовал  ответ. Он был  точно  таким же, как  и  последняя
передача Линдстрома, слово в слово:
     - GLX на QNH девять-девять-ноль. Конец связи.
     Пилот оглянулся на Рейнера. Тот кивнул, наклонясь на чуть подрагивавшем
кресле, и вгляделся сквозь слой плексигласа. Синева была яркой и однородной.
В семидесяти милях берег еще  совсем не был виден; не появилось даже  намека
на полосу тумана,  образующуюся  там, где море встречается с  землей. Но она
вот-вот должна была появиться.
     Тогда именно  здесь  все  и  произошло.  Вне поля зрения  земли.  Груда
могучих машин... пятнышко, одиноко проплывшее в синей пустыне. Оно исчезло и
больше не появилось.
     - Привет, Сан-Домингo... Проверили GLX на QNH девять-девять-ноль...
     Это  был тот сигнал, который капитан Линдстром так и не  послал. Именно
здесь прервался  заход  на  посадку.  Рейнер  чувствовал, как  его  тело  на
откидном кресле  становится все легче - самолет  увеличил скорость снижения.
Он  находился  на  курсе,  шел  точно по  графику, и  все  системы  работали
нормально.


     Во время снижения он задал вопрос командиру:
     -  Вам  когда-нибудь  случалось  видеть  берег с того  пункта,  где  вы
проверяли GLX?
     -  Дважды, в прошлом году, при видимости миллион на миллион и необычном
освещении после урагана и ливня. Мы даже разглядели гряду вулканов.
     - А внизу? Как выглядело море?
     - Только ослепительный свет. Это было примерно в полдень, оба раза.
     Рейнер кивнул.  Так  и должно  было  быть.  На  экваторе  лучи  солнца,
находящегося  в  зените,  падают  почти  вертикально,  и  поверхность   моря
непрозрачна.
     - Спасибо.
     Синеву пересекла тонкая пепельная линия.  Берег. Сначала чуть заметная,
она  постепенно  темнела  и вскоре разделилась на  детали. Появился  городок
Пуэрто-Фуэго; красные, белые и зеленые пятна преображались в крыши,  стены и
бульвары.
     Самолет  тяжело  снижался,  по плоскостям  и  корпусу  пробегали  волны
вибрации.  Бортрадист  вновь  связался  с  башней  Сан-Доминго,  и  действия
командира стали четче.
     - Повторите процедуру, пожалуйста.
     Рейнер  думал.  "Глэмис  кастл"  мог  погибнуть  только от  внутреннего
взрыва. Никаких вариантов. Что-то уничтожило антенну или убило экипаж. Может
быть,  и  то и другое вместе. После  внезапного прекращения подачи  топлива,
начала пожара и даже после остановки двигателей оставалось вполне достаточно
времени, чтобы передать по радио сигналы бедствия.
     -  Повторяю: никаких задержек  не  ожидается.  Полоса  девять.  У земли
полное  безветрие. Видимость пять миль. Облако две восьмерки в  трех тысячах
футов. Дополнение: касание с превышением тридцать два  фута.  Сообщите  вашу
высоту, пожалуйста. Конец связи.
     По мере того как давление в кабине повышалось, звук от радио и вибрации
становился все слабее; мягкие иглы уперлись в барабанные перепонки.
     Но рыбаки в лодках услышали бы взрыв и сообщили о нем.
     Позади  города, к  востоку,  расстилалось  бледно-зеленое  пространство
тропического   леса,   рассеченное   серо-стальной   нитью   реки   Ксапури.
Непосредственно  к  востоку   от  Пуэрто-Фуэго  на  фоне  серо-коричневой  и
буро-зеленой  растительности саванны выделялось грязно-белое  пятно соленого
озера. Над  ландшафтом уже угадывалось  знойное марево,  оно становилось все
заметнее.
     - На луче WILS; удаление две тысячи.
     Нет,  взрыв  исключается. Его услышали бы и сообщили. Никакая авария не
происходит  мгновенно. Времени вполне хватило бы для того, чтобы передать по
крайней  мере  один  сигнал.  Исключается.  Внезапное  и  полное  разрушение
повлекло бы за собой взрыв топлива в воздухе, на поверхности моря или земли.
Исключается. А  прежде всего  исключается  история  бортпроводника  -  того,
который видел Линдстрома. В баре. Насколько Марш был пьян?
     - Начинайте стандартный разворот один-пять-ноль-ноль футов.
     Фланги за солевым пятном и саванной замыкали  вулканы - нерушимый строй
из семнадцати  кратеров, в  который врезались  долины. С  вершины  Катачунги
стекала  длинная лента  темного дыма; она  разворачивалась по склонам, через
каньоны  и плато  на  север, туда,  где вулканическая лава некогда запрудила
реку и образовала водопад.
     -  Добро  к  конечному  этапу  захода  на посадку.  Доложите  показания
альтиметра.
     - На альтиметре один-два-ноль-ноль футов.
     Знойное марево волнами текло над соленым озером, пересохшей проселочной
дорогой и  первыми зданиями столицы; от стекла и металла в небо устремлялись
бесчисленные солнечные зайчики.
     Мягкие  иглы все  сильней  давили  на  барабанные  перепонки.  Вибрация
ослабела. Под блистером промелькнула отмель,  усеянная  машинами  и  людьми,
которые удлиняли взлетно-посадочную полосу, линии знаков и антенны радаров.
     - Посадка разрешена. У земли полное безветрие.
     Жара уже просачивалась в кабину.
     - Роджер. Связь кончаю.
     Когда колеса коснулись посадочной полосы и самолет  содрогнулся, Рейнер
понял,  что  ему  не следовало  прилетать сюда.  Марш  наверняка был пьян, а
Линдстром - мертв.


     Спустившись до середины трапа, он пошатнулся от ударившей по всему телу
жары. Это был Сан-Доминго, куда местные богачи приезжали в поисках прохлады.
Вой реактивных двигателей замирал,  и сквозь  боль в  ушах стали прорываться
голоса.
     От ослепительного света удалось укрыться  в здании  аэропорта.  Зеленое
стекло  делало  его похожим  на аквариум. На огромном портрете под  главными
часами  теперь было  изображено  другое лицо:  это был президент  Хосе-Мария
Икаса. Эль президенте. Неплохое  лицо;  не столь вялое,  как обычно бывает у
безнадежно испорченных детей, на которых так часто походят многие диктаторы.
А у этого в глазах был даже какой-то намек на мягкость, хотя, вероятнее, это
была  просто игра освещения.  Ведь  эль президенте с изменниками  из  тайной
полиции, четырьмя сотнями громил, вооруженных штыками и гранатами, разгромил
Дом Правительства и приказал немедленно казнить президента Майя и пятнадцать
членов  его  политического  штаба.  Расстрельные  команды  продолжали  вовсю
трудиться еще в течение нескольких месяцев после успешного coup d'tat [*].
     Рейнер  зарегистрировался в  офисе T.O.A. и  обнаружил,  что  до вылета
самолета местной линии в Пуэрто-Фуэго  остается еще два часа. Чтобы время не
пропадало  даром, он  отправился в столицу просмотреть  архивы  "Эль Диаро",
ежедневной  газеты  Сан-Доминго.  Оттуда  он вышел  с  несколькими  дюжинами
фотографий людей, которые, как сообщалось, пропали во время рейса 696.
     Гидросамолет  местной  линии  оторвался от  поверхности  озера Асуль  и
доставил его в  гавань Пуэрто-Фуэго перед  самым заходом солнца, когда город
был все еще  раскален от дневной жары, а  горячий воздух был неподвижен. Дым
из  труб  землечерпалки  и нескольких  судов висел густыми влажными  клубами
среди  судовых мачт, и с катера,  доставившего Рейнера к причалу,  казалось,
будто  весь  город  поражен  чумой.  На  вогнутом  песчаном пляже  виднелось
несколько рыбаков,  готовивших снасти для ночного лова.  Кроме их движений -
настолько замедленных и вялых, что казалось, будто они находятся под водой -
на причалах  и волноломах  не было  никаких  признаков  жизни.  Человеческие
фигуры  были  неподвижны.  Сложив под головами темные  руки, они предавались
снам,  навеянным марихуаной.  Пройдя  мимо этих людей,  Рейнер сразу  уловил
запах наркотика, а с ним вернулись ощущение жары, вони и чувство, которое он
испытывал  на  протяжении  всех  восемнадцати  месяцев,  проведенных  в этой
ужасной  стране, куда  надеялся  никогда не  возвращаться.  Моя  собственная
глупость,  в который  раз сказал  он себе. Как  дурак, выпалил  "да, сэр"  и
согласился выполнять это дурацкое поручение.
     Прежде  чем  на  город   опустилась  темнота  и  на  освещенных  улицах
пробудилась жизнь, индеец-носильщик проводил Рейнера в пансион, затерявшийся
среди небоскребов портового квартала совсем неподалеку от того места, где на
скверно отпечатанном плане был  обозначен бар Вентуры. Постояв десять  минут
под  струйкой  ржаво-коричневой  воды,  именовавшейся  здесь  душем,  дважды
проверив  москитную сетку  на  окне  и  полог  над кроватью, Рейнер  включил
верхний свет и разложил  на столе фотографии из архивов "Эль Диаро" и пакет,
привезенный с собой из Лондона.
     Из сорока двух фотографий, которые удалось найти, пятнадцать изображали
Линдстрома.  Это были  те  самые  снимки, которые  предъявлялись  Маршу  для
опознания.  Из оставшихся на  пяти был  экипаж  "Глэмис кастла".  Было много
агуадорских   граждан,   а   также   британских,   французских,   испанских,
американских и перуанских  пассажиров.  На борту была лишь  одна ОВП - Очень
Важная Персона - Плэтт-Феллоуз из британского министерства  иностранных дел.
И шестеро детей.
     Сидя в тихой комнате, высоко над  жизнью, пробудившейся с  наступлением
темноты, над звуками голосов и автомобильного движения  на Авенида-дель-Мар,
он в резком  ярком свете висевшей  под потолком  лампы принялся изучать лица
погибших.


     По  мере  того  как  он  поднимался  взбегающими  в гору  переулками  и
карабкался по крутым лестницам,  удаляясь от гавани,  шум уличного движения,
доносившийся с  больших  улиц, становился все слабее.  Через некоторое время
его сменил гул голосов из бара.
     Огромные ярко-голубые звезды, казалось, висели прямо над крышами. Можно
было поднять руку и собирать  их. На лестницах смердел  невидимый в  темноте
мусор и слышалось непрестанное жужжание мух. Около входа в бар друг на друге
лежали три человеческих тела - эти  люди были одурманены наркотиком, который
каждый мог найти в любом порту на этом побережье за сущие гроши. Один  лежал
на  спине, его  широко открытые глаза смотрели  на  звезды, не видя их,  а в
судорожно  сжатых  пальцах  был зажат смятый лотерейный билет -  его  доля в
общемировой мечте.
     Рейнер вошел в бар, спросил перно и сел в конце длинной дымной комнаты.
Отсюда он мог видеть входящих прежде,  чем кто-нибудь из них заметил  бы его
самого. Это было важно. Исходя из того, что  Линдстром на самом деле  жив (а
Рейнер хотел  закончить эту игру по  всем  правилам,  и  лишь  потом, утром,
отправить телеграмму,  испрашивая разрешения  вернуться домой), не следовало
давать ему возможность увидеть Рейнера первым.
     Судя по описанию Марша, перно с водой ему смешивал сам Вентура.
     Толстый  испанец  с  нежным  взглядом  следил  за  тем,  как прозрачный
напиток, соединяясь  с  водой,  становится  молочно-мутным; в  желтом  свете
облепленных москитами ламп стакан казался жемчужным.
     - Дорогой перно, сеньор. Импорт.
     - Это мой единственный недостаток, - по-испански отозвался Рейнер.
     - Хороший недостаток. - Вентура гордился знанием английского.
     - Бывают и хуже.
     Рейнер не сказал ни слова по-английски с того самого момента, как месяц
назад сошел с борта гидроплана. Днем он носил темные  солнечные очки и готов
был поставить  тысячу против одного, что  Линдстром (если он  вдруг окажется
жив), при случайной встрече  на улице не узнает его. Темные очки были лучше,
чем борода: на  девять десятых лицо  узнается по  глазам. Также  он позволил
появиться на лице тени щетины. Борода изменила бы только внешность, а щетина
изменила характер: аккуратный человек превратился в лентяя, а англичанин - в
представителя романской расы.
     В течение месяца он не приближался к бару Вентуры, так как Марш сказал,
что Линдстром скрылся, едва он окликнул его. Прежде чем показаться  там, ему
нужно было время для проверки. В то время дня, когда можно было появляться в
городе, не  привлекая к  себе внимания,  Рейнер ходил  по улицам, прибрежным
трущобам и рыбацким лачугам на пляже за городом; он разговаривал с испанцами
и  индейцами  с  побережья,   неграми,   мулатами,   креолами,  метисами   и
немногочисленными белыми: американцами, англичанами,  канадцами, французами,
занимавшимися рыбной  ловлей,  выходившими в море на лодках или  бродившими,
словно выполняя обет, по пляжу,  буквально просеивая песок  в поисках любого
сокровища, которое можно было бы обменять на крошку съестного или сигарету с
марихуаной.
     Рейнер задавал вопросы и  двигался дальше, как только становилось ясно,
что  он  снова  тянет пустышку. Он не  проявлял  настойчивости в расспросах,
опасаясь  пробудить их  любопытство.  Таким  образом  ему  удалось  узнать в
общем-то  немало: в Пуэрто-Фуэго очень немногие вообще слышали об упавшем  в
море  самолете,  поскольку  это  произошло  в  Сан-Доминго,   а  Сан-Доминго
находился на расстоянии  пятидесяти миль - на противоположном краю света. Он
узнал, что  два года назад на берег выносило только те мертвые тела, которые
каким-то образом остались не замеченными акулами. Впрочем, так было и во все
прочие годы. Но он ничего не узнал о Линдстроме.
     Ночами  он  сидел  один  в  разных  кафе,  разглядывая  проходивших  по
тротуарам,  и ни разу  ему не попалось в толпе одно из тех лиц,  что были на
сорока  двух фотографиях, которые он изучал еженощно перед сном, раскладывая
на столе под лампой жуткий пасьянс.
     А сейчас  он потягивал  свой  перно  и рассматривал людей,  входивших в
заведение. Бар был  переполнен; большинство посетителей составляли рыбаки из
порта.  Среди  синих   хлопчатобумажных  рубашек  выделялись  красные  пончо
индейцев и ослепительно  белые полотняные одежды негров. Сегодня был большой
базарный день - следовательно, ночь отводилась для пьянства.
     Старик  со  сморщенным  лицом  новорожденного  младенца  очень нетвердо
держался на  ногах,  периодически  сползал  на  пол,  с усилием поднимался и
принимался шарить в  воздухе в поисках  своих компаньонов.  Те  вручали  ему
стакан,  наливали   очередную  дозу  выпивки   и   снова  принимались  петь,
предоставляя старику возможность вновь усесться на пол.
     - Он  празднует,  сеньор, - объяснил  Вентура.  - Прошлой  ночью поймал
очень  большую меч-рыбу. Десять  песальдос. Пять  сотен  фунтов  веса. Очень
счастлив.
     Рейнер потягивал свой перно.
     - Очень счастлив.
     Вентуре,  похоже,  сделалось  легче.  Как  правило,  чужакам,  особенно
англичанам, не  доставляло удовольствия видеть здесь пьяных; они  уходили  и
больше не появлялись.
     - Англичанин, - сказал Вентура.
     Рейнер снова  посмотрел на иссохшее лицо пьяного. Оно напоминало цветом
кожуру спелого  грецкого ореха,  а  его обладатель  срывающимся  голосом без
намека  на мелодию  пытался  петь  старинную  песню о  девушке  из Памплоны,
которую бросили на рога быку. Он ничем не напоминал англичанина.
     - В самом деле? - спросил Рейнер.
     Вентура покачал огромной головой, заросшей гривой иссиня-черных волос.
     - Вы, сеньор. Вы англичанин.
     -  О!  -  Он заметил человека, вошедшего в бар. -  Я  бывал  во  многих
странах.
     Рейнер не отрывал  глаз  от вошедшего. Это  был не Линдстром.  Все  эти
недели  он искал гладко выбритого Линдстрома; впрочем, бородатого Линдстрома
он искал тоже. После  того  как Марш  напугал пилота, тот вполне мог  сбрить
бороду, чтобы затруднить поиски. Человек, пробиравшийся в глубину  зала, был
приземист,  с квадратной головой. Благородный лоб  пересекал  ужасный  шрам.
Один рукав его белой шелковой рубашки был заколот булавкой выше локтя. Он на
мгновение  остановился  и внимательно посмотрел  на пол, на рыбака,  который
больше не пел, а спал с громким храпом, в то время как друзья старика заняли
круговую оборону, чтобы на него никто не наступил.
     Человек твердо стоял на ногах. Рейнер подумал, что рука весила  немало,
и  незнакомцу пришлось немало потрудиться, чтобы восстановить  равновесие. В
подготовительной школе, где он когда-то учился, был тренер по боксу, который
выходил  на спарринги,  держа  правую  руку  за  спиной, чтобы  даже  малыши
чувствовали, что у них  есть шанс на победу. То же впечатление  производил и
этот  человек: отсутствующая  рука  подчеркивала неявную силу.  Где другим в
борьбе за жизнь требовалось две крепких руки, ему было достаточно  одной. Ты
- один из малышей, так что бой будет справедливым.
     -  Луис! - воскликнул Вентура. Сверкая золотозубой  улыбкой, он выбежал
из-за стойки, чтобы приветствовать  вновь  прибывшего, и положил руку ему на
плечи. Луис  тем  временем лениво  осматривался,  столь же  равнодушно,  как
человек, вернувшийся домой, не замечая,  глядит на собаку, которая  радостно
прыгает вокруг долго отсутствовавшего хозяина.
     - Тебя очень давно не было, Луис!
     Человек шагнул к Рейнеру, видимо, желая разглядеть  его поближе. Он уже
осмотрел всех остальных присутствующих, а теперь желал изучить незнакомца.
     -  Тебя  не было  десять  лет! - выкрикнул  Вентура,  поспешно доставая
бутылку белого венесуэльского рома.
     - Месяц,  - поправил  человек, глядя на  Рейнера  ничего не выражающими
карими глазами.
     - Как дела у Пепито? Как дела у твоего сына, Луис? - Бармен наливал ром
в  высокий  стакан,  наполовину  заполненный  мелко  наколотым  льдом,  пока
спиртное не полилось через край.
     - Я не видел моего сына. - Луис отвел взгляд от Рейнера и прислушался к
женскому  голосу,  отметив  про  себя,  что  это  была вошедшая  после  него
проститутка.  Теперь  он смотрел на  Вентуру, который  торопливо рассказывал
Рейнеру по-испански:
     - Его сын находится  в тюрьме, но президент собирается вскоре выпустить
его на  свободу, потому что  все политические  заключенные  должны  получить
амнистию.  Это знак  президентского великодушия по  отношению к его  прежним
врагам! - Он толкнул стакан с ромом через стойку. Луис остановил его в дюйме
от края, а Вентура ловко вытер пролитое.
     Луис пил, проглатывая ледяные кубики.
     - Они никогда не освободят его.
     - Нет же, конечно, они его выпустят!
     -  Они выпустят  его,  когда посадят  президента.  Если,  конечно,  оба
проживут достаточно долго.
     - Сколько лет вашему сыну? - спросил по-испански Рейнер.
     Луис отпил еще глоток и без выражения посмотрел на него.
     - Вы живете в Испании?
     - Нет.
     - У вас кастильский акцент.
     - Небольшой.
     - Ему девятнадцать лет.
     - Не слишком ли он молод для того, чтобы быть врагом президента?
     - Он вместе с  несколькими студентами пытался взорвать феррокарриль - в
знак  протеста. Если вы не из Испании, то скажите, откуда. - Луис перешел на
английский, свободно используя американские обороты.
     - Я приехал половить рыбу, - ответил Рейнер, отхлебнув перно.
     - Акул?
     - Да.
     Луис глядел  на  него  своим  пристальным, без  вызова, невыразительным
взглядом. Возможно, он  даже  думал о чем-то постороннем или прислушивался к
резкому хохоту  проститутки в дальнем  углу  зала. В этот  момент земля  под
ногами задрожала, а Вентура негромко воскликнул:
     - Ay de mi[*]!
     Пол  ритмично  трясся,  и  через  считанные секунды  гомон  стих.  Люди
замолчали, зато зазвенели стаканы и бутылки на  полках  - вибрация  охватила
весь зал. Потом начали  хлопать  двери. Лампы закачались,  словно от порывов
ветра, хотя воздух был неподвижен.  Люди стояли, пряча друг от друга  глаза,
делая  вид,  что  продолжают пить,  а  под ногами  у  них пробегали  длинные
ритмичные  сотрясения.  Пыль,  как клубы  дыма,  поднималась из щелей  между
досками  пола,   а   огромная   тень   Вентуры,   отбрасываемая   одной   из
раскачивающихся ламп, исполняла призрачный медвежий танец на стене.
     Вентура ни  на кого не смотрел.  Он стоял опустив глаза,  на  его  лице
сверкали крупные  капли пота. Он был похож на ребенка, покорно дожидающегося
порки.  Тени  продолжали метаться по  залу.  Вдруг со  стойки упал  стакан и
разбился  с  неожиданно громким звуком. Вентура  закрыл  глаза,  словно  ему
нанесли первый удар.
     Пьяный  рыбак, поймавший огромную  рыбу-меч, стонал  во сне,  но друзья
больше не обращали на него внимания; они стояли совершенно неподвижно, будто
боялись, что малейшее движение, добавившееся к этой ужасной дрожи,  приведет
ее в такую ярость, что она разрушит здание и уничтожит их всех.
     В почти полной  тишине  москиты, кружась вокруг ламп, пели свою  тонкую
песню. Их тучи качались  взад и вперед вместе с размахом ламп, а дымные тени
окутывали голову  танцующего медведя. Откуда-то  издалека  донеслось подобие
музыки: чуть слышный голос, дергаясь в расхлябанном ритме, пел "Сонни-бой".
     Прошло  довольно много  времени,  прежде  чем  земная дрожь  ослабела и
стаканы на  полках снова утихли;  постепенно лампы перестали  раскачиваться;
заговорил  сначала  один  человек,  затем другой,  пока шум  вновь не достиг
прежнего уровня. Все потянулись к стойке с пустыми стаканами, крича Вентуре,
что если он собирается стоять там, как раскаявшаяся шлюха, до самого Судного
Дня, то все его посетители умрут от жажды.
     - Да  будет  воля Божья! -  воскликнул Вентура.  В  его глазах все  еще
сохранялось  выражение  ужаса,  вызванное  подземными  толчками.   Он  начал
торопливо разливать спиртное в протянутые стаканы.
     - В этом сезоне - каждую  ночь, примерно в одно и то же время, - сказал
Луис Рейнеру по-английски и допил последний глоток рома.
     Рейнер кивнул. Эти толчки ему приходилось  часто ощущать в Сан-Доминго,
но там они  были слабее,  так  как место здесь было выше,  а  скала  гораздо
массивнее.
     Луис  поставил  пустой  стакан  на  стойку,  сказал  "еще  увидимся"  и
направился через длинный зал к дверям, кивая знакомым, которые окликали  его
до  тех  пор,  пока он  не  скрылся за дверью. Это была  не просто  вежливая
формула прощания, а констатация. Но он ошибся, подумал Рейнер.
     За четыре недели упорного поиска он так и не смог взять след. Линдстром
был скелетом; он находился в семидесяти милях отсюда,  в нескольких десятках
или  сотен  фатомов[*]  под  поверхностью  кишащей  акулами  воды.  Можно  было
приходить  сюда каждый вечер и вслушиваться в обрывки  случайных  разговоров
незнакомцев, чтобы каждый раз  убеждаться  в том, что они не  имеют никакого
отношения к его делам. Марш ошибся.
     Он  вышел  из бара вскоре после своего собеседника и  по не остывшим от
дневного  зноя  улицам  спустился  на  длинный,  ярко  освещенный  проспект,
тянувшийся  вдоль берега.  Елисейские поля  Пуэрто-Фуэго,  Авенида-дель-Мар.
Здесь было прохладнее, тротуары были  столь же широки, как и проезжая часть,
и здесь можно  было  в  этот  поздний час спокойно  пройтись в одиночестве и
подумать. Он уже ощущал облегчение от того, что скоро уедет отсюда.
     По проезжей части все еще проносились машины,  и он  держался поближе к
домам  и  созвездиям   ярких  витрин,  предпочитая  жар,   который  отдавали
нагревшиеся за день камни, волнам выхлопных газов.
     В  конце  Авениды-дель-Мар  находилось  бюро Западного телеграфа,  и он
совершенно  сознательно шел в том  направлении: там  круглосуточно принимали
зарубежные телеграммы.
     Он пошлет простой текст: "Никаких успехов. Прошу разрешения вернуться".
     У  обочины  стоял  спортивный  "мерседес"  цвета слоновой кости. К нему
направлялась женщина, только  что вышедшая  из ближнего дома.  Она торопливо
прошла  под деревьями,  которые  почти  не  затеняли  яркого  света  высоких
фонарей.  Рейнер, отступивший в  сторону,  пропуская женщину, увидел ее лицо
так же ясно,  как будто  перед  ним  внезапно  возникла одна из  сорока двух
фотографий, и понял, что так и не отправит телеграмму.


     Мозес Гайавата  сидел  возле  лодки и  смотрел, как  над  вулканическим
хребтом  восходит солнце. При виде этого зрелища он забыл обо всем на свете;
их  теперь осталось только двое - он  и солнце.  Это было даже красивее, чем
алтарь собора Сан-Доминго, который он помнил до сих пор. Мать взяла его туда
давным-давно, когда он был еще слишком мал для того,  чтобы  понять, что это
церковь; он  увидел алтарь в потоке солнечных лучей и закричал при виде этой
красоты, хотя по малолетству еще не знал, что такое красота.
     Его восхищало множество вещей:  святыни, восходы  и заходы солнца, алые
вспышки на вершине Катачунги, его священник и Эль Анджело.
     Он сидел  голышом на песке,  глядя на большой солнечный шар, пока глаза
не  заполнились слезами  и взгляд пришлось отвести. По песку шел  человек  с
пальмовой  веткой  в руке,  чтобы  отгонять  мух. Раздался гулкий  голос Эль
Анджело:
     - Гайамо! Одевайся! Будь готов!
     - Капитан! - Он принялся торопливо натягивать джинсы. День начался.


     Никто в Пуэрто-Фуэго никогда  не заплывал  на своей  лодке так далеко в
океан, как Эль Анджело, когда у  того  было подходящее настроение. В этом не
было  никакой необходимости: вы могли  найти акулу длиной в двадцать футов в
пяти милях  от  берега,  не  уменьшая  свой  заработок  расходом  дизельного
топлива. В пяти  милях от берега можно  рассчитывать на помощь других судов,
если придется встретиться с  морским дьяволом -  гигантским  скатом мантой -
или получить  пробоину  в обшивке, или, допустим, если пойманная рыба тяжело
ранит неосторожного рыбака.
     Но Эль Анджело изредка уходил и на пятьдесят и на сто миль; бывало, что
его  считали погибшим. Однажды его подхватил шторм, унес  за горизонт,  и он
потерял из виду землю. Вернувшись, он был весел как пират, прибывший домой с
богатым призом.
     - Он  идет в море, потому  что должен; он идет,  чтобы  быть наедине  с
морем и небом. Так он исцеляется, - сказал Пуйо.
     Только дважды Мозес Гайавата был с капитаном далеко в океане, и сегодня
он был неспокоен; он не стремился остаться наедине с морем  и небом, хотя те
были прекрасны.  Он слышал много рассказов о меч-рыбах, которые собираются в
стаи, нападают на  лодки и  пробивают обшивку,  о  глубоководном  осьминоге,
который иногда поднимается на поверхность из своей  пещеры, расположенной на
глубине в пятьсот фатомов, и хватает как раз такие небольшие лодки, о манте,
чьи  черные как ночь  крылья достигают  в размахе  тридцати футов; эти  были
страшнее всех.
     Но  Эль Анджело  - самый мудрый и самый сильный из  мужчин в  Пуэрто; с
этим капитаном можно ничего не бояться даже здесь, посреди пустынных вод под
пустынным небом.
     "С Эль Анджело я в безопасности", - повторил про себе Гайамо  и наконец
немного успокоился. Они четыре часа шли под парусами прочь от земли и теперь
дрейфовали,  волоча за собой приманки и опустив за борт бычью ногу; кровь от
нее расплывалась в прозрачной, как стекло, воде.
     Они съели небольшую  зеленую рыбку, которую поймали  во время перехода.
Теперь Эль Анджело пошел в рубку, поспать часок; Гайамо  остался на вахте  и
сидел под тентом. Время от времени он заглядывал в люк и видел капитана. Его
скрытое в тени лицо с  белой бородой напомнило Гайамо лицо Бога,  которое он
видел на потолках церквей.
     Мозес закрыл глаза, поскольку полуденное солнце светило ослепительно, и
- как он понял, открыв их - заснул в тени, ибо  яркий свет  солнца больше не
заливал море. Небо стало серым,  как лист металла, а огромное пятно крови от
бычьей ноги окрасило поверхность воды в бледно-розовый цвет. Он вскочил.
     Судя по тени  от мачты, время еще не перевалило далеко  за полдень. Над
океаном навис туман, как это бывает перед штормом, и Гайамо было страшно, но
еще больше он боялся пробуждения Эль Анджело, на которого Бог наслал сон. Он
сел и  уставился в воду. Несмотря на приманку, которая волочилась за лодкой,
и бычью ногу, чья кровь теперь растеклась на пол-океана,  поблизости не было
и намека на акул, даже здесь, где он видел на несколько фатомов вглубь.
     Он  никогда  не видел более  прозрачной  воды.  Она  стала такой  из-за
изменений,  происшедших в  небе: яркий свет  солнца, покрывавший поверхность
воды горячим серебряным блеском, потускнел,  и можно было  открыть глаза, не
опасаясь ослепнуть.
     Ничто нигде не двигалось.  Небо было прикреплено к морю медной полосой,
которая  окружала  мир  воды.  Даже  летучая   рыба  не  волновала  воду,  и
поверхность океана была похожа на огромный  лист стекла. И тут Гайамо увидел
чудо.
     Он попытался вскрикнуть, но не сумел. Он даже не повернул головы, чтобы
взглянуть на лицо Бога через люк рубки, так как не мог оторвать глаз от чуда
- креста,  находившегося  глубоко, глубоко в море. Он  смотрел, и  его  тело
тряслось,  как в  лихорадке.  Море было бледным и  чистым, цвета  опала, и в
бледной прозрачной  воде темнел  крест.  Он смотрел, пока  из  его  глаз  не
побежали слезы, а сердце не заколотилось.
     - Капитан! Капитан! - послышался голос между морем и небом.
     Это был собственный голос Гайамо, и когда капитан услышал его, то вышел
из надстройки; его глаза были ясными, будто он вовсе не спал.
     - Капитан... Смотри. Смотри...
     Эль  Анджело встал, расставив  ноги, уперся  руками в колени,  выставил
свою  окладистую бороду и  принялся вглядываться в воду.  Гайамо  тоже вновь
разглядывал  знамение. Если  капитан увидит то  же, что и он  сам, то станет
причастным  к  чуду, а  значит  освободит его  от части опасений.  Невидимое
движение  воды  размывало  грани  темного  видения, но его форма  оставалась
неизменной.
     - Я ничего не вижу, - сказал Эль Анджело.
     - Там, капитан... Там. Это крест!
     - Ничего  не вижу, - повторил  Эль Анджело  и отвернулся.  -  Это  игра
освещения.  - Его лицо было  спокойно, и  он,  казалось,  совсем не сердился
из-за того,  что Гайамо пытался показать ему что-то, чего на самом деле  там
не было. Вид у него был совсем не заинтересованный.
     Мальчик посмотрел на капитана -  тот  включил эхолот и измерял глубину,
как он  делал  во время  каждого их  выхода  в  море,  чтобы  потом  нанести
несколько цифр  на большую карту,  висевшую  на стене его  лачуги.  Затем он
поднял  глаза к бледной капле солнца, просвечивавшей сквозь туманную пелену,
проверил компас и сказал:
     - Пора двигаться.
     Он  приказал Гайамо  запустить двигатель и установить его обороты ровно
на  три четверти.  Они  пойдут курсом  десять градусов  к  северу от чистого
востока, сказал он, держа прямо на Пуэрто-Фуэго. После этого они отрезали от
борта  обескровленную  бычью ногу,  и суденышко  легло на курс. Эль  Анджело
посмотрел на  установленный в рубке  небольшой медный хронометр и сделал  на
листе  бумаги  приписку  около  показателей эхолота.  О том, что видел Мозес
Гайавата, он заговорил только однажды.
     - Не  говори  об этом никому. Никому. Этой истории никто не поверит,  а
над тобой начнут смеяться.
     Гайамо сказал, что никому не  расскажет. Он сидел  в носу,  проникнутый
благоговейным  воспоминанием об увиденном чуде.  Но все же  видел он его или
нет? Эль  Анджело сказал,  что там ничего не  было.  Эль Анджело  был  почти
Богом. Следовательно,  Гайамо ничего не видел.  Это  был сон, и он никому не
скажет о нем.


     Гнев,  охвативший  Рейнера,  заставил  его отбросить предосторожности и
отказаться  от первоначального  тщательно  продуманного  плана.  Впервые  он
ощутил это чувство  наутро после того, как  ночью  увидел  женщину в светлом
"мерседесе", и сам удивился своей ярости. Когда он брился, его рука дрожала.
     Потому что в том самолете летели девяносто три пассажира, и то, что все
они  могли  бы выжить  после  какого-либо  несчастного случая, находилось за
пределами вероятности.  Он  не  мог  вообразить  никаких  обстоятельств, при
которых столько людей  осталось  бы  в живых  и об  этом не  узнал  никто во
внешнем мире.
     Рейнер отметил  про себя, что инстинктивно  употребил  слово "внешний".
Что  бы ни случилось два  года назад с лайнером No 10 над Тихим океаном, это
происшествие осталось  никому  неведомым,  попало  в  черную  дыру,  область
скрытого  от людских  умов.  Предположим, думал он, глядя  в зеркало на свои
сердитые глаза и застывающую на лице пену, предположим, что у каждого из нас
есть  по крайней мере десять близких людей:  родители, дети, друзья;  десять
человек, которых хотя бы на какое-то время потрясет известие о нашей смерти.
     Девяносто три пассажира да шесть членов экипажа; считай, сотня. Значит,
после того происшествия  над океаном тысяча человек погрузилась в печаль. Он
сам  видел некоторых из них в  аэропорту  Сан-Доминго, когда  объявили,  что
самолет опаздывает.
     Несчастный  случай  пережили  двое.  Поскольку Рейнер  был  уверен, что
женщина фигурировала  на его фотографиях, он тут же  перестал  сомневаться в
истинности свидетельства  стюарда Марша. Женщина  и пилот  выжили.  Как  они
смели держать подробности происшествия в тайне?
     Рейнер  снова  взялся за  бритье и с трудом закончил его:  от  волнения
стянуло кожу  на лице. Он  с отвращением проводил взглядом уходившую  в слив
розовую  от  крови  пену.  Тем  временем  его   гнев  сменился  глубоким   и
целеустремленным  раздумьем.   Но   несущееся  во  весь   опор   воображение
затуманивало разум.
     Большинство пассажиров  было незнакомо  друг  с  другом. Они никогда не
встречались прежде... или встречались,  хотя бы мимоходом? На обороте сорока
двух фотографий были  написаны имена.  Скотт, Уоринг,  Браун, Фуайе, Ибарра,
Делано... Случалось ли  мистеру Дж. Г. Скотту  когда-нибудь завтракать в том
же самом  ресторане на Оксфорд-стрит, где завтракала и  мисс  Алиса  Уоринг;
встречались  ли, хоть  раз,  случайно, их взгляды  над столиками,  чтобы без
всякого  интереса  разойтись со следующим  взмахом  ресниц?  Приходилось  ли
мистеру Клайву Брауну останавливать проезжающее такси на Белгрэйв-сквер  или
на  Плас  де  ла  Конкорд,  оставляя  мсье  Жоржа  Фуайе ожидать на тротуаре
следующего? Насколько часто  перекрещивались жизненные пути этих людей, так,
что  они сами и  не  знали об этом,  до того, как однажды им пришлось занять
места  в удобных  поролоновых креслах авиалайнера  No  10  и  отправиться  в
рассчитанный по минутам рейс в точку Тихого океана, известную по координатам
14' южной  широты и 829' западной долготы? Чтобы наблюдать там друг друга,
ввергнутых  в  состояние  нарастающей  тревоги  и  ужаса, чтобы видеть,  как
незнакомые люди, охваченные муками боли и смерти, сбрасывают с себя скорлупу
цивилизации, превращаются в животных и,  забыв  об условностях, сражаются за
жизнь;  а,  возможно,  в  противовес   этому,  жертвенно  прийти  на  помощь
незнакомцу, чей взгляд  когда-то, единожды в  жизни,  он всего лишь случайно
перехватил  над   рядом  накрытых  столиков  забытого  ресторана  в  городе,
оставшемся в пяти тысячах миль от места нынешней встречи?
     Если у  этих событий был  какой-то  единый шаблон,  подумал  Рейнер, то
можно  сказать,  что  почти сотня людей  собралась  вместе, чтобы объединить
главный момент истины в своей жизни: смерть.
     И если некоторым  из них,  как женщине и пилоту, удалось  избежать ее -
значит,  в этом городе  на  Тихоокеанском побережье оказался самый необычный
клуб в мире. Он был закрытым, новых членов туда не принимали, а единственным
правилом было соблюдение молчания.
     Рейнер  оделся  и  вышел  из  гостиницы.   К  удивлению  обслуживающего
персонала, Рейнер перебрался сюда  из пансиона поздней  ночью. Отсюда  лучше
был виден город, порт и  полуостров, протянувшийся  на две  мили в залив. На
полуострове  находились самые роскошные  дома  во  всем Пуэрто,  построенные
много  лет  назад еще  руководителями испанских колониальных  властей  вдоль
специально проложенного  шоссе на  затененной полоске земли. Именно по этому
шоссе  умчался  "мерседес" цвета слоновой кости, бледное пятнышко над темной
водой гавани. Он провожал его взглядом, пока машина  не  скрылась  за темным
пологом банановых листьев.
     Гостиница "Мирафлорес" была расположена выше,  чем маленький пансион. С
ее веранды лучше было наблюдать. Но сейчас Рейнер, преодолевая усиливающуюся
с  каждой минутой жару, карабкался вверх  по  лестницам,  направляясь к бару
Вентуры.  Гнев и потребность  в  действии  заставили отказаться  от  прежней
осторожной тактики окольных  расспросов и незаметного наблюдения.  Насколько
возможно,  он  будет действовать  в открытую. Несмотря  на обжигающий зной и
ослепительно  белые  камни, он почувствовал облегчение от этого решения, как
будто оно остудило ему голову.
     Был еще один  первостепенный вопрос, возникший уже  из  его  раздумий о
"закрытом  клубе". Знают ли  женщина и пилот о существовании друг друга? Или
клуб  действительно  настолько закрыт, что  даже  его члены  незнакомы между
собой?
     На  оборотах ее  фотографий (а их было три,  все  из разных источников)
было написано "м-ль Жизель Видаль". Больше он о ней не знал ничего.
     Вентура пытался починить вазу - одну из  тех дешевых пестрых  индейских
поделок, которые продаются на всех местных рынках. Она, по его словам, упала
от толчков  неделю назад.  Бар  был открыт,  но единственным посетителем был
торговец  резными фигурками из дерева слоновой  пальмы, да  и тот  сидел  на
земле в углу,  прикрыв  лицо широкополой соломенной  шляпой. Рейнер  не  мог
угадать, что его сломило  -  виски или  марихуана, да  и не  задавался  этим
вопросом. Он следил за Вентурой, который просматривал фотографии. Из  гавани
отчетливо доносился скрежет землечерпалки.
     Вентура возмущенно отмахнулся  от  мух  сплетенной из экзотической (для
европейца) травы мухобойкой.
     - Я  не знаю  этого  человека,  - сказал  он по-английски и  беспомощно
поглядел на Рейнера. - Она упала вот  так, - он звучно шлепнул мухобойкой по
стойке, -  как бомба.  - Жидкий от жары клей сочился из-под крышки тюбика. -
Теперь  это просто мозаика-головоломка.  - Он безнадежно  пошевелил  ручищей
груду осколков.
     - А этого? - спросил  Рейнер, вытаскивая фотографию из середины  пачки.
Вчера вечером  он  потратил  десять минут на то, чтобы подрисовать шариковой
ручкой  бороду к этому лицу.  - Этого, с бородой?  - Он говорил по-испански,
чтобы Вентура не мог потом сказать, что неправильно понял его.
     - Я не  видеть  этот человек никогда,  сеньор. Вы  хотите выпить?  Есть
перно. Я помню -  перно и холод. - Он достал бутылку и направился к большому
холодильнику за льдом.
     - Вентура,  -  сказал Рейнер,  отхлебнув перно,  - я должен найти этого
человека, потому что  он должен мне деньги. Так много, что я дам вам пятьсот
песо, если вы поможете мне найти его. Пятьсот.
     Вентура  не мог оторвать  глаза  от головоломки, в которую превратилась
его ваза. Хотя, может быть, он просто не мог смотреть в лицо Рейнеру.
     - Мне очень нужны пятьсот песо, сеньор, но я не знаю этого человека.
     - Вы знаете человека с бородой...
     - Много людей! Здесь бывает мно...
     - Англичанин с бородой...
     - Но вы показываете мне картинки без бороды...
     - Он мог  сбрить ее. Месяц назад здесь  был  человек с  такой  бородой;
англичанин, с похожим лицом. Он был  одет  в белые хлопчатобумажные  брюки и
темно-синюю футболку; волосы и борода золотые. Рыжие. Ну?
     Он вынул пять банкнот по  сотне песо и увидел, что Вентура уставился на
них, как медведь на бочку меду.
     -  Я очень хотел бы взять их, сеньор, но я  не знаю этого человека и не
могу взять деньги.
     - Все, что мне нужно, это адрес.
     Вентура  молчал, но уже не притворялся занятым  исключительно осколками
вазы.
     - Назовите мне кого-нибудь, кто знает его адрес, или, по  крайней мере,
мог бы его знать.
     Он  отвернулся  и  отступил  на пару шагов,  оставив  деньги на стойке.
Вентура  весь вспотел,  хотя стоял совершенно неподвижно;  его большие  руки
застыли  среди  осколков, а  лицо  перекосилось как  у  ребенка,  сломавшего
игрушку. Тогда Рейнер сказал:
     -  Тогда  скажите мне его  имя.  Только  имя.  -  Линдстром  должен был
побеспокоиться о  том,  чтобы  сменить  имя,  как  побеспокоился  о  бороде,
изменившей внешность. - За пятьсот песо.
     Вентура задумался; его черные глаза были полузакрыты, он все так же  не
отрывал взгляда от  осколков  вазы. Мухи нервно ползали по стойке, но бармен
даже не протянул руку за своей травяной мухобойкой.
     - Скажите, почему вы не хотите говорить о нем?
     Вентура вскинул свою  львиную голову и  посмотрел куда-то ему за спину.
Рейнер видел в зеркале, что у него за спиной не было ничего, кроме висевшего
на стене портрета президента Икасы. Черные глаза прищурились.
     - Возьмите, - сказал хозяин, вновь опустив  глаза и отодвинув  купюры к
краю стойки. - Вы не можете дать мне пять сотен песо просто  так, ни за что.
Ни за что.
     Рейнер допил свой коктейль и поставил стакан около денег.
     -  Я остановился в гостинице "Мирафлорес", на улице 30-го  августа. Вот
мое имя.  - Он  написал его на белом краю одной из  банкнот.  - Пошлите туда
кого-нибудь  - я даже  не смогу его  увидеть. Пусть оставит  там записку для
меня. Тогда я не смогу сказать, что узнал что-то от вас.
     Рейнер вышел из длинного зала  и начал  спускаться по  залитой  горячей
медью солнечного света лестнице, где  лишь ящерицы разбегались у него из-под
ног, но не успел отойти далеко - шаркая ногами и  поминутно  спотыкаясь, его
вприпрыжку догнал Вентура.
     - Я  не  знаю этого человека.  - Он сунул  деньги в  кулак Рейнеру. Тот
нашел монету в один песо и дал Вентуре.
     - Ну, хотя бы за выпивку я заплачу.
     Он  продолжил   спуск.  Показания  Марша  подтвердились.  Вентура  знал
Линдстрома. Если бы толстяк был негодяем, то мог  бы легко послать записку -
любую записку с любым адресом, по которому  Рейнер мог  искать англичанина и
выяснить, что  он,  должно быть, перебрался  куда-то.  Если  он  был честным
человеком, то  мог бы заработать, по крайней мере, одну из этих бумажек, дав
полезный  совет,  типа: "Попробуйте  обратиться  к портовым  властям на  тот
случай, если  у этого человека есть  лодка - бородатый англичанин может быть
моряком, так часто бывает. Спросите  Луиса или  негра  Н'Гами,  или  Tycapa,
продавца  лотерейных билетов, потому что они ходят сюда каждый вечер и могли
бы видеть этого человека,  если он,  как вы говорите, бывает здесь. Ну, а  я
сам расспрошу других".
     Вместо этого последовало упорное отрицание и поспешный возврат денег  -
возможно, чтобы соблазн не успел  стать чрезмерно сильным. Это была  большая
сумма; значит, цена его верности Линдстрому должна была быть выше.
     Рейнер  неуверенной  рысцой  спускался  к  Авениде.  Когда  он  наконец
добрался до тени, глаза готовы были вылезти из орбит, а  габардиновый костюм
промок от пота.  Он  нашел бар и выпил  два  стакана фруктового сока, сказав
бармену:
     - Progreso!
     -  Viva!  - Бармен, благонамеренно  улыбаясь, поглядел  на портрет  эль
президенте  на стене. Правда, Рейнер  думал не о прогрессе, достигнутом  эль
президенте, а о своем собственном прогрессе. Выйдя из бара,  он направился в
бюро  Западного  телеграфа.  Рано  утром  на  его  имя пришла телеграмма  из
Лондона: "Если не везет, пожалуйста, возвращайтесь".
     Он отправил ответ: "Прогресс. Остаюсь".
     Посреди  набережной  был  магазин,  в  котором  торговали   оптическими
приборами. Он  отправился туда  и вскоре вышел,  унося с собой десятикратный
полевой  бинокль 10 x  50,  с  просветленными линзами  и  противосолнечными
блендами.  В гостинице он расположился на веранде под тентом.  Все окна были
закрыты  ставнями,  из  комнат не  доносилось  ни одного  голоса, почти  все
автомобильное движение в городе прекратилось; никто не шел по тротуарам  под
деревьями,  лодки   в   гавани   были   неподвижны.  Тень   была  лишь   под
горизонтальными поверхностями - такими, как кроны деревьев и навесы. Дома же
вовсе не отбрасывали тени. На экваторе был полдень.
     Он  методично  обводил   биноклем  город,  улицы  и  гавань,  пропуская
приземистую  окружность  арены для боя  быков рядом с церковью. К  северу от
города, в  устье  реки,  где,  сверкая  как  литое  серебро, вяло текла вода
несколько женщин разложили утреннюю  стирку для просушки,  украсив кустарник
цветными  пятнами. С такого  расстояния  они казались  мельче,  чем  осколки
разбитой вазы Вентуры. Выше по течению Ксапури парили в вышине кондоры; чуть
пошевеливая  черными крыльями на поворотах, они описывали нескончаемые круги
в надежде поживиться падалью.
     За устьем реки в залив, на юг, уходил длинный полуостров - бело-зеленая
лента, где дорога  на  протяжении двух миль бежала среди  деревьев  и  ярких
лиственных фонтанов  банановых пальм. Многие здания были очень  красивыми, с
белыми  стенами  и  балконами,  украшенными  тонкими,  как   рыбацкая  сеть,
решетками.
     Он  тщательно, по  несколько минут изучал  каждый  дом;  затем  положил
бинокль  на  небольшой  металлический  столик, опустил шезлонг  и начал свою
бессменную  вахту.  Мир   превратился  в  круг,  ограниченный  объективом  и
рассеченный  полосой  дороги,  на которой он в  последний раз видел  светлый
"мерседес".  В   линзах   она  представлялась  жидкой   лентой,  текущей   и
пульсирующей на волнах зноя, заполнявших воздух. Уже на  первой минуте вахты
пот потек по его лицу и принялся щипать глаза.

     Он наблюдал  в течение трех дней, и каждый вечер с наступлением сумерек
спускался  на полуостров  и  прохаживался по  дороге,  надеясь  увидеть, как
автомобиль  отъезжает от  одного из домов. Только уверенность, что  женщина,
которую  он увидел  ночью, была  женщиной  с фотографии,  давала  ему  силы,
позволявшие час за часом напрягать утомленные глаза и каждый вечер проходить
по шесть миль, не имея даже намека на информацию.
     Из Лондона  пришла  телеграмма:  "Прибывает Уиллис. Просим  оказать всю
возможную помощь".
     Значит,  компания решила, что теперь  стоит оторвать  сотрудника службы
безопасности от сингапурских перевозчиков наркотиков. У Рейнера было двоякое
отношение  к этой телеграмме. В своей обычной сфере деятельности - аэропорту
-  он  предпочитал  разбираться  с  происходящим  самостоятельно;  с  другой
стороны, теперь, когда события начали довольно быстро развиваться, ему могла
бы  пригодиться  помощь.  Даже  его  свидетельства  об  опознании  одной  из
пассажирок лайнера вместе с показаниями Марша было  бы достаточно  для того,
чтобы  возобновить  официальное расследование и привлечь к делу Инспекцию по
несчастным случаям Министерства авиации.
     На третий день, за час до наступления вечерних сумерек, солнце  окутала
туманная  дымка; океанский горизонт стал медно-красным. Воздух стал  вязким,
малейшее усилие вызывало одышку. Линзы бинокля постоянно запотевали, и глаза
Рейнера налились кровью от напряжения бессменной вахты.
     К пяти часам небо приобрело красно-бурый цвет кровоподтека,  а из более
низких  районов  города налетели  насекомые.  Теперь,  когда  солнечный свет
оказался  приглушенным,  можно  было дольше не отрываться от бинокля.  Но по
опыту  жизни в Сан-Доминго  Рейнер  понимал, что  сможет  пробыть здесь,  на
террасе,  вряд ли больше шестидесяти  секунд. Первая капля  дождя  со звуком
пули поразила  металлический  столик  и  забрызгала ему лицо; следом  за ней
начали падать другие. И в это время  в  поле зрения  бинокля по ленте дороги
вползло светлое пятно.
     За последние несколько  дней он  видел еще  два  автомобиля  такого  же
цвета: большой американский  седан и "форд"-микроавтобус. Осторожно настроив
окуляры, он совершенно точно убедился в том,  что на этот раз по полуострову
ехала открытая спортивная машина.
     Стукнул  ставень,  открылась  одна из  дверей террасы, и оттуда  рысцой
выскочил служащий гостиницы.
     - Сеньор! Дождь, сеньор - дождь начинается!
     - Да.
     Белое  пятно равномерно  перемещалось.  Вот  оно  на  несколько  секунд
скрылось  за  кучкой  бананов  и  вновь появилось на дороге.  Человек позади
Рейнера  все еще  кричал насчет дождя, а крупные капли начали  барабанить по
камням  и оставлять  круглые темные отметки в пыли. Человек  отчаянно снимал
тент, торопясь свернуть холст прежде, чем дождь разойдется в  полную силу  и
оторвет его от каркаса.
     - Вы должны уйти внутрь, сеньор! Дождь!
     - Да.
     Его голова  теперь  была ничем  не  защищена, и капля  сразу же  тяжело
ударила сзади по  шее. Белое пятно  ехало  все  медленнее,  а  потом и вовсе
остановилось   там,   где   дорога   полуострова   встречалась   с   изгибом
Авениды-дель-Мар. Отвлеченный ударами дождевых капель и просьбами служащего,
он все же смог заметить в автомобиле движение. Вот над ним появилась  черное
пятно: поднялась крыша, и автомобиль двинулся дальше.
     При  выборе  гостиницы  "Мирафлорес"  он  руководствовался тем,  что  с
веранды открывался хороший вид  на расположенную ниже часть  города,  на всю
Авениду,  в том  числе и на тот ее участок, где  четыре дня тому назад стоял
светлый "мерседес". Остальное зависело только от удачи.
     - Вас  изобьет как камнями, сеньор! - Служащий побежал в конец веранды,
чтобы сложить навес  над откидным  креслом.  Теперь  дождь лупил их обоих по
головам; пол веранды сразу потемнел.
     - Да.
     Когда автомобиль проделал  полпути по  изгибу Авениды, Рейнеру пришлось
встать и,  чтобы тяжелый бинокль не дрожал, опереться на стену.  Теперь  уже
можно было точно сказать,  что автомобиль - "мерседес".  Черный тент блестел
от дождя и брызг, поднятых из-под колес. Водитель, похоже, спешил.
     Улица 30-го  августа, на которой  стояла гостиница, упиралась  прямо  в
Авениду;  по садовой  лестнице  до  нее можно было  добежать  за  полминуты.
Примерно на таком расстоянии - по времени движения - "мерседес" находился от
перекрестка улицы и Авениды.
     Если  он  останется здесь,  то сможет увидеть, куда поехал  автомобиль;
конечно, при том условии, что "мерседес" не остановится на том же месте, где
стоял  четыре дня назад. Но  если побежать, то можно будет  первым  успеть к
перекрестку и остановить машину.
     Дождь  молотил  по  камням,  сгибал  и  тряс  ветки,  покрытые  пышными
темно-красными соцветиями.  Небо  на глазах чернело. Это был трудный выбор с
равными шансами.
     - Сеньор! Уходите внутрь! Дождь будет...
     Рейнер сорвался с места, сунул бинокль в руки служащего, а сам бросился
к  лестнице и  побежал по  ней  вниз,  хватаясь  за  каменные  стены,  чтобы
удержаться на ступеньках, ставших от воды скользкими, как лед. По улицам уже
бежали ручьи; какой-то человек, боясь наводнения, хлестал мула, понуждая его
скорее подниматься в гору.
     Он остановился, упершись руками в ствол дерева на тротуаре Авениды, где
струи воды несли по камням лепестки сорванных цветов.  Под широкими листьями
все еще было сухо, и рев воды, обрушивавшейся на листья, звучал даже громче,
чем двигатель несущегося автомобиля. Рейнер выскочил на шоссе, но "мерседес"
уже поравнялся с ним. Впрочем, даже если бы мужчина оказался у него на пути,
автомобиль при  попытке  остановиться неминуемо сбил бы его  или  же  сам от
заноса врезался  бы в дерево. Серая грязь, смесь дождя и вулканической пыли,
выброшенная из-под колес, с силой ударили Рейнера по ногам.
     Он  побежал вдоль шоссе,  упорно стараясь  как  можно  дольше  удержать
автомобиль  в  поле  зрения,  на сей  раз ограниченном росшими  на тротуарах
могучими деревьями. На бегу он в такт шагам повторял номер:
     - 14-PF-60... 14-PF-60...
     Огромные листья сгибались под тяжестью воды  и каскадами  устремляли ее
на  землю. Пока  он  бежал  от  одного сухого пятна до  следующего все шоссе
покрылось водой; желоба переполнились, и вода хлынула на тротуары. Номер уже
нельзя было разобрать; потом и  сам  автомобиль  удалился,  его формы  стали
менее  четкими, но Рейнер все  бежал, хотя  наполовину ослеп  от  заливавшей
глаза воды и промок до костей.
     Несколько  секунд он  бежал  с  закрытыми глазами, а  когда  открыл их,
оказалось, что автомобиль,  окутанный  тучкой  разбрызганной воды,  похож на
бесшумный белый взрыв. Бежать стало  заметно  труднее,  но тут бледное пятно
свернуло в сторону, пересекло широкий тротуар и  подъехало вплотную к домам,
в   окнах  которых  уже  зажигались  лампы.  Неоновые  рекламы  расцвечивали
мостовую,  превращая ее в радугу. В отдалении  хлопнула  дверца машины.  Это
было то самое место,  где  он  впервые  увидел  ее  той  ночью: бар-ресторан
"Ла-Ронда". Подойдя к дверям,  Рейнер перешел  на шаг и немного выждал, пока
дыхание успокоится. Вряд ли женщина видела, как он  бежит за автомобилем. Он
был  просто незнакомцем,  случайно попавшим в поисках укрытия туда  же,  где
была она.
     Два официанта, похожие  на моль в  своих  белых  куртках, выдвинулись в
пятно мягкого,  но сильного  света ламп.  Кроме них  в зале  была  лишь одна
фигура. Она оперлась спиной о стойку бара, стряхивая  воду со светлых волос,
и что-то говорила одному из официантов, пытаясь перекрыть тяжелый рев  ливня
за открытыми дверями.
     Место походило  на большую пещеру;  ее мрак  рассеивали бра, изливавшие
желтый  свет. Один светильник освещал длинные светлые волосы женщины.  Когда
она обернулась,  чтобы рассмотреть вошедшего, глаза в свете лампы  оказались
ярко-голубыми, цвета зимородка.
     Он  подошел поближе и  второй раз в жизни взглянул на холодную  красоту
лица, которое не давало ему покоя несколько дней.


     Жизель  Видаль  выбрала  столик  около эстрады,  на  которой  музыканты
оставили  свои инструменты,  и села к ней  спиной. Позади  нее  в  полумраке
угадывались  формы  гитар,  да свисало  со  стула живописно брошенное  яркое
платье для фламенко.
     Она находилась  здесь уже час, глядя через  открытые двери на проспект.
Рейнер, продолжавший  все  так  же  держаться  в отдалении от  нее,  сначала
подумал, что женщина кого-то ожидает - но когда мимо проезжал автомобиль или
пробегал промокший человек, она, казалось, не замечала их.
     Вода все еще капала с его костюма.  Она  уже в первые минуты образовала
на полу лужу,  которая продолжала расширяться в сторону двери, в ней  плавал
чек из  бара. Шум дождя был оглушительным;  чтобы  заказать  себе  еще  один
коктейль, Рейнеру пришлось подойти к официанту и говорить  тому прямо в ухо.
Стремительный  поток воды несся по тротуару; переполненные желоба выкидывали
ленты цветной бумаги, оставшиеся от последнего карнавала, и разворачивали их
по шоссе; черная дворняга пыталась поймать в воде что-то живое  -  возможно,
птицу, застигнутую дождем в воздухе и сбитую на землю.
     Рейнер подошел поближе к официанту.
     - Кто эта леди?
     Но человек лишь пожал плечами и с мимолетной испанской улыбкой сказал:
     - Смелее вперед - и она ваша.
     Рейнер  не  стал  сразу заговаривать с нею,  так как надеялся, что  она
пришла  сюда для встречи  и он  сможет увидеть  еще  кого-нибудь с  одной из
сорока двух фотографий. Теперь же он был просто в недоумении: на столе перед
женщиной  стоял бокал,  но в течение  часа  она  не  прикоснулась к нему, не
выкурила ни одной сигареты, не развернула никакого журнала.
     Жизель  Видаль уставилась в открытую дверь,  словно загипнотизированная
несущейся  водой. Она  не смотрела на Рейнера,  но иногда, переводя взгляд с
потопа за дверьми на женщину, он успевал заметить движение головы, будто она
поспешно отводила глаза.
     Он  никогда не смог  бы забыть ее лицо или позу, в которой  она сидела.
Если  бы  ее  портрета  не  было среди фотографий, он все  равно был  бы рад
попасть сюда и смотреть на нее, так же, как сейчас.
     Где-то  в  пяти  тысячах  миль  отсюда,  возможно, близ  Парижа,  лежал
могильный камень с ее именем; конечно, она не могла знать об этом, хотя  все
же должна была.
     Рейнер  подошел   к  ней,  неслышный  за  шумом  дождя.  Она  удивленно
посмотрела на него.
     Он  уселся,  положил руки  на стол, сцепив пальцы и, не  отрывая от них
взгляда, сказал:
     -  Не ожидал увидеть вас снова. - Рейнер  умолк.  Тщательно продуманная
фраза должна была означать: "Я тоже был там".
     За  тот  час,  который  Рейнер  глядел  на  женщину  и  снова  и  снова
прокручивал  предстоящие действия в  мозгу, он понял одну очень важную вещь.
Пассажиры хотя и разделили друг с другом момент истины, должны были остаться
незнакомыми между собой. Пилоты могли всего лишь окинуть девяносто три  лица
беглым  взглядом, проходя из кабины в туалет.  Ни экипаж,  ни  пассажиры  не
узнали бы друг друга,  доведись им нормально приземлиться и попасть в здание
аэропорта.
     На ее прекрасное лицо,  конечно, глядели бы больше, чем  на большинство
других, но в салоне, похожем на трубу, никто не мог беспрепятственно подолгу
разглядывать ее.
     Его  собственное лицо  было  ничем  не  примечательно; о нем сказали бы
только "англичанин". Она  не узнала  бы его даже в таможне после нормального
приземления. Тем более теперь.
     - Кто вы? - ее голос был низким, но Рейнер ясно слышал его, несмотря на
шум дождя.
     Он ожидал услышать более сильный французский акцент. Собираясь подойти,
он думал,  не  стоит ли обратиться к ней  по-французски  и назвать по имени:
мадемуазель Видаль; но  это грозило  слишком сильно раскрыть карты. Лучше на
некоторое время остаться незнакомыми.
     - Мы не знаем, кто из нас кто, не так ли? - с улыбкой сказал он.  - Это
так опасно.
     Ее  неприступный вид  сложился давно  и  стал частью  внешнего  облика;
пальцы лежавших на столе рук сцепились и напряглись.
     - Вы следили за мной? - резко спросила она.
     - Все  мы следили друг за другом, ведь правда?  Или вы лишились памяти,
когда это произошло? Все было так впечатляюще.
     Рейнер видел, что она стиснула руки, пытаясь справиться с дрожью;  губы
женщины дергались, будто она не  доверяла  себе и пыталась найти правильные,
неопасные  слова. Если бы  он наблюдал за ней не так  внимательно, то мог бы
обмануться ее внешне спокойным видом:  Жизель твердо смотрела ему в  глаза и
не сменила позы с того момента, как он  сел рядом с ней. Он понял,  что  ей,
возможно, приходилось делать такие усилия в течение двух лет;  но все же она
сидела здесь по часу, даже не выкурив сигареты. Он выстрелил наудачу и попал
в цель:
     - Скоро я покину эту страну.
     - Как?
     Вопрос резанул ему слух. Значит, они были здесь в плену?
     - Это еще не точно, - ответил Рейнер, слегка улыбнувшись, чтобы  она не
подумала, что он скрывает от нее правду.
     - Когда вы уезжаете?
     - Это еще не точно, - повторил Рейнер и понял странную вещь: ему больше
не хотелось уехать из этого адского места. Ее "когда вы уезжаете?" опечалило
его и вызвало всплеск эмоций.
     - Думаю, вы и сами пробовали, - небрежно сказал он.
     Он не знал, в чем была ошибка, но этим вопросом мгновенно превратил  ее
во врага. Глаза  женщины  стали холодными,  а  голос прорезался  сквозь  шум
дождя:
     - Я никогда не пробовала. Я совершенно не хочу уезжать.
     - Вы когда-нибудь раньше видели мое лицо? - спросил Рейнер.
     - Нет.
     - Тогда чего же вы боитесь?
     - Я не боюсь. В этом городе никто не станет иметь дела с незнакомцем...
со шпионом.  -  В  последнем  слове  слышалось  глубокое  презрение;  Рейнер
подумал,  что  оно  было  вызвано  вспышкой  гнева, а не являлось обдуманным
оскорблением, поскольку она добавила: - Может быть, вы и не шпион...
     - Мир круглый, - ответил он, - и очень маленький.
     Она вновь посмотрела на дверь - там сквозь шум дождя донесся похожий на
выстрел  звук  захлопнувшейся  дверцы  автомобиля.  Женщина встала настолько
поспешно, что ее бокал зашатался, упал  и разбился, пока она не оборачиваясь
шла между островками  желтого света.  В бар вошел мужчина  и  снял шоферскую
фуражку.  Жизель  Видаль  приостановилась,  ожидая,  пока  он  расплатится с
барменом, а затем вышла. Она медленно шла даже по тротуару, где  поток воды,
конечно, сразу же  насквозь промочил  ее туфли.  Шофер обогнал ее, распахнул
дверь "мерседеса", женщина села и сразу же тронула машину с места.
     Рейнер подошел  к  дверям  и успел заметить номер белого микроавтобуса,
двинувшегося вслед за  "мерседесом".  Он  записал  его, а  рядом  по  памяти
записал номер машины, на которой приехала Жизель.
     Он  вернулся и сел на прежнее  место. Один из официантов вытер пролитый
коктейль и собрал мелодично  звеневшие осколки  стекла.  Казалось,  будто он
трогает струны какого-то инструмента, лежащего в тени на полу.
     Когда  аромат ее  духов улетучился,  Рейнер вышел из ресторана  и пошел
пешком в гостиницу,  держась  под черными облаками древесных крон; его  ноги
почти по щиколотку погружались в воду.

     Он обнаружил  сотрудника  службы безопасности  авиакомпании  Уиллиса  в
гостинице, когда тот  у  стойки  портье отправлял  письмо. Портье  облизывал
марку нового выпуска, с портретом президента Икасы.
     Уиллис сказал по-испански:
     - Вам повезло - страну возглавляет такой человек, как ваш президент.
     -  Очень повезло, сеньор. - Портье  пришлепнул марку кулаком, чтобы она
получше приклеилась.
     - Привет, Уиллис, - окликнул Рейнер.
     Сотрудник  службы  безопасности  посмотрел  на его промокший  до  нитки
костюм и криво улыбнулся.
     - Забыли зонтик?
     Они обменялись  рукопожатием.  Уиллис  был  высоким,  тощим  и  сутулым
человеком с устремленными  куда-то  вверх маленькими глазками. Казалось, что
он все  время разглядывает невидимую  стену и  не может решить, стоит ли ему
влезть на нее  и посмотреть, что же за ней  находится. На плаще Уиллиса было
всего несколько больших мокрых  пятен от дождя: должно быть, он приехал сюда
от причала гидросамолета на такси.
     -  Давайте выпьем, -  предложил Рейнер,  и они сели  под лампой  в углу
зала. Уиллис передал ему письмо от председателя.
     "Со всех точек зрения, Вы просто великолепно справились там с делами, и
мы решили - как видите  -  послать Уиллиса, чтобы он принял от Вас эстафету.
Пожалуйста, возвращайтесь  ближайшим  удобным рейсом. Я буду ожидать  Вашего
возвращения, чтобы выразить мою искреннюю  благодарность за отличную работу,
которую Вам  удалось проделать в  условиях, которые, как мне  известно, были
чрезвычайно  тяжелыми". Это  казалось вполне  естественным.  Его оторвали от
обычных обязанностей  в лондонском аэропорту, исполнение которых  доставляло
ему удовольствие, и послали на экватор в жаркий сезон для охоты за химерами,
причем  в  страну,  которую  он, как было известно, вообще  терпеть  не мог.
Несколькими днями раньше он радостно помахал бы этим письмом  над головой  и
бросился бы упаковывать чемоданы.
     Даже благодарность  была высказана  в письме  не  случайно:  эти слова,
скорее всего, продиктовал сам Гейтс, уговоривший его приехать сюда.
     - Я сдаю вам дела, - сказал он Уиллису, - впрочем, это вы, наверно, уже
знаете.
     - Да. Но вы не  кажетесь  от этого счастливее.  - Уиллис  глядел поверх
него куда-то под потолок.
     -  Я  слегка  промок.  -  Рейнер  положил  письмо  на  стол. -  Если не
возражаете, я пойду в номер и попытаюсь отжать из себя воду.
     За  пятнадцать  минут,  которые  потребовались,  чтобы  принять  душ  и
переодеться в сухую одежду, он успел  подумать. Когда Рейнер вновь  вышел  в
холл, Уиллис изучал большой план города, висевший на стене.
     - Это здесь? - спросил Уиллис, ткнув длинным бледным пальцем в карту.
     - Да. Бар Вентуры.
     -  А  где Марш  ловил свою  рыбу? - Он не упомянул название или имя Эль
Анджело, так как в двух шагах находился портье.
     - Здесь.
     - Хорошо. Где мы можем поговорить?
     - Если соблюдать осторожность, то прямо здесь.
     -  Хорошо.  - Они  снова сели,  и Рейнер обнаружил, что  его раздражает
профессиональный подход  этого человека и его  интонации: "Здесь  болит? Да?
Хорошо!". Он мог бы потерять часть своего спокойствия завтра, поднимаясь под
лучами здешнего солнца по бесконечной лестнице к Вентуре.
     Уиллис говорил очень спокойно, перегибаясь длинным телом через стол.
     -  Они не включили  это  в  письмо, но  я  от  имени  правления  должен
попросить вас  ничего никому не говорить. Абсолютно ничего абсолютно никому.
- Слова сопровождала холодная как лед улыбка. - Совершенно секретно.
     - Неужели пресса что-то пронюхала?
     -  Э-э, нет. Абсолютно  ничего  и никому. Это слова  Гейтса. Теперь вы,
конечно, пожелаете поскорее  смыться  от  всего  этого. -  Он  посмотрел  на
запертое  окно,  за   которым  дождевые  капли,  разбиваясь  о   подоконник,
непрерывно  обдавали  стекло брызгами. -  Хотя  должен предупредить,  что  в
Лондоне, когда  я  уезжал,  было  почти  то  же самое.  Не  будете ли  добры
поделиться со мной тем, что вам удалось узнать?
     Рейнер совершил настолько  странный поступок, что сам себе удивился. Он
рассказал  Уиллису о Вентуре и  попытке подкупить его, и о женщине,  которую
видел на тротуаре Авениды-дель-Мар четыре дня тому назад. Но он не рассказал
ему о сцене, которая произошла в ресторане всего за час до их беседы. Им был
нужен Линдстром.
     - Вы сказали, что заметили номер "мерседеса".
     Рейнер назвал ему номер.  Но не сказал при  этом,  что  видел, как этот
автомобиль проезжает по шоссе вдоль полуострова.
     Все зависело  от  ответа Гейтса  на  телеграмму,  которую он  собирался
послать. Пока он не  прибыл, Уиллис мог разгребать любые норы, как хотел. Он
умел это делать.
     - Что вы обо всем этом думаете, мистер Рейнер? Мне бы ваше мнение очень
пригодилось.
     Это добавление было совершенно излишним. Уиллис и Гейтс были очень милы
со своим добрым стариной Рейнером.
     -  Я полностью  уверен,  что Вентура  знает,  где находится  Линдстром.
Думаю, что  он  должен  был  рассказать Линдстрому о моем интересе, особенно
после того, как раньше его узнал Марш. Маловероятно, что Линдстром появлялся
в баре Вентуры после встречи с  Маршем, еще менее вероятно, что он  появится
там теперь.  У меня  также  вызывает сомнения человек  по имени Луис. У него
страшный шрам на лбу и всего одна рука. Его сын, Пепито, находится в тюрьме;
его вместе  с  группой  студентов  схватили,  когда  они  пытались  взорвать
железную  дорогу.  Поэтому  Луис очень  ожесточен. -  Он обвел зал  праздным
взглядом. - Похоже, в этой стране не слишком жалуют важных шишек. По крайней
мере, здесь.
     -  Точно!  -  Уиллис  шлепнул по  столу, как будто  приклеивал почтовую
марку.
     Рейнер  рассказал все, что мог, за  исключением  сцены в  "Ла-Ронде", и
наконец поднялся.
     -  Полагаю,  вас не  слишком  раздосадует, если я  еще  некоторое время
пробуду здесь, занимаясь этим делом?
     Уиллис вскинул на него маленькие честные глазки.
     - Я был бы только рад.
     Рейнер отправился  посылать свою телеграмму. Очевидно, Уиллис полагался
на  лондонское  начальство,  которое   должно   было  отозвать  Рейнера   из
Пуэрто-Фуэго, и мог позволить себе порадоваться его предложению.
     Рейнер  испытывал   совершенно   определенные  чувства.  Он  был  готов
поставить свой палец на пари, что его отзывают для того,  чтобы  он не узнал
слишком много, хотя доказать это никак не мог. Письмо Гейтса было совершенно
естественным;   пара    любезностей,   отпущенных   Уиллисом,   могла   быть
просто-напросто признаком хорошего самочувствия или радости по поводу  того,
что он сменил наконец место работы - Сингапур на Агуадор.
     Телеграмма  гласила:  "Прошу  разрешения  остаться  на несколько  дней.
Убежден, что могу все завершить". Первый текст, написанный на другом бланке,
имел совсем иное содержание: "Подхватил песчаную лихорадку" - как оправдание
задержки;  но он  выбрал другой  вариант для  того, чтобы с  определенностью
выяснить,   действительно  ли   они  не   были   заинтересованы   в   успехе
расследования.
     Отправив  телеграмму,  он  совсем  было решил  вернуться  и  рассказать
Уиллису о сцене  в "Ла-Ронде", поскольку  это  расследование рано или поздно
должно было коснуться нескольких тысяч человек, если, конечно, хоть какие-то
его успехи станут  достоянием  общественности. Но тут в его мозгу зародилось
сомнение, слишком  ужасное  для того,  чтобы он  мог позволить себе чересчур
раскрыться на этой стадии. Нет, он будет ждать ответной депеши из Лондона.
     Ее доставили в гостиницу перед полуночью, когда дождь ослабел  и кратер
вулкана снова проглянул сквозь туман, как  отдаленное кроваво-красное  пятно
на темном небе.
     "Прошу немедленно вернуться".
     Но Рейнер уже твердо  решил, что останется,  какие бы трудности  его ни
ожидали.


     Два самца меч-рыбы метались в смертельной схватке посреди гавани, то  и
дело выпрыгивая  в  полуденный знойный  воздух;  самки  видно  не было.  Они
носились по замершей в межень воде, вздымая клочья пены, и походили издалека
на два ножа, режущих в клочки ватное одеяло.
     Солнце достигло зенита, и тени исчезли повсюду, за исключением обширных
крон  деревьев  и  широких тентов. Около  кучки вулканической золы,  которую
дождевые потоки  намыли у причальной стенки  прошлой  ночью, стоял  лишенный
тени Уиллис,  тощий  и неподвижный,  как аист. Он рассматривал кучку агентов
гостиниц, казино и борделей, ожидавших подхода катера от гидросамолета.
     Все  эти агенты - индейцы, негры, метисы, мулаты, креолы, испанцы - все
они продажны.  Уиллис  искал  среди них наиболее  умного на вид.  Прибывая в
незнакомый город, он  узнавал от этих агентов гораздо  больше, чем из любого
другого источника. Это был для него,  возможно, тысячный по счету незнакомый
город, и он  механически  совершал обычную  процедуру  выбора  осведомителя,
размышляя при этом о чем-то совершенно другом.
     Он думал о Рейнере, который перепутал все его карты. Он не  должен  был
оставаться  в  Пуэрто-Фуэго;  напротив,  ему  следовало вернуться в  Лондон.
Профессионализм этого  человека и его преданность  своим  обязанностям  были
известны  в  T.O.A.  А  обеспечение  безопасности авиакомпании  в  круг этих
обязанностей никаким боком  не входило. Помимо всего прочего, Уиллис сожалел
о его упрямом решении остаться в Агуадоре. Гейтс сказал ему:
     - Рейнер хорошо поработал  там, но мы отзываем его по двум причинам: он
узнал вполне достаточно для того, чтобы вы могли уверенно продолжить дела, и
может  вернуться  к  собственной работе. Может  также  выясниться,  что  нам
придется  и  дальше  держать язык за  зубами,  со всеми  вытекающими  отсюда
последствиями.  Вы  видите  основания  для осмотрительности, а он  нет;  это
естественно. Пожалуйста, не забудьте сообщить ему от моего  имени, что он не
должен  говорить абсолютно ничего  и никому. Наша  авиалиния перенесла сразу
несколько ударов  из-за  несчастного  случая с лайнером, и конкуренция стала
куда   жестче,  чем  когда-либо  прежде.  Мы  хотим  избежать  любой  утечки
информации прежде, чем  сможем  представить Министерству  авиации достаточно
фактов - если, конечно, почувствуем, что это целесообразно сделать, учитывая
интересы всех заинтересованных сторон.
     Выбрав несколько  ключевых слов  из  стереотипной  бессмыслицы,  Уиллис
получил отправную  точку. Это  была  его  работа  - сообщить  о  результатах
расследования  руководству Трансокеанских линий и предоставить  им выбирать,
как поступить с этими сведениями. Но Рейнер мог  и не понять его и совершить
какие-нибудь очень неуклюжие поступки.
     В  конце концов, Уиллис  всегда предпочитал работать  один,  не  считая
неизбежных контактов с Интерполом и представительствами Т.О.А. в аэропортах.
Рейнер оказался на  одной тропе с  ним, а это ни в  коей мере не заслуживало
одобрения.
     Короткими  решительными  шагами  он  направился по  раскаленным  камням
причала к индейцу в чистой рубашке и с аккуратной прической.
     Вода посреди  гавани  была все еще спокойной;  ее разрезал лишь плавник
первой из акул, явившихся полакомиться мертвой меч-рыбой.

     Грузовик рыбаков, низко  просев на рессорах под тяжестью улова и тяжело
переваливаясь, ехал  по береговой дороге. Эль Анджело и мальчик вернулись на
лодку, и это выглядело проявлением  гнева Божьего: ведь теперь им нужно было
отмыть суденышко дочиста и  привести  его  в  готовность к следующему  рейсу
несмотря на то, что лучи полуденного солнца нещадно бьют по песку, в который
за миллионы прошедших полудней обратились некогда возвышавшиеся здесь скалы.
     Гайамо то и  дело  бросался в  море и  снова выскакивал на берег, чтобы
хоть немного охладиться. Его не останавливало даже недовольство Эль Анджело,
как, впрочем и то, что  в  прилив в двух-трех футах  от  берега  можно  было
наткнуться  на  синюю  акулу,  которые  собирались  сюда,  чтобы  поживиться
выброшенной приманкой или внутренностями выпотрошенной рыбы. Он возвращался,
разбрызгивая  похожие на  жемчужины  капли,  довольный мимолетным  ощущением
прохлады и собственной смелостью.
     Рейнер подошел к лодке  и обратился по-испански к огромному  бородатому
человеку, который ответил:
     - Поговорим чуть позже. Подождите в моем доме, там тень.
     Рейнер  поднялся по горячему  песку к  лачуге,  построенной из дерева и
кирпича-сырца.  Большую комнату украшали сети  и пробочные  поплавки, других
помещений не было.  Он знал, что под  "домом"  Эль  Анджело  имел  в виду не
здание со  множеством комнат,  а именно его собственное  место жительства на
земле. Место, где,  возможно, жил его отец, где родился и, вероятно, однажды
умрет он  сам. Хотя  в доме, конечно,  была тень,  но падающие  отвесно лучи
полуденного солнца так нагрели здание, что  приходилось следить за дыханием,
сознательным  усилием  втягивать  тяжелый  воздух  в  легкие  и  выталкивать
обратно.  Он  пришел  сюда, чтобы  найти  мальчика-индейца по имени  Гайамо.
Предварительно  пришлось  провести  множество  расспросов,  начатых  в  баре
Вентуры  в  тот  самый день,  когда  он  попытался подкупить его  владельца.
Вентура  -  Луис  -  Пепито,  сын  Луиса  -  студенты,  пытавшиеся  взорвать
феррокарриль - среди них был мальчик Гайавата Мозес.
     Ему было необходимо  разузнать  побольше о Луисе, чье  второе имя,  как
удалось выяснить, было Пуйо. Мальчик мог бы помочь ему.
     Он сказал Уиллису в гостинице этим утром:
     - Я еще  немного пробуду здесь, в  городе,  на тот случай,  если  вдруг
понадоблюсь вам.
     -  Сочувствую.  Я   знаю,  что  вы  ненавидите  эту  страну.  -  Уиллис
отвернулся,  не задавая  прямого вопроса и  не  выражая  никакого удивления.
Рейнер  ушел из гостиницы раньше, намереваясь исчезнуть из его поля  зрения.
Если  он  собирался выяснить  как можно  больше  правды  прежде, чем  до нее
доберется Уиллис, ему следовало упорно трудиться.
     И теперь,  находясь в доме Эль  Анджело, Рейнер задавал себе вопрос: не
понапрасну  ли  он  тратит время?  Полезнее  было  бы  найти  Луиса  Пуйо  и
поговорить с ним, прислушиваясь к  тончайшим  оттенкам  высказанных слов; но
таким  образом  он  мог  бы  сойтись на одной  дорожке с  Уиллисом. Было две
причины,  по которым он желал  избегнуть  этого.  Одна из них  была  та, что
Уиллис профессионал и должен желать работать в одиночку.
     Он смотрел на большую карту, занимавшую  всю стену лачуги  Эль Анджело.
Это  не  была типографская  работа,  чертеж был  тщательно  сделан  вручную;
вероятно, самим Эль  Анджело. Масштаб был  неразборчиво обозначен  в  углу -
похоже  было,  что  он составлял  один  дюйм  на милю. Береговая линия  была
проложена небрежно,  за  исключением  тех мест, где  были  ручьи и  причалы,
представляющие  особый интерес для  рыбаков. Зато  океан  был  размечен куда
точнее,  и по различиям в разметке - кое-где использовались чернила, кое-где
карандаш, цифры  были неодинакового размера -  становилось  ясно, что  карта
составлялась  небольшими участками  и,  вероятно,  в течение многих лет. Это
была, скорее  всего, попытка зафиксировать  всю сумму  знания Эль Анджело об
этих морских водах: рейс, занявший целый день, в течение которого, возможно,
разыгрался шторм и был утерян  такелаж, стал крошечным числом на этой карте,
результатом измерения глубины или скорости пересеченного течения.
     Большой кусок карты был покрыт потеками от ливней, с которыми не смогла
совладать крыша лачуги, весь холст был засижен мухами, многие отметки трудно
было разобрать, но Рейнер знал,  что карта должна была являться самой ценной
частью  собственности  Эль Анджело,  даже дороже  лодки.  Лодку  было  легче
построить и купить, чем сделать такую карту. Из этого следовало, что домишко
на пляже был всего лишь его жилищем. Настоящим домом Эль Анджело был океан.
     Он заметил  крошечный  крест случайно.  В дюжине мест  были  отметки  о
затонувших судах: чернильный кружок с краткой легендой - несколькими словами
по-испански: "Пробит борт, 50 фатомов,  возможно, "Ла-Фиренца", 1908 ... Лот
запутался, поднята деталь лебедки с клеймом "Коллет и Браун" Неизвестное..."
Большинство затонувших судов  находилось около  линий, обозначавших  длинный
риф, протянувшийся с  севера  на юг параллельно побережью,  приблизительно в
тридцати  милях  от  него. За рифом  начинались большие  глубины -  двести и
больше фатомов. Отметки показывали, что Эль Анджело,  без  всякого сомнения,
был  квалифицированным  океанографом - за зоной больших  глубин обнаружилось
подводное плато со средней глубиной в шестьдесят пять фатомов.
     Маленький  вертикальный  крест  находился  как  раз   на   этом  плато,
приблизительно  в  пятидесяти   морских  милях,  почти  точно  на  запад  от
Пуэрто-Фуэго.
     -  Теперь мы можем поговорить, - сказал Эль Анджело, войдя в лачугу. Он
снял с плеча тяжелый моток линя и повесил его  на  вбитый в стену костыль. -
Вы не испанец и все-таки хорошо владеете этим языком. Как вам удается?
     - Не очень.  Боюсь, мой испанский далеко не  столь изыскан, как  ваш. -
Фразы Эль Анджело были построены прямо-таки по-библейски, в его речи не было
и тени диалекта.  Рейнер  отошел от карты  и добавил: -  Я хотел бы половить
рыбу. - Сказать: "Я приехал половить рыбу" было бы ошибкой,  так как Вентура
знал, что он находился здесь уже больше месяца и за это время даже близко не
подошел  к лодке. Вентура  - Пуйо  -  Пепито  - Гайамо  - Эль Анджело...  Вы
никогда не говорили с кем-то одним, но всегда со многими.
     Эль  Анджело  отошел  от  стены и  остановился  перед Рейнером,  сложив
огромные ручищи.  В считанные секунды там, где они касались тела, засверкали
крупные капли пота и по смуглой коже побежали ручейки.
     - У  меня здесь не так давно был другой англичанин, его звали Мархе. Вы
его не знаете?
     - Как, вы сказали, его имя?
     - Мархе.
     - Нет, не знаю такого.
     Рейнера так  и подмывало обернуться и снова посмотреть на карту,  но он
не сделал этого. Интересно, что сказал бы Уиллис при виде  этого  маленького
вертикального  крестика?  Наверно, выдумал  бы какую-нибудь чертовски ловкую
штуку. Уиллис был профессионалом.
     - Вы ловили рыбу когда-нибудь? - спросил испанец. - Большую рыбу?
     - Нет. - Лгать бесполезно, потому что в лодке его  невежество  сразу же
проявилось бы.
     - А  почему  же вы хотите ее  ловить? - На великолепной бороде сверкали
сбежавшие с висков струйки пота.
     - Зачем люди забираются на горные вершины?
     - Чтобы подчинить их себе.
     - Ну вот... - Рейнер пожал плечами.
     - Вы уже  знаете кое-что об акуле, -  сказал Эль Анджело, как будто эти
слова убедили его. - Вы знаете, что если вы не сможете подчинить ее себе, то
она вполне может завладеть вами. Это то же самое, что и с быками.
     - Менее опасно, я бы сказал.
     - Вы хотите, чтобы я взял вас в мою лодку ловить акул?
     - Да.
     - Тогда вы должны  понять, что это опасно. Я всегда  настаиваю на этом:
мой гость должен знать об опасности. Завтра  вы увидите это сами, но сначала
нужно объяснить на словах.
     - Я учитываю ваше предупреждение. - Он обернулся  и посмотрел на карту.
- Насколько далеко от земли мы уйдем?
     - Мы  пойдем туда, где  ходит  рыба. А  это  может быть  где угодно. На
рассвете моя лодка будет готова. Это время вас устраивает?
     - Прекрасно. - Он отвернулся от карты, так  как Эль  Анджело не проявил
желания что-нибудь показать на  ней. Раз  они пойдут "куда угодно", то кроме
как взмахом руки этот маршрут на карте не покажешь.
     - Я беру сотню песо за день, - сказал Эль Анджело. - Мы возвращаемся на
закате.  -  Он  скептически  посмотрел  на  Рейнера. - Или  раньше,  если вы
пожелаете.
     - Как только наловим больше, чем может поднять лодка.
     Эль  Анджело расслабленно уронил руки вдоль тела и чуть  повернул  свое
большое тело, но посетителю вдруг стало ясно, что наступило время прощаться.
Рейнер вышел на пляж и, пока шел  до дороги, почти физически ощущал  тяжесть
солнечных лучей.
     На  открытом  месте было невозможно думать. Позже  он должен попытаться
изобрести  какой-нибудь  способ  навести  Эль  Анджело на  разговор. Не было
никакой надежды уговорить капитана взять  от  берега курс  точно  на запад и
держаться его  на  протяжении  пятидесяти  миль. Независимо от  того, что он
нашел, этот  человек  поставил на  карте  не чернильный  кружок,  а крест, и
сделал это, конечно, исходя из своих собственных сугубо личных целей.

     Лишь раз, уже ближе к вечеру, Рейнер увидел  Уиллиса, когда тот выходил
из   городской   конторы    Национального   управления    авиаперевозок   на
Авенида-дель-Мар.  Он шел  короткими решительными  шагами по противоположной
стороне  улицы, новая панама  нелепо выглядела на его  длинной тощей фигуре.
Если он и заметил Рейнера, то не подал виду.
     Стоя под прохладным душем в гостинице,  Рейнер вдруг  осознал еще  один
вопрос.  Что  же  все-таки  заставило  его  остаться  в  Пуэрто:  то  ли  он
почувствовал вкус, проводя это расследование, которое вскоре разрастется  до
неведомых размеров, то  ли причиной  послужило то, что он вошел в "Ла-Ронду"
во время  дождя  и  простоял  там  час,  глядя  на  женщину,  прежде чем они
обменялись несколькими словами? Жизель... Даже имя было прекрасным.
     Но  мысль   была  дурацкой,   и  Рейнеру   пришлось  ворчливо  прогнать
воспоминание о  том,  что вчера вечером,  когда  он вошел  в эту  комнату  и
постоял некоторое время у открытого окна, глядя на берег ненавистной страны,
он впервые подумал, что вершина  Катачунги, пылающая в черном небе, выглядит
красиво.


     В  шести  милях от берега море  было  абсолютно  спокойным.  Когда звук
двигателя  стих,  наступила  такая  тишина,   что   заложило  уши.  По  воде
расплывался длинный  след,  оставленный лодкой; невдалеке он терялся в дымке
испарений, поднимавшихся с поверхности.
     За  всю дорогу  Эль  Анджело заговорил  только  однажды,  когда  Рейнер
спросил у него название показавшегося на юге острова.
     - Это остров Ла-Пас.
     В море лежала бесплодная скала, похожая на кулак. Рейнер слышал об этом
острове, но ни разу не был рядом с ним.
     - Сколько там каторжников?
     - Тысяча душ.
     Во  вчерашней  газете было  напечатано  сообщение о  том, что президент
Икаса пообещал расследовать условия содержания на острове,  потому что месяц
назад  там произошел  бунт среди  заключенных,  пятнадцать  охранников  было
убито, а известия об этом событии достигли материка. Сегодня, проходя в миле
от утеса, ни  Рейнер, ни Эль  Анджело, ни Мозес  Гайавата  не слышали оттуда
никаких отзвуков волнения Он снова обрел соответствие своему имени -  Остров
Мира.
     Гайамо, присев на корточки  на баке лодки,  смотрел в воду, куда минуту
назад опустили красный узел свежих потрохов. Перед этим они уже стояли милях
в  трех  от   берега,  время  от  времени  заставляя   суденышко   описывать
неторопливый  круг и волоча за собой  приманку, но так и не  увидели ничего,
кроме  небольшого  косячка  летучих  рыб;  Тихий океан  был  неподвижен, как
мертвый.
     Рейнер  прежде не  понимал,  насколько  трудно  будет  разговорить  Эль
Анджело.  Когда  этот человек не управлял  лодкой и  не  разбирал снасти, он
пристально смотрел на воду, неподвижный, как  корабельная носовая статуя.  И
обращаться к нему в  это время было  бы  так  же  кощунственно, как кидать в
статую камни. Мальчик тоже не разговаривал, хотя и знал, что этот англичанин
понимает  по-испански;  в  благоговейном  ужасе,  вызванном  сосредоточенным
состоянием его капитана, он молча сидел в стороне.
     Перегнувшись  через  транец,  Рейнер   увидел,  что  вода   изумительно
прозрачна.  Она,  похоже, даже  светилась изнутри, люминесцентно ясная,  как
будто впитав в себя белесое тепло неба. В глубине не было видно ни малейшего
движения.
     Временами слышалось, как хлюпает под форштевнем чуть заметная волна, но
большей частью было настолько тихо,  что он слышал даже дыхание Эль Анджело.
Тот твердо  стоял, широко расставив ноги, его большая голова поворачивалась,
как  у  насторожившегося  на  охоте  зверя,  все чувства были  настроены  на
выслеживание мельчайших признаков  приближения добычи. Однажды на протяжении
этого часа небо незримо пересек самолет, его тонкий слабый звук был похож на
писк комара, попавшего в невидимую сеть.
     Море,  придавленное  солнцем,  было  абсолютно  спокойным.  Лодка  была
неподвижна.
     -  Перед  приманкой,   -  вдруг  сказал   Эль  Анджело.  Гайамо  быстро
придвинулся к нему, пристроив руку козырьком над глазами. Рейнер тоже прошел
вперед. Он  остро сознавал свое невежество: ведь он даже не знал, следует ли
ему  оставаться  на месте, не издавая ни звука, или  присоединиться к  двоим
рыбакам на носовой палубе.
     Он был в середине лодки, когда вода в футе от правого борта потемнела и
под поверхностью  воды, не  доставая до  нее плавником, проплыла акула.  Она
была длиной в половину лодки. Эль Анджело метнул линь, на конце которого был
закреплен  огромный, больше  его кулачища, стальной крюк  с  наживкой.  Линь
просвистел  в  воздухе,  а вода  вспенилась  в тот  же  миг,  когда  наживка
коснулась поверхности и окрасила кристально прозрачную воду красным.
     -  Держите!  -  Эль  Анджело  повернулся к  Рейнеру  и  перебросил  ему
несколько петель каната. - Упритесь ногами в люк и держите крепче, когда она
потянет.
     Мальчик разложил  линь,  чтобы  он  не  запутался, и побежал в корму за
шестифутовым  гарпуном.  Рейнер,   твердо  встав  около  люка,  увидел,  что
поверхность  воды перед носом  лодки  забурлила.  Там  сразу несколько  акул
принялись  потрошить   приманку.   Воду,  минуту   тому   назад   совершенно
неподвижную, теперь  пенили  плавники;  мелькали  белые животы  -  это акулы
переворачивались на спину, чтобы вцепиться в добычу. Самая проворная из акул
вцепилась  в  связанные  узлом   внутренности  вчерашней  добычи,  и  кверху
поднялось кровавое  пятно.  В  тот  же миг  линь в руках Рейнера  дернулся и
натянулся с  такой силой, что его прижало к брусу полубака. Англичанин издал
непроизвольное рычание.
     - Выдайте слабину, пусть побегает! - сразу же крикнул Эль Анджело.
     Через  борт полетел второй линь, и  мальчик метнулся, чтобы не дать ему
запутаться,  так как серповидные челюсти  схватили наживку прежде,  чем крюк
коснулся поверхности:  рыба вырвалась из-под  воды,  изогнув свое сверкающее
блеском синего металла  тело,  и скрылась. Линь тут же туго  натянулся. Стая
акул, терзающих  приманку, и две, попавшиеся  на крючок,  поднимали  фонтаны
пенных  брызг.  Линь, который держал Рейнер, был  туго  натянут:  гигантская
рыбина устремилась в глубину. Когда же человек или рыба пытались потянуть на
себя, он вибрировал, как тетива напряженного лука.
     - Выпустите слабину! Дайте ей место!
     Эль  Анджело вываживал зацепившуюся акулу. Вот на палубу у  борта легло
одно кольцо каната, другое,  третье... Наконец длинная темная тень оказалась
перед  самым  форштевнем  и вода  вскипела  под отчаянно работающим хвостом.
Рейнер  продолжал  бороться  со  своей  рыбой,  когда  Гайамо  подал  гарпун
капитану. Эль Анджело взял его, быстрым движением завел линь на утку и  стал
выбирать  момент  для  смертельного  удара.  Мальчик,  затаив дыхание, стоял
поодаль. На мгновение рыба, как несущаяся торпеда, показалась на поверхности
воды, и гарпун сразу же глубоко вошел ей в глаз.
     Они  принялись крутить лебедку,  закрепленную на фок-мачте, и  выбирать
гарпунный трос. Рейнер  в это время стоял спокойно, линь в его руках  был не
напряжен. Когда акула  Эль Анжело  перевалилась через борт, солнце полыхнуло
во всю длину ее синего тела и позолотило скатывающуюся воду. Огромная рыбина
легла поперек носовой палубы,  и  доски заскрипели  под  ее тяжестью. В этот
момент хвост акулы  хлестнул Рейнера по руке,  ободрав  ему кожу от локтя до
плеча. Неожиданный удар заставил  его качнуться  к грот-мачте, но Пол тут же
восстановил равновесие, выбрал  слабину на лине  и принялся вываживать рыбу.
Отражавшееся в воде солнце слепило его, однако он продолжал натягивать линь,
хотя  рыба на  противоположном конце отчаянно  изгибалась и дергала назад. В
конце  концов  она оказалась  в  ярде  от борта,  перевернутая  кверху белым
брюхом.
     Две акулы  напали на раненую прежде, чем ее успели вытащить лебедкой, и
Эль  Анджело яростно взревел, обрушив на  них гору  проклятий. Именно это он
ненавидел  в них и  именно к  этому не мог  привыкнуть -  к их каннибализму,
слепому стремлению жрать себе подобных, когда те еще живы, несмотря даже  на
то, что они ведут смертельную схватку с их общим врагом - человеком.
     Рейнер изо всех сил упирался в фальшборт, пот больно щипал его глаза, а
яркий свет слепил  их. Он  уже понял, как мог человек проклинать рыбу: между
человеком  и рыбой существовала связь, не имевшая  ничего общего с натянутым
между  ними   канатом  -   это   была   непредсказуемость  исхода   схватки,
происходившей  в  пустынном  море.  Дважды  Рейнер  чуть  не  выпустил  туго
натянутый канат, но его остановило странное чувство - этим  он опозорился бы
перед  врагом.  Не  перед  Эль  Анджело или  мальчиком, но перед  чудовищем,
сопротивлявшимся ему с силой, какую он прежде и представить себе не мог.
     Он  выбрал еще ярд линя, а затем правая нога скользнула по слизи на дне
лодки, Рейнер  споткнулся о ванту  и стукнулся головой  о мачту. В это время
рука  Эль Анджело  стремительно  обхватила его  поперек груди и  остановила.
Мальчик  что-то  крикнул и прыгнул  с бака, держа в руке гарпун. При этом он
обошел подальше пасть акулы, потому что,  крикнул  он, акула не мертва, пока
не воняет - это вам может подтвердить Пуйо, однорукий Пуйо.
     Рейнер  не видел, что происходило  в  следующие  несколько  секунд,  но
почувствовал, что линь снова натянулся. Когда натяжение ослабло,  он упал на
дно лодки, так как Эль  Анджело  выпустил его, чтобы взять гарпун. Затем они
вместе с мальчиком что-то выкрикнули, взвизгнула лебедка, и канат в  руках у
Рейнера провис, на этот раз окончательно.
     Эль Анджело окликнул  его, напомнив об осторожности; в это  время акула
за бортом взмахнула хвостом, окатив всю лодку водой, будто ударила волна.
     Рыбу вытащили  из  воды,  положили наискось на носовой палубе, рядом  с
первой, и Гайамо с бешенством страха принялся колотить ее.
     - Ты испортишь шкуру,  -  остановил его Эль Анджело.  Он  дважды сильно
ударил акулу  гарпуном, а затем  подошел  к  Рейнеру.  - А  теперь мы пойдем
домой, - сказал он.
     Под жаркими  солнечными  лучами кровь на виске, где Рейнер ссадил кожу,
ударившись  о мачту, успела  свернуться, а рука стала  темно-красной по всей
длине.
     Эль  Анджело взял бутылку коньяка, стиснул руку Рейнера так, что он  не
мог ею пошевелить, и направил на рану золотой поток. Рейнер каким-то образом
смог удержаться от вскрика боли.
     -  Кожа акулы обдирает как рашпиль, -  сказал испанец, - но она чистая,
не то, что укус. Все, теперь домой.
     Спирт успел улетучиться, и Рейнер снова был в состоянии разговаривать.
     - Поймав только две рыбы? Мы остаемся здесь.
     Эль Анджело приказал  мальчику запустить  мотор, а сам  начал  выбирать
канат с приманкой.
     - Нет никакой нужды возвращаться, - продолжал Рейнер.  - Я только начал
входить во вкус.
     - Мы идем.
     - Я плачу сто песо за  день, а у нас остается еще целых четыре часа  до
заката!
     Эль Анджело освобождал руль.
     - Вы не будете платить.
     - А я буду настаивать на том, чтобы полностью расплатиться.
     - Я не возьму.
     Лодка уже легла на курс, и стая акул рассыпалась, чтобы вновь собраться
на чью-то кровавую тризну в каком-то другом районе океана.
     - Эль Анджело, если мы сейчас пойдем домой, завтра я не выйду в море на
вашей лодке!
     - Вы не выйдете в море ловить акул  ни на чьей лодке самое  меньшее три
дня. Утром вы вспомните мои слова.
     Рейнер был в бешенстве, так как сто песо проделали ощутимую брешь в его
бюджете, а на то, что компания вышлет  ему  еще денег -  теперь, после того,
как его отозвали - надежды не было. За эти сто песо он  должен был сразиться
еще  с  несколькими  акулами,  причем  сделать  это  аккуратнее  и  получить
значительно больше времени  для разговора с  Эль Анджело в надежде повернуть
беседу в нужное русло.
     - Я в гневе, - выразительно произнес он по-испански.
     - Это потому,  что  вам  больно. -  Лодка уверенно держалась  на курсе,
двигаясь ходом в три четверти по зеркальной поверхности воды.
     - Мне не больно.
     - Значит, вы не человек.
     Рейнер совсем  было настроился  продолжать  спор,  но  тут  его желудок
наконец-то отреагировал на недавнюю борьбу  с рыболовной снастью под палящим
солнцем  и  на резкую  боль,  вызванную  коньяком,  который  обжег рану.  Он
неуклюже поплелся на корму и постарался скрыться от взглядов экипажа.
     Через час впереди охристо-белой полоской завиделся берег. Рейнер теперь
сидел под  тентом и пытался собраться, размышляя о куске веревки, лежавшем у
него в кармане.
     Это была мера  его  сегодняшних  успехов.  Вскоре после восхода солнца,
когда  они втроем шли по берегу к причалу, он сказал Эль Анджело, что  забыл
свой пиджак и зажигалку в его доме (в действительности он нарочно оставил их
там).  Поспешно вернувшись, он  пробыл  в  одиночестве достаточно  долго для
того, чтобы грубо снять расстояние с карты. На  карте  была  отмечена гавань
Пуэрто-Фуэго и пристань рыбачьей деревушки Касано, лежавшей южнее.
     Теперь на веревке были завязаны три узла: один означал Пуэрто, другой -
Касано,  а третий  -  маленький вертикальный крест. Расстояние  от гавани до
Касано можно узнать по любой карте и  таким образом узнать масштаб  на карте
Эль Анджело. А координаты  креста  были  примерно  десять градусов к  югу от
чистого запада.
     Гнев Рейнера был вызван вовсе не тем,  что Эль Анджело  решил вернуться
раньше времени, а угрызениями совести. Ему очень  не нравилось, что пришлось
обмануть отсутствовавшего  хозяина в его собственном доме  с помощью обрывка
веревки.
     Доктор жил в  небольшом доме  из  кирпича-сырца  на  юге города,  между
пляжем  и  болотом;  здание  пряталось в  густой  растительности,  полностью
скрытое  шелковистыми  светло-зелеными  листьями  банановой  пальмы.  Рейнер
подумал,  что тот, кто построил этот  дом, должен  был прокладывать дорогу к
нему топором.
     Эль Анджело  поступил очень мудро:  он поручил Гайамо  проводить  этого
англичанина  к дому доктора. Когда  Рейнер  остался с  мальчиком наедине, то
немедленно  предложил  ему десять  песо, чтобы тот забыл обо  всем  этом, но
Гайамо просто сказал,  что эль капитано будет бить его, если  узнает, что он
не выполнил приказа; так что и Рейнеру оставалось только повиноваться.
     Ван  Кеерлс оказался  худощавым человеком с неторопливыми  движениями и
самыми длинными пальцами, которые когда-либо приходилось видеть Рейнеру; при
разговоре  он  непрерывно сжимал и  разжимал их.  В его  светло-синих глазах
угадывалась  боль;  возможно,  это  было  воспоминание о  ком-то.  Крошечный
кабинет,  в  котором  он  обрабатывал  ободранную  руку,  был  безупречен  -
гигиенический оазис  посреди буйной растительности, испускающей запах гнили.
Деревья  и лианы заглядывали  в самые окна,  придавая бледно-зеленый оттенок
белым стенам и эмалированным шкафам.
     Когда  Рейнер  вошел,  доктор,  видимо,  был  занят,  так  как  на  нем
красовался белый халат, застегнутый на верхнюю пуговицу.
     - Кто был этот мальчик, который, привел вас сюда? - Его английский язык
не имел и следа акцента; доктор лишь несколько растягивал слова, да руки его
двигались быстрее, чем язык.
     - Его зовут Гайамо.
     - Мальчик Эль Анджело?
     - Да.
     - Как вас угораздило? Ловили акулу?
     Тут  доктор  разлил  борную кислоту,  и,  включив миниатюрный  пылесос,
принялся  размахивать  им  под  ногами,  так  что   разговаривать  пришлось,
перекрикивая гул. Когда ван  Кеерлс выпрямился, Рейнер  с удивлением увидел,
что на его лице не появилось ни капли пота. Он передвигался  неторопливо, но
ловко, умело  расходуя энергию.  В  крошечной  клинике  было  жарко,  как  в
пекарне.
     -  По-моему, Эль  Анджело  слишком упрям для того, чтобы  преуспеть,  -
сказал Рейнер. - Я хотел остаться там и продолжать ловить  рыбу. Конечно, не
было  никакой  необходимости  идти  сюда  и  впустую тратить ваше  время, но
мальчик сказал, что его сильно побьют, если он не приведет меня к вам.
     Может быть,  доктор поддержит  разговор об Эль Анджело. Это явилось  бы
началом.
     - Спустите брюки и лежите смирно, - приказал  ван Кеерлс вместо ответа.
Он выпустил воздух и струйку жидкости из шприца над лотком.
     - Зачем?
     - Это только первый укол. Вам понадобится сделать еще три, по одному  в
день. Брюки, пожалуйста.
     Игла оказалась острой, и Рейнер почти не почувствовал укола.
     - Но я уверен, что это просто...
     - Помолчите, пожалуйста. Лежите спокойно.
     Когда доктор убрал шприц, он натянул брюки.
     - Неужели полдня ловли акул означают...
     - Это должно предупредить заражение. Ваша рука - просто идеальная среда
для него.  Вы,  знаете  ли, не в  Англии. - Доктор  принялся обматывать руку
стерильным  бинтом, и  она  сразу  стала  похожа  на  землянику,  засыпанную
сахаром.  Потом  он  заклеил ссадину  на виске.  Было  очевидно,  что он  не
собирался обсуждать Эль Анджело.  -  Не  буду  накладывать  вам  повязку  на
голову, хотя и  следовало бы.  Вы все  равно сняли бы ее через минуту  после
того, как вышли отсюда.
     Он протянул Рейнеру маленькую круглую коробочку с каким-то порошком.
     - Этим  посыпьте ссадину на  ночь перед тем, как ляжете спать. Вы спите
под пологом?
     - Да.
     - Проверьте, чтобы в нем не было дырок. - Он написал что-то на  бланке.
- С  этим  зайдете  завтра утром  к аптекарю  на  Пласа  Пастеса, его  зовут
Лусильо.  Вас еще раз уколют. Не обращайтесь больше никуда  - в  этом городе
такие тупые иглы,  что  в вас проткнут  здоровенную  дыру,  а Лусильо в этом
отношении получше других.
     - Откуда вы знаете мое имя? - спросил Рейнер, взглянув на рецепт.
     - Вы представились, когда вошли.
     - Не помню этого.
     -  Вы  значительно  хуже себя  чувствовали, чем вам кажется  сейчас.  -
Доктор улыбался открыто  и ласково. В  их противостоянии слова одного стоили
слов другого. Он первым пошел  на прямую ложь и знал  это. Ван Кеерлс должен
был  понимать, что  лишь Эль Анджело мог  назвать ему  имя  пациента,  когда
посылал его сюда.
     -  Сколько я должен  вам, доктор  ван  Кеерлс?  -  Но  и этот намек  не
подействовал.
     Они  прошли  через  полутемный  зал,  где  в  цветочных  горшках  росли
маленькие банановые пальмы. Может быть, этот человек страдал агорафобией?
     Вопрос о деньгах остался без ответа, и Рейнер задал его повторно.
     - Поговорим об этом позже, - сказал доктор, распахивая перед ним дверь.
     - Но если остальные уколы мне сделает аптекарь...
     - О, вы  еще вернетесь сюда. - Ван Кеерлс окинул ласковым взглядом свои
домашние джунгли. - Но  если  вы не  так упрямы, как Эль Анджело, я  позволю
себе дать вам совет.
     Рейнер  сошел  на  прохладную  тропинку;  под  ногами  мягко  пружинили
переплетенные корни. На мгновение ему захотелось доставить себе удовольствие
заткнуть  уши.  Но  совет мог  оказаться  полезным,  а  Рейнер не  мог  себе
позволить отказаться от любой крупинки информации.
     - Уверен, что вы сделаете это из лучших побуждений, - сказал он со всей
доступной ему сейчас вежливостью.
     - О да. Жаркий  сезон в Пуэрто  наиболее нездоров для европейцев. -  На
губах играла добродушная улыбка, но глаза были серьезными.  - А пока следите
за своей рукой. - Он тихо закрыл дверь.


     Карта  в холле гостиницы, которую Уиллис рассматривал  в вечер приезда,
была достаточно точна и подробна.  Рейнер  узнал все,  что ему было нужно. С
помощью своей  веревки с  тремя  узлами  он  смог  приблизительно определить
координаты креста: пятьдесят миль от береговой  линии, десять градусов к югу
от чисто западного направления. Это давало 83 долготы и 2 широты.
     Пол присел к письменному столу. Весь  день он пытался придумать, что же
включить  в   письмо  руководству  Трансокеанской  компании.  Жаловаться  на
лихорадку, полученную  от  укуса песчаной мухи, не имело смысла, так как это
означало, что он должен находиться в постели,  если не в больнице, а  Уиллис
мог  в  любой  момент разоблачить ложь: ведь если Рейнер однажды видел его в
городе, то  следовало  предположить,  что Уиллис тоже заметил  его. Он  выше
ростом. А простое сообщение о "прогрессе" ни в коей мере не удовлетворило бы
Гейтса.
     Произвести  на  него впечатление  можно  было  только  одним  способом:
написать то, во что он должен был поверить, зная, что это могла быть правда.
Поэтому Рейнер составил почтительное письмо, вращавшееся вокруг единственной
осмысленной фразы:
     "Затонувший самолет обнаружен на глубине 65 фатомов".
     Он приблизительно указал координаты  и пеленг.  Даже при таких допусках
можно было с уверенностью в успехе направлять в этот район водолазов.
     Выпивая первый за день  бокал  перно,  он смотрел, как  свет окрашивает
золотом  стены  домов  на  изгибе  Авениды.  Это было  очень  красиво, если,
конечно,  отвлечься  от  все  усиливавшегося гула  москитов  и  не  обращать
внимание на струйки пота, непрерывно сползавшие  под  одеждой. Угасание  дня
среди бульваров, усаженных густыми деревьями,  и изящных зданий  в испанском
колониальном стиле привнесло  ощущение  чего-то  уходящего  навсегда,  более
существенного, чем еще один завершающийся день.
     Возможно, дело было в том, что события этого дня касались не только его
лично, но и множества других людей, и от этих событий ложились тени длиннее,
чем  от  деревьев  там,  внизу. Сегодня  он  встретил совершенно незнакомого
человека,  который знал его имя и посоветовал покинуть  город. И сегодня  же
написал письмо, которое  должно было  произвести в  изящном офисе президента
T.O.A. эффект разорвавшейся бомбы.
     Через пять минут, когда Рейнер сделал  последний глоток, за окнами было
совсем темно и в гостинице зажгли свет.
     С  одной  рукой  ему  потребовалось   полчаса,   чтобы  принять  душ  и
вытереться;  за это  время  он успел  вспотеть снова.  В  руке чувствовалось
какое-то   покалывание,   правда,  не  неприятное,  а   в   голове  начинала
пульсировать кровь, стоило  лишь немного  ускорить  шаг. Примерно  в  восемь
часов,  когда  город вышел на улицы,  он медленно прогуливался по Авениде  в
остывающем  воздухе под деревьями  и пытался найти  ответы на  некоторые  из
вопросов.
     С доктором ван Кеерлсом все было ясно. Как врач он пользовался доверием
каждого, кто заходил к нему для какого-нибудь лечения, а несчастные случаи в
рыбацком  квартале города происходили достаточно  часто. Тот факт, что вчера
англичанин  заказал поездку с Эль Анджело, в течение  нескольких  часов стал
общим  достоянием.  Попытавшись  подкупить  Вентуру  (о  чем  не  переставал
сожалеть), он  обнаружил  свои  намерения, и это  выделило его среди прочих.
Вентура  - Пуйо - Эль Анджело - а теперь еще и ван  Кеерлс: цепочка тянулась
все дальше. Если Эль Анджело знал местоположение затонувшего самолета  и был
почему-то заинтересован в  том,  чтобы  сохранить  это  в  тайне, то, вполне
вероятно, он знал, где находится Линдстром, но это тоже было его секретом.
     Кто угодно из дюжины людей мог сказать ван Кеерлсу:
     -  Мы  не  хотим  видеть  здесь  этого  инглиза. Пока с ним  ничего  не
случилось, пожалуйста, предупредите, что ему следует убраться.
     Это гораздо  лучше, чем выстрел из темноты, и он исполнен благодарности
за это. Но если они обнаружат, что он остался, их терпение быстро истощится.
     Вопрос  о  том,  почему   кому-то   хочется  накинуть  вуаль  тайны  на
исчезнувший самолет, был куда сложнее.
     Один ключ, похоже, предоставил его выстрел навскидку, случайно попавший
в  цель.  Он  сказал Жизели  Видаль:  "Скоро я  покину  эту  страну", а  она
спросила: "Как?"
     Если она была здесь пленницей, то и Линдстром мог оказаться в таком  же
положении.
     И при этом тайну скрывали от живых. Вентура наотрез отказался говорить.
Эль  Анджело  нашел  потерпевший   аварию   самолет  и  тщательно  нарисовал
вертикальный  крест  - силуэт  аэроплана  - вместо своего  обычного  кружка,
обозначавшего прочие  затонувшие объекты. Ван  Кеерлс велел Рейнеру покинуть
страну.
     Закрытый  клуб  расширил свой  круг: теперь в  него  входили  не только
оставшиеся в живых участники того полета.
     Мимо торопливо прошла кучка испанских студентов; они чему-то беззаботно
смеялись, освещенные фонарями. Впереди у них была  целая ночь, целый город и
целый  мир.  Один  из  них  случайно  задел  больную  руку  Рейнера,  и  тот
почувствовал, как  на  его  лице высыпали  капли  пота. При этом вспомнились
слова  Эль Анджело: "Вы три дня не выйдете  в  море ни на какой лодке". Даже
прогулка  по  проспекту служила  неприятным  доказательством  правоты  этого
утверждения.
     Он медленно шел  в  сторону  "Ла-Ронды".  Дело  было  не в том, что  он
надеялся  вновь  увидеть  там эту женщину  -  она могла  никогда  больше  не
появиться, как, вероятно, и Линдстром перестал  бывать в баре  Вентуры после
того, как его узнал Марш. Он просто собирался поговорить с официантами. Один
из  них  пожал  плечами,  когда  его спросили, как зовут  эту  женщину,  но,
возможно, их молчание стоило не так дорого, как молчание Вентуры.
     В  первый  момент Рейнер  не  обратил  внимания на  микроавтобус  цвета
слоновой кости, стоявший  под  деревьями в нескольких ярдах от ресторана. Но
цвет пробудил воспоминания, и он взглянул на номер. Автомобиль был пуст.
     Он пересек тротуар.  Ресторан был освещен тем же  мягким светом, что  и
при  первом  посещении:  фонари  на  Авениде светили ярче.  Юноша  в костюме
новильеро[*] играл на  гитаре, неторопливо и  старательно  исполняя "Романеску"
Мударры;  может  быть,  эта  вещь действительно  нравилась  ему.  Время  для
фламенко придет позже, когда  люди будут не так  заняты едой. Помещение было
наполовину заполнено  людьми, но  между столиками  оставалось еще достаточно
свободного места.  Рейнер  выпил  перно  около  стойки и, укрывшись  в тени,
падавшей  от  двух  огромных  винных  бочек,  составлявших часть оформления,
принялся осматривать зал. Прошло две или три минуты, прежде чем он увидел ее
за столиком у дальней стены под одной из ламп, изливавших янтарный свет.
     Лицо сидевшего с нею мужчины было ему незнакомо. Должно  быть, они были
здесь уже довольно долго; на столе перед  ними стояла корзиночка с фруктами.
Рейнеру  лишь  удалось  разглядеть,  что  мужчина  был  испанцем  или  белым
латиноамериканцем. Лицо Жизели  Видаль казалось бледным, волосы были собраны
в узел.
     Он выждал, пока в ресторан не вошло еще  несколько человек, а  затем не
спеша пошел  через зал, чтобы иметь возможность  подольше наблюдать за  этой
парой, прежде  чем  они  сами  заметят  его.  Возможно,  обменявшись  с ними
несколькими  словами, он получит  новые отправные точки. Даже несколько слов
смогут дать какой-то  намек, а  он попытается  объяснить,  что при их первой
встрече обознался из-за тусклого освещения.
     Мужчина заметил Рейнера, когда тот оказался совсем рядом с их столиком.
Рейнер действительно никогда прежде не  видел этого лица; похоже,  и сидящий
за столом тоже  не знал его. Он перевел взгляд  на девушку и  заметил, как в
глубине ее  больших аметистовых  глаз узнавание сменилось испугом,  а  затем
потрясением. Она непроизвольным движением откинула  голову.  Потрясение было
вызвано вовсе не появлением Рейнера.
     Рейнер услышал, что к  нему обращаются по-испански. Одновременно кто-то
взял его за руку. Он повернулся.
     - Вы гость нашей страны, сеньор?
     Их было  трое:  майор  полиции  и  два лейтенанта  в  полной  форме,  с
револьверами в кобурах.
     - Да.
     - Мы проверяем паспорта.
     - Мой паспорт в гостинице, команданте.
     - Мы должны взглянуть на него, сеньор.
     Рейнер  терпеть не мог вида полицейских при оружии - это было признаком
слабости закона.
     - Хорошо. Это недалеко, гостиница "Мирафлорес".
     Майор  пошел впереди,  двое лугартеньентес  замыкали  шествие.  В  зале
воцарилось минутное молчание. Даже гитара, казалось, спутала мотив.
     Три  вещи  волновали  Рейнера. Он потерял  шанс  ближе  познакомиться с
мадемуазель  Видаль. Его бесцеремонно схватили  под видом обычной паспортной
проверки.  Но  обычную проверку не проводят офицеры полиции - если, конечно,
они  не  намереваются задержать  кого-то определенного.  И  еще один  вопрос
сверлил мозг: кто выследил его здесь?
     Он сел в полицейский автомобиль, и дверь за ним захлопнулась.


     Через  пять  минут  после  возвращения  в гостиницу Рейнер  понял,  что
оказался в ловушке.
     В холле майор  спросил,  в каком номере он живет, и назвал его  портье;
тот  выдал ключ. Рейнер  и его эскорт  из  трех  человек  поднялись  на один
лестничный  марш.  Но  прежде,  чем дверь отперли и вошли внутрь, к ним,  не
объясняя причин, присоединился управляющий гостиницей.
     - Надеюсь,  сеньор  Рейнер, не возникнет никаких затруднений? - Это был
стремительный  крошечный  человечек,   постоянно  высматривавший   за  углом
что-нибудь  неподобающее. Возможно,  ему  приходилось  сопровождать  слишком
много молчаливых мужей в  слишком многие  номера, несмотря на то, что каждая
сеньора успевала заранее щедро вознаградить его.
     - Конечно, нет.
     -  Мы  просто  проверяем  паспорта,  - сказал  команданте. Они вошли  в
комнату,  управляющий  следом.  Под пристальным контролем четырех  пар  глаз
Рейнер открыл меньший из  чемоданов, предчувствуя, что паспорта в нем больше
нет. В многозначительной тишине он осмотрел два других чемодана.
     В  третьем, прямо поверх вещей, лежал экземпляр "Ньюсуик".  На  обложке
был большой портрет президента Хосе-Марии Икасы во время одного из его самых
удачных  выступлений  на Пласа  Гранде в Сан-Доминго,  а  вместо  фона  была
напечатана  прозрачная  фотография   Адольфа  Гитлера.  Все  было  настолько
выразительно, что никакой подписи не требовалось.
     - Вашего паспорта здесь нет, сеньор? - Это было скорее утверждение.
     -  Нет,  -  Рейнер  выпрямился,  -  он  украден.  -   Он  посмотрел  на
управляющего, который выглядел воплощением невинности. Такое выражение  лица
можно было выработать лишь многолетним опытом общения с молчаливыми мужьями.
Рейнер повернулся к  майору: -  Вы не будете любезны зарегистрировать случай
кражи?
     - Об этом нужно заявить в бюро на Калье Чарко.
     Рейнеру было  бы легче, если  бы майор  хотя бы попытался притвориться,
как маленький управляющий,  что все происходящее  является  случайностью. Но
вкрадчивое и  скучающее  выражение  лица  делало очевидным,  что полицейский
выполнил  запланированное  действие   и  будет  рад,  когда   вводная  часть
закончится, и он сможет перейти к чему-нибудь более интересному.
     -   Команданте,   вы  -   офицер   полиции   при  исполнении  служебных
обязанностей, и преступление  было обнаружено в вашем присутствии. Вы должны
составить протокол и написать рапорт.
     Майор с  полным безразличием пропустил эти слова  мимо ушей, будто  они
нисколько  не  задели  его.  Он  взял  из  чемодана  "Ньюсуик" и  положенное
количество секунд изучал обложку, словно впервые увидел этот журнал.
     - Это ваш журнал, сеньор?
     - Нет.
     - Тогда что он делает в ваших вещах?
     - Его подложили туда.
     - Когда?
     - Когда крали паспорт.
     - Сожалею, но нам теперь придется обыскать эти чемоданы.
     - У вас есть ордер?
     - Нет. Но  будет.  Это займет совсем немного времени.  Всего  несколько
часов.  - Майор  почти с симпатией взглянул на англичанина. Терпит, хотя его
обвели вокруг пальца.  Те,  кто готовил  все это, позаботились  о том, чтобы
майору не понадобился ордер. Журнал "Ньюсуик" должен  был попасться на глаза
"случайно". Вообще-то майор мог без труда получить ордер в бюро за углом, на
это потребовалось  бы не более пятнадцати минут, но ночь была душной,  а ему
уже начало надоедать это дело.
     Он отлично понимал, что англичанин  не будет по-дурацки  придираться  к
формальностям,  чтобы  провести  несколько  часов  под охраной  в  маленьком
гостиничном номере.
     - Приступайте, команданте.  - Он закурил  сигарету, не предложив никому
из присутствующих. У него здесь не было друзей.
     Возможно, чтобы запоздало сделать вид, будто он не имеет отношения ни к
какому  заговору,  команданте вынул  из-под  портупеи  пару  белых  шелковых
перчаток, надел их, немного пошарил в двух меньших чемоданах  и  лишь  потом
вынул из большего револьвер.  Рейнер,  когда искал паспорт, почувствовал его
форму  и оставил оружие на месте в надежде, что они не заметят его. Конечно,
надежда  была  тщетной:  как  они  могли не  заметить  того, что  сами  туда
положили?
     - Это ваш револьвер?
     - Нет. - (Как все это звучало несколько минут назад?)
     - Тогда что он делает в ваших вещах? - (И впрямь, что?).
     -  Его подложили  туда.  -  Чтобы  сохранить  атмосферу  фарса,  Рейнер
добавил: - Когда крали паспорт.
     Майор осматривал оружие. Барабан был пуст.
     - У вас есть лицензия на это огнестрельное оружие, сеньор?
     -  Не   прикидывайтесь  проклятым   глупцом...  -  начал  было   Рейнер
по-английски.
     - Сеньор?
     - Поскольку это не мое оружие,  - ответил он на изысканном испанском, -
трудно ожидать, что у меня окажется лицензия на него.
     Сейчас  они действительно немного заволновались; ведь они  делали  вид,
что ожидали от англичанина уловок - вроде того, что лицензию украли вместе с
паспортом.
     -  Если  там  больше ничего  нет, команданте,  я теперь  позвоню  моему
консулу. - Рейнер  не ожидал, что там  окажется  что-нибудь еще:  отсутствия
паспорта  и наличия антипрезидентского фотомонтажа  и револьвера должно было
вполне хватить для их целей.
     - Я попрошу вас пойти со мной, сеньор.
     Действия  двоих  лейтенантов  стали более  целеустремленными,  и  майор
небрежным движением  снял  перчатки. Все они хотели  уйти  отсюда. Маленький
управляющий всем своим видом старался  показать, насколько его шокирует, что
один из постояльцев оказался тайным агентом враждебных государству подрывных
элементов  и  до  сих пор оставался  на свободе.  Рейнеру  хотелось  поднять
коротышку  и  посадить  на  платяной  шкаф, но кто-нибудь из  лугартеньентес
обязательно снял бы его оттуда. А сейчас майор обратился к управляющему:
     - Прошу подготовить сеньору счет. Он выезжает.
     Они еще полчаса прождали в холле, так как в счете оказалось три пункта,
против  которых  Рейнер решительно  возражал:  бутылка шампанского,  коробка
суматранских  сигар и  телефонный звонок в Нью-Йорк.  Импортное  французское
вино  было немыслимо дорогим, а агуадорское так называемое "шампанское" было
изготовлено, скорее всего,  из кошачьей мочи,  суматранские  сигары смердели
как тлеющий конский навоз, а чтобы дозвониться из этой гостиницы в Нью-Йорк,
потребовалось бы больше времени, чем Рейнер прожил в ней.
     Он  был  разочарован: во время этой задержки Уиллис  так и не появился.
Рейнер  высматривал  его, пока управляющий  посылал за служащим,  виновным в
"ошибке".  Полицейский  эскорт  теперь,  когда  они  заполучили  нужного  им
человека, казался готовым сидеть здесь, под большими вентиляторами, и ждать,
сколько  потребуется:  в  холле  было заметно  прохладнее, чем на  улице. Но
Уиллис как в воду канул.
     Если украли паспорт, подложили журнал  и револьвер не сами полицейские,
то это вполне мог сделать Уиллис, по собственной инициативе или по указаниям
руководства T.O.A.  в Лондоне.  Уиллис был сотрудником службы безопасности и
хорошо  знал  все  уловки  противоположной  команды: торговцев  наркотиками,
контрабандистов  оружия,  похитителей  драгоценностей  и  безбилетников,  не
имеющих  гражданства.  Хотя с нормальной  точки  зрения  для  избавления  от
нежелательного помощника (а может быть, противника) подобные  действия могли
показаться  слишком  решительными,  такой  человек,  как   Уиллис,  стал  бы
колебаться не  больше,  чем  если  бы решил подложить кому-нибудь  кнопку на
стул.
     Гейтс мог прислать телеграмму: "Немедленно верните П.  Р. в Лондон". Из
нее Уиллис понял, что приказ о возвращении, посланный прямо Полу Рейнеру, не
подействовал, как ожидалось,  и  что нужно предпринять срочные  действия  на
месте, не выбирая средств.
     Рейнер  ненавидел  борьбу  с тенями. Куда  лучше  драться, когда видишь
врага. В его случае врагом могла быть полиция, или Уиллис, или кто угодно из
остальных:  Вентура,  Пуйо,  Эль Анджело,  доктор  ван  Кеерлс,  даже Жизель
Видаль. Ловушку  могло подготовить анонимное обращение  в  полицию любого из
них: "Англичанин  из  двенадцатого номера гостиницы "Мирафлорес",  возможно,
является политическим агентом, нужно обыскать багаж".
     Но все же его задержали в "Ла-Ронде". Нет, это не была обычная проверка
документов.  Они  знали,  где  найти  его.  Это   был   классический  пример
провокации.
     Счет на этот раз оказался правильным, и Рейнер оплатил его.
     - А как насчет моего багажа?
     Полицейский майор сказал, что его имущество будет отправлено  в  первый
полицейский участок, куда они сейчас доставят его  самого.  Пол отправился с
полицейскими, размышляя о том, что, вероятно, убийцы должны испытывать то же
ощущение, что и он: первая  настороженная беседа с  вежливыми  полицейскими;
вторая  и  более  полезная  беседа  на  следующий  день,  во  время  которой
предъявляют   недостающие   вещественные  доказательства  -  и  внезапно  вы
оказываетесь в  их черном  автомобиле  с запертыми  дверями,  зная,  что они
знают;  поездка в этой  передвижной клетке  оказывается короткой, хотя здесь
еще немного больше удобств, напоминающих о цивилизованной жизни, чем будет в
том месте, куда они тебя везут, с  каменным полом, маленьким высоким окном и
особым запахом тюрьмы.
     Ни журнал, ни револьвер не  принадлежали ему, но это ничего не значило.
Это было полицейское государство. Вернее,  государство полицейских  в форме:
белые шелковые перчатки и кобура на заду.
     В  первом  участке его поместили в кабинет, где находились двое молодых
капитанов  с  красиво подстриженными  усами  и аккуратными  прическами.  Они
допросили его с вызывающей отвращение любезностью, по очереди  принимая друг
у  друга инициативу и  немного поторапливая его.  Рейнер  подумал,  что  они
похожи на  двух школьниц, впервые в жизни играющих с  золотистым хомячком  -
они  и  восхищаются  им,  и  побаиваются.  Затем вошел Эммерсон,  британский
консул. Должно быть, полицейские вызвали его сами.
     -  Рейнер? Жаль, что  приходится встречаться  в таком месте. Посмотрим,
что  мы  сможем  сделать.  Закурите?  Эти  парни  не  совсем  замучили  вас?
Когда-нибудь попадали  в  такую  чертовскую жару? - Тут  он безапелляционным
тоном обратился по-испански к двум красивым капитанам: - Где у вас комната с
вентилятором?
     После недолгого ожидания Рейнера и консула проводили в большую комнату,
где вдоль зеленых стен лежали подшивки газет, а от  мебели пахло полировкой.
Один из  капитанов  со слащавым извиняющимся  выражением уселся внутри около
самой двери. Эммерсон немедленно обратился к нему:
     - Сейчас я буду вести частную беседу с подданным ее величества королевы
Великобритании!
     Капитан  встал. "Какой грубый человек!" - можно было  прочесть в каждом
движении  полицейского, прежде чем он  после недолгого  колебания закрыл  за
собой дверь.
     Рейнер   почувствовал  себя   немного  веселее.   Британский  консул  в
Пуэрто-Фуэго,  очевидно,  знал  свое  дело. Лицо Эммерсона  было  совершенно
неподвижным.   Он  определенно  не  имел  времени   на  тонкости  обращения.
Единственной   уступкой   сентиментальности   являлся  изрядно   потрепанный
университетский галстук.
     -  Рейнер,  вы хотите  что-нибудь  сказать мне по  секрету? Если да, то
валяйте сейчас. Они возвратятся через минуту. Я рискнул с этим цветочком, не
знающим порядка.
     Рейнер торопливо заговорил:
     -  Я  расследую здесь  одно  дело, которое кое-кто  хотел  бы  оставить
нераскрытым.  Полиции  сообщили, что меня следует задержать  и  обыскать мои
вещи.  Мой паспорт пропал, зато появились кое-какие антиикасовские материалы
и револьвер мелкого калибра. К тому же у меня сложилось впечатление, что все
это  является  подготовленной  акцией для того,  чтобы  пришпилить  меня  на
булавку.
     Дверь открылась, но Эммерсон  даже не повернул головы.  Это был один из
лейтенантов, незадолго до этого входивших в состав эскорта.  Он  молча занял
пост у двери.
     Рейнер   очень   быстро   проговорил  на  совершенно  нечленораздельном
английском с ужасным акцентом кокни:
     - Кстати сказать, эт-пар-нь толкался в толпе, к-да мня схапали, так что
если это была простая облава, то похоже, что я ее сорвал, не так ли?
     -  Не  в  бровь,  а  в  глаз,  -  согласился  консул.  Он  посмотрел  в
единственный  лист  желтой бумаги, который  принес  с  собой,  и, прищуривая
глаза,  принялся  разбирать  в  тусклом  свете  неразборчивый почерк;  затем
Эммерсон повернул бумагу так, чтобы Рейнер мог читать ее вместе с ним.
     - Это копия рапорта, который только что представил майор Парейра. Как у
вас с испанским?
     - Неплохо.
     Рапорт  представлял  из себя  изложение  событий с того  момента, когда
майор  обратился  к  "иностранному  субъекту"  в ресторане  до  прибытия  во
внутренний  двор  первого  полицейского  участка.  Допрос,  учиненный  двумя
молодыми  капитанами,   не  упоминался:  очевидно,  им  просто  предоставили
возможность  попрактиковаться,  пока посылали за консулом. О диалогах  между
майором  и Рейнером  тоже  не  говорилось ни  слова;  очевидно,  полицейские
понимали, что он мог оспаривать  каждое слово,  так как своевременно никаких
записей  сделано   не  было.  Зато  не  было   и   ссылок   на  какие-нибудь
обстоятельства,  отягчающие  вину  "субъекта"  типа  "отказа сотрудничать  с
органами правопорядка", "попытки  сопротивления" или  еще чего-то подобного.
Дело было и так вполне ясным: отсутствие паспорта,  фотография, оскорбляющая
Икасу, и револьвер.
     - Ну? - обратился к нему Эммерсон.
     - Что ж,  вполне  хватит и фотографии. Когда,  вы считаете, мне следует
начать защиту?
     - Никакая защита здесь не поможет. - Эммерсон взял бумагу,  сложил ее и
убрал  в  портфель.  Его  умные  мутно-карие глаза  прищурясь глядели в лицо
Рейнеру. - Теперь, Рейнер, слушайте внимательно. Я уже посмотрел ваше  досье
в консульстве. Это первое, что  я сделал, когда мне позвонили. Раньше против
вас  ничего  не  было:  хорошие отношения с местными властями во  время всей
вашей работы в столице. И это все. Как у вас с французским?
     - Pas mauvais. Mais doucement, je vous en prie.
     - Bon. coutez-moi.[*]  - Он  продолжал  по-французски, неторопливо, как и
просил  Рейнер.  -  Вы  можете  вступить  с  ними  в  борьбу, но  не  можете
рассчитывать на победу. Я не  из тех людей,  которым нравится говорить такие
вещи. Но  вы очень  точно сравнили  себя с  букашкой  из коллекции.  Да, это
подготовленное  действие.  Я могу сразу же  направить вас  к  нашему послу в
Сан-Доминго, но он скажет вам то же самое. Вам решать, встречаться с ним или
нет.  Конечно,  согласно   международному  законодательству   у   вас   есть
определенные  права. В  соответствии с ними  вы можете открыть  сражение  по
всему фронту, но не сможете победить,  потому что дело будет тянуться долгие
месяцы, а вы все это время, конечно, останетесь под арестом.  Условия вполне
терпимые: тюремная еда неплоха, сравнительно небольшие ограничения -  письма
к вам, письма от вас, вволю сигарет и так далее. В конечном счете вы  будете
оправданы,  так  как они  не  могут доказать, что это  ваш  револьвер и  ваш
журнал, точно так же, как вы не можете доказать, что все это вам подбросили.
Но к тому времени, когда вас оправдают, они победят, поскольку все это время
вы будете лишены свободы. Ведь  именно за нее вы  будете с ними бороться, но
день за днем  она  будет все дальше  от  вас.  С  этого  самого  момента. Не
перебивайте меня и не  сердитесь. Я  знаю эти дела. Вы можете  повторить мои
слова послу: Я отвечаю за каждое свое слово. Моя обязанность  состоит в том,
чтобы помочь  вам, используя все  мои силы и знания. Поэтому я излагаю  свое
понимание вашей  ситуации. А теперь скажите, что вы сами думаете, пока у вас
не изменилось настроение. Но говорите по-французски.
     Рейнер выдержал паузу, чтобы в запальчивости  не сказать чего-нибудь, о
чем пришлось бы потом пожалеть. Глядя на Эммерсона, легко было поверить, что
он  говорит  правду:  консул не казался человеком,  легко отказывающимся  от
борьбы.  Он без труда  мог  рассыпаться в  учтивых  заверениях,  которых все
ожидают от  консула, и передать  "субъекта"  вместе  с  ответственностью  на
посольский уровень.  Оказавшись среди коррумпированных  чиновников,  было во
всех отношениях полезно поговорить с честным человеком.
     - Вы предлагаете мне признать себя виновным? - спросил он.
     - Да.
     - И что  тогда? - По  словам какого-то журналиста, после того как Икаса
устроил переворот,  расстрелы  во дворе  Каса-Роха,  казарм  в  Сан-Доминго,
продолжались  в  течение нескольких месяцев. Президент удерживал  власть уже
более двух лет только  с помощью  непрерывного террора, а Рейнер был  сейчас
арестован   по   обвинению   в  антигосударственной  деятельности.   -  Меня
расстреляют?
     На лице Эммерсона проглянуло нетерпение.
     - Если бы  они  хотели покончить с  вами, то  могли  бы  или  поставить
стрелка  за  деревом, или же подбросить вам револьвер плюс  дюжину патронов,
плюс экземпляр-другой подпольных политических брошюр,  а  может быть, даже и
карту страны, на которой были бы такие детали, как армейские лагеря и склады
вооружения. Вы для этого недостаточно  важная фигура. Все, что им нужно, это
вывести  вас  из  игры, какой бы она  ни была: вы  ведь  сами  сказали,  что
"расследуете" одно дело. А вывести вас из игры они могут двумя способами, не
считая, конечно, убийства: посадить в тюрьму или выставить из страны.
     - Если я признаю себя виновным, они быстренько вышлют меня?
     - Это назовут репатриацией. Эти парни любят двусмысленности
     - Как сформулировано обвинение?
     -    Пребывание   в   стране   без   паспорта   или   визы,    хранение
незарегистрированного   огнестрельного  оружия   и   литературы,  содержащей
антигосударственную информацию. Это все.
     - Что, по их мнению, я должен буду предпринять?
     -  Они не беспокоятся на  сей счет, Рейнер. Это маленькое сражение  уже
закончилось без единого  выстрела.  Вы  затеваете  большой  процесс  в  свою
защиту, и они спокойненько упрятывают вас куда-нибудь подальше на  то время,
пока идет шоу. Вы признаете себя виновным, и вас сажают в самолет, следующий
в Лондон. В  Лондон,  заметьте,  а  не  куда угодно, лишь  бы подальше.  Это
называется  репатриацией,  а  не  депортацией.  -  Он  внезапно  поднялся  и
продолжил  уже  по-английски:  - Вот так, в  двух словах,  обстоят дела.  Не
забудьте передать мое почтение Биллу Косфорду, когда увидитесь с ним.
     - Кто это? - Рейнер тоже поднялся.
     -  Посол  ее  величества  в  Агуадоре.  -  Он  по-испански  обратился к
лейтенанту,  сидевшему у  двери: -  Между нами, лугартеньенте, что вы теперь
собираетесь делать с сеньором Рейнером?
     - Я  не  могу  вам ничего сообщить,  сеньор  консул,  но сопровождающие
получили приказ готовиться к рейсу в Сан-Доминго.
     -  Ладно,  не можете, значит не можете. -  Эммерсон с неподвижным лицом
повернулся к Рейнеру. - Всегда помните о том, что люди это люди. Коротышки в
маскарадных костюмах и ботфортах  не по  росту грозят нам  своими стиснутыми
жирными  кулачками  со страниц газет, пытаясь  внушить,  что  мы  должны  их
бояться. -  Его мутно-карие глаза обратились к портрету на стене;  затем  он
вновь  взглянул на  Рейнера, будто удивляясь собственным словам.  Но  Рейнер
чувствовал,  что  этот  человек  может  сказать  тоже  самое  на  прекрасном
английском  языке в лицо любому - лейтенанту  агуадорской полиции,  римскому
папе, отставному немецкому генералу  или избранному  президенту  Соединенных
Штатов, поскольку это было выражением его  философии и выводов, сделанных из
многолетнего опыта политика на государственной  службе и просто человека.  -
Потому что они опасны.  Мы помещаем их туда, чтобы удовлетворить собственную
потребность в  насилии.  Они  - наши игрушки, и  ничто не может помешать нам
сдуть их с тронов.  - Он  застегнул  молнию своего портфеля и  направился  к
двери. - Но не будем углубляться во все это.
     Лейтенант  распахнул  перед  ним   дверь,  но  Эммерсон  остановился  и
обернулся. Его глаза вспыхнули. Рейнеру передалось его настроение.
     - Вы знаете одну  существенную особенность игрушки? Она маленькая. И мы
используем  самые маленькие из своих игрушек для наиболее захватывающих игр.
Не было еще ни одной первоклассной войны без  маленького  человечка, который
устраивал ее  для нас.  Кайзер,  Ллойд Джордж, Гитлер, Муссолини, Черчилль -
каждый из них является предметом обожания в своем кукольном  доме, а большие
неловкие  дети в  это время, спотыкаясь, добираются до детской  и сдувают их
прочь, прежде,  чем огонь не охватит весь  этот чертов дом. Для детей нашего
поколения есть  только  одна надежда, Рейнер: в этом году  и в Лондоне,  и в
Париже,  и  в  Вашингтоне игрушки покрупнее. Прибавить еще несколько  дюймов
московской кукле, и у всего человечества может появиться шанс подрасти.
     Он вышел из комнаты. Лейтенант жестом велел Рейнеру следовать за ним. В
коридоре  Эммерсон  еще  раз  обернулся  к  Рейнеру.  Его  лицо опять  стало
неподвижным, словно он надел маску.
     - Вероятно,  Рейнер,  об этом можно  было бы и не  напоминать,  но  вам
следует помнить: для столь отдаленной страны, как эта, коммуникации жизненно
важны, и такие  авиакомпании, как  Трансокеанские линии, пользуются  большим
авторитетом. Так  что, если  вы решите  все  же вступить в  бой, то за вашей
спиной будет вся мощь T.O.A.
     Они пожали друг другу  руки, и консул зашагал по  коридору.  Охранник в
дверях приветствовал его салютом.
     -  Прошу  подождать здесь. - Рейнера  привели  в  маленькую  комнатку с
решеткой на окне и засовом на внешней стороне двери и оставили одного. Из-за
двери донесся голос, приказывавший что-то  насчет сопровождающих и дежурного
водителя.
     Одну-две минуты он думал об Эммерсоне. Этот человек был слишком честным
и слишком много говорил о своих убеждениях. Вероятно, именно из-за  этого он
в  свои  без малого пятьдесят оставался всего-навсего  консулом в отдаленной
республике.  Почти  шести  футов росту, с  широкими  плечами, он был слишком
велик, чтобы сдунуть его прочь.
     Затем  Рейнер  услышал,  как выкрикнули другой  приказ (на сей  раз  он
уловил слово "заключенный")  и  вернулся  к  раздумьям  о  своем  положении.
Эммерсон был прав: слова о том, что он ни  в коем случае не сможет победить,
остудили его стремление к борьбе, а перемена настроения сразу  же отразилась
в  его глазах, пока он слушал  консула. Подсознание уже по-другому оценивало
неизбежное путешествие в  столицу: он собирался встретиться там с британским
послом, а майор Парейра обеспечивал его транспортом.
     Теперь он знал, что этот номер не пройдет.  Эммерсон в неведении указал
на  важную вещь.  Даже если он  решит бороться с ними -  и несколько месяцев
прохлаждаться  в тюрьме,  пока  расследование  исчезновения  самолета  будет
продолжаться  без него  - он  не получит никакой поддержки со стороны Т.О.А.
Скорей всего, они, узнав о положении дел, прислали сюда  телеграмму: "Просим
обеспечить депортацию нашего представителя".
     Все окружающие были его врагами.
     "Никакая защита здесь не поможет".
     По коридору протопали ноги.
     И никакого выбора.  Сражение  закончилось скрипом засова вместо  свиста
пуль. Они победили.
     На улице  заработал мотор автомобиля. Слышно было, как  в машину что-то
бросают. Его багаж. "Они - наши игрушки". А мы - игрушки игрушек.
     Так что  он должен был  уехать, ничего не  закончив. Тень на  глубине в
шестьдесят пять  фатомов, отмеченная крестом на карте. Лицо на  фотографии и
красивое имя.
     За Рейнером пришли и  вывели  его во двор,  ярко освещенный  фонарями и
пропитанный  смрадом  выхлопных  газов.  Где-то  среди  фонарей  должно было
теряться пламя на большой темной вершине. Теперь он знал, что это красиво.
     Это, конечно,  было  случайностью,  ведь полицейские  не  знали  о  его
больной руке, но один из них, помогая забраться в кузов высоченного военного
фургона, сильно стиснул  ему плечо, и Рейнер тяжело шлепнулся на сидение. По
всему  телу от  боли  выступил  пот, голова  закружилась,  а  перед  глазами
замелькали призрачные яркие пятна.
     Он сидел, пытаясь подавить  подступившие от боли тошноту и отчаяние. Во
всем теле резко отдавались толчки тронувшейся машины. Он закрыл глаза, чтобы
не видеть мундиров цвета  хаки,  блестящих кобур  красной  кожи и фуражек  с
козырьками, под которыми лица теряли человеческий облик и становились похожи
на головы хищных  птиц со странными клювами.  Он повторял про  себя странное
непонятное  слово  -  название единственной вещи, которая  сейчас имела хоть
какое-то значение.
     "Катачунга... Катачунга..."


     К полуночи крытый военный грузовик свернул с ровного шоссе, ведущего из
Пуэрто-Фуэго, и двинулся по  проселочной дороге, проложенной  между рисовыми
чеками.  Неровности, оставшиеся в илистой глине после последнего наводнения,
были  пропечены солнцем.  Теперь  колеса разбили  их, и  за машиной  тянулся
длинный шлейф пыли,  более густой, чем дым  из паровозной трубы. В  звездном
свете пыль казалась черной.
     Время  от времени Рейнер открывал глаза и смотрел,  где они  находятся.
Сейчас  он видел силуэты  тростниковых хижин,  стоявших на сваях над затхлой
водой. Пронзительный звон цикад заглушал  рев мотора, а однажды откуда-то из
пампы донесся  страшный  вопль  совы-змеелова.  Через  час  они уже достигли
засушливой полосы и начали подниматься в предгорья.
     Он сидел согнувшись, держа левую руку на коленях. Незажившая кожа снова
начала кровоточить  там,  где  полицейский повредил  ее,  и рукав  прилип  к
ссадине. Его голова уже была  достаточно  ясной для того, чтобы  думать.  Он
думал о доме.
     Было  необходимо  принять  решение. После нескольких  недель постоянной
активности в неурочное время - днем - во время жаркого сезона на экваторе он
думал  о лондонском дожде со снегом с таким же вожделением, с каким кочевник
пустыни думает об  оазисе.  Даже просто избавиться  от мух -  и то  было  бы
облегчением.  От   мух,   непрерывного   лязга   землечерпалки   и   смрада,
распространяемого фабриками, где перерабатывали  акул. А весь Лондон сегодня
исчерпывался для него простыми понятиями: там холодно и цивилизованно.
     Сейчас  ему  представлялся шанс  вернуться  домой, но Рейнер  не  хотел
этого.  Работа  в  лондонском  аэропорту  представляла  для него  постоянный
интерес -  она было очень трудна и потому  оплачивалась куда  лучше, чем все
его  предыдущие должности.  Однако его совершенно  не  радовала  перспектива
возвращения  к своим  занятиям, в то время как на  противоположном краю мира
будет проходить начатое им расследование.
     С каждой милей Рейнер все отчетливее сознавал,  что мысленно склоняется
к решению,  которое  подсознательно принял уже давно. Он не должен  покидать
Агуадор.
     Был ночной рейс в три утра. Они,  вероятно, хотели бы  отправить его на
нем.
     Далеко справа он видел слабый отблеск соленого озерка,  сине-белого при
свете звезд. Значит, они проехали долину между отрогами и сейчас снова будут
подниматься в гору. Он закурил, чтобы немного успокоить нервы, и сказал:
     -  Если  вы  не  возражаете  против  небольшой  задержки,  я  хотел  бы
облегчиться.
     Конвойный,  сидевший рядом,  наклонился и  переспросил, что он  сказал.
Рейнер повторил, и  полицейский  обратился к  майору, который  сидел рядом с
водителем. Последовало много крика, потому что грузовик был на низком шасси,
а дорога была ухабистая. Через  десять минут машина все  же остановилась,  и
Рейнер  прыгнул через борт  прежде, чем кто-нибудь надумал бы придти  ему на
помощь.
     Двигатель заглушили, и вокруг  мгновенно воцарился  ошеломляющий покой.
Огромные  синие звезды были так низки, что,  казалось, плавали  среди  пиков
предгорий;  в  воздухе  висел  специфический   сухой  запах,  который  можно
встретить  только  в настоящей  пустыне:  запах  пропеченных,  изнуренных  и
иссушенных  солнцем скал, в которых совсем не было воды и  потому в  течение
столетий не появлялось никакой растительной или животной жизни.
     Этот  запах был присущ пустыне,  истинный  запах  безжизненности,  даже
худший, чем  запах смерти  - последний,  по крайней мере, говорит о том, что
жизнь когда-то была.
     Рейнер прошел  несколько ярдов  назад по каменистой дороге. Полицейские
вышли из грузовика, он слышал их, но  не  стал оглядываться.  Его раздражало
то,  что  ему действительно  нужно  было  опорожнить мочевой  пузырь,  а это
представляло  определенную  проблему. Остальные  тоже  воспользовались  этой
возможностью,  и  в  какой-то  момент  он  чуть  было  не  решил  попытаться
использовать выпавший  на  его  долю шанс: ни  один  человек  не может сразу
прервать  акт  мочеиспускания,  чтобы броситься  со  всех  ног  преследовать
кого-нибудь. Конвоиры обязательно потеряли бы несколько  секунд. Но  если он
бросится  бежать  и  будет вынужден  остановиться, его  запихнут  обратно  в
грузовик  с  переполненным  пузырем  и  он  уже  не сможет  рассчитывать  на
повторную остановку.
     Он  не  мог даже реально  взвесить  шансы на  успешное  бегство. Звезды
давали  довольно яркий свет, но с обеих сторон от дороги сразу же начинались
места,  позволявшие надеяться  на убежище:  скалы, расширявшиеся  от нагрева
днем  и сжимавшиеся  от ночной прохлады, трескались  и ломались  до тех пор,
пока не превратились в нагромождение валунов. Ускользнув с дороги, он мог бы
уйти от преследователей на несколько миль.
     Но  на крыше грузовика имелся прожектор, а если бы его  луч не  зацепил
беглеца,  то  полицейские  дождались  бы  утра;  двое  из  них  остались  бы
пикетировать место, а третий  с грузовиком отправился бы к ближайшему пункту
связи. И уже к полудню здесь оказалась бы небольшая армия с собаками.
     А у него не было воды.
     Позади послышалось  несколько  громких слов.  Нет, это обращаются  не к
нему, решил Рейнер. Около грузовика вспыхнула спичка.
     Он как мог быстро справил нужду  и пошел вдоль дороги, беззвучно ступая
по пыли. Отойдя ярдов на двадцать пять от грузовика,  Пол  почувствовал, как
по  спине  пробежали  мурашки.  Сзади  стояла тишина,  и  это  было  слишком
очевидно.  Обернувшись,   он  увидел   выпуклость,  добавившуюся  к  силуэту
шоферской кабины. На ее крыше около прожектора  присел на  корточки человек.
Вторая спичка вспыхнула  и осветила ловушку: второй  полицейский прикуривал,
стоя к нему спиной. А третий, вероятно, майор, должен был открыть огонь.
     Это избавило бы  их от  хлопот по  совершению второй части путешествия.
Все они были из Пуэрто-Фуэго и не испытывали никакого желания завершать свой
ночной  маршрут до  Сан-Доминго. И оправдания у них были бы неопровержимыми:
заключенный  пытался убежать,  но  охрана  оказалась  чересчур  проворной  и
попытка оказалась безуспешной.
     Он успел настроиться на побег.  А  теперь был вынужден вернуться - ради
того, чтобы остаться в живых.
     Обратный путь был необыкновенно длинным.  Казалось, что он, Пол Рейнер,
единственное живое существо в этом мертвом мире: темный силуэт грузовика был
просто другим валуном.  Нога запнулась  о камень,  и  он чуть  не выругался,
будто выдал себя, приближаясь к невидимому  врагу; но сейчас не было никакой
необходимости прибегать к уловкам.
     Он услышал какой-то звук, похожий на щелчок затвора, но продолжал  идти
медленно, почти  волоча ноги так,  что если бы  ему подвернулся камень,  Пол
наверняка вновь споткнулся  бы. Все это время он не отрывал глаз от тени  на
крыше  грузовика,  стремясь  убедиться  в  том,  что  его предположение было
верным.
     Боковым зрением он улавливал, как мимо проплывают большие синие звезды;
вот они уже  отразились  в металле грузовика. Если  бы они решились  на  это
сейчас, то стрелок, как бы хладнокровен он ни  был, с десяти ярдов неминуемо
всадил  бы  ему  пулю в  грудь. В  этом сейчас заключалась его  единственная
надежда. Для того, чтобы заявить о попытке к бегству, им следовало  стрелять
в спину.
     Человек,  сидевший  на крыше,  начал  слезать,  но  Рейнер успел хорошо
разглядеть  его и полностью уверился  в своих подозрениях. Послышался глухой
стук пистолета, убираемого в кобуру, и щелкнула кнопка.
     -  Теперь куда  легче, - сообщил Рейнер,  адресуясь  в  пространство, и
вскарабкался в грузовик. С него тек пот, как из выжатой губки.
     Ответа не последовало. Мотор снова заработал и колеса  взметнули мягкую
пыль. Яркие  лучи  фар  хлестнули  по  отдаленным  валунам, и машина  начала
набирать скорость.

     Учреждение, куда  его  доставили,  находилось  в  известном  Каса-Роха,
казармах  тайной полиции.  Человек, допрашивавший  Рейнера,  не  был  одет в
форму, и к  нему никто обращался  по званию;  его называли просто  "сеньор".
Кабинет был  очень аккуратным, а обстановка -  почти роскошной. Даже решетки
на окне были окрашены в бледно-серый  цвет. Зато  сюда все  время доносились
какие-то  отзвуки: можно было сразу  понять, что комнатушка  является частью
огромного здания.  Откуда-то  издалека  долетали  слабые голоса, а  хлопанье
дверей напоминало выстрелы.
     Хозяин  кабинета  был  старше  Рейнера.   Черты   его  лица  окаменели,
превратившись в  карту страны его сознания, передвижение по которой было  бы
сопряжено  с изрядными  трудностями. Это было  лицо  человека,  вынужденного
подниматься  в гору, зная,  что  ему  не суждено достичь вершины.  Но усилия
скорее просто утомили его до смерти, чем озлобили.
     Он поднял  на  англичанина  красные  глаза  с  большими серыми мешками,
похожими на синяки.  Его голос был слаб, вероятно от диких  криков,  которые
этот человек слышал внутри своего "я".
     -  Я прочел  рапорт из Пуэрто-Фуэго.  Вы знаете,  почему  вас доставили
сюда?
     - Чтобы предъявить обвинение.
     Большую  часть  поездки  Рейнер потратил  на  разработку  линии  своего
поведения;  его ответы  должны были  быть  короткими и обдуманными. Было две
вещи,  которые он не намеревался делать. Он не собирался покидать Агуадор. И
не  собирался  сидеть в тюрьме. При  этом  у него имелся только один шанс на
успех.  Если  повезет,  он  воспользуется  им. Если  же нет,  то  попытается
использовать другие появляющиеся возможности.
     - Да, против вас действительно выдвинуто обвинение, - сообщил человек с
синяками. - Но вы  не обязаны сразу же опровергать его. Ваш консул разъяснил
вам это?
     -  Нет.  -  Действительно,  Эммерсон  был  слишком  занят  философскими
изысканиями.
     - Значит, сейчас об этом скажу я. Вы хорошо понимаете испанский язык?
     - Свободно.
     Человек положил  морщинистые руки на  стол тонкой работы; казалось, что
он с трудом удерживает глаза открытыми.
     - В этой стране - военное положение. Его правила так или иначе касаются
иностранных  подданных,  подчиняющихся  нашим законам во время  пребывания в
республике.  В  вашем случае  это выражается  следующим образом:  вы обязаны
опровергнуть обвинение, организовав юридическую защиту, только в том случае,
если возражаете против репатриации.
     Рейнеру  потребовалось несколько  секунд,  чтобы  обдумать  это. Хозяин
кабинета неподвижно сидел за столом и походил на спящую птицу.
     -  Я хотел бы  убедиться в  том,  что правильно  понимаю  вас.  Если  я
соглашаюсь  с  немедленной  высылкой,  обвинение  не вступает в  силу.  Если
возражаю, то вы не можете выслать  меня до тех пор, пока моя защита не будет
опровергнута судом.
     - Правильно.
     Эммерсон  сказал:  "Но  вы не  сможете победить, потому что  дело будет
тянуться долгие месяцы"
     Мысль о тюрьме всегда беспокоила Рейнера.  Он  предпочитал открытый бой
сдаче  в  плен. Во время  войны он испытал  и то  и другое. В  открытом  бою
человек  остается человеком,  да еще  у  него  сохраняется нечто,  именуемое
душой;  но в крохотной ячейке с  решетками на  окнах  и дверью,  запертой на
тяжелый засов,  он превращается в животное даже  несмотря  на то,  что всеми
силами  пытается сохранить  свое  достоинство и веру. Достаточно  две недели
просидеть  в одиночке,  страдая  от  поноса  и  грубости  охранников,  чтобы
потерять  самоуважение,  а потерять его значит потерять все. Побеждает вовсе
не охрана,  а  зараза. Это  она  навсегда оставляет  в мозгу человека  запах
звериной клетки.
     Он был  сломлен за  пятнадцать  дней, к  тому моменту,  когда  попросил
стакан воды. Чтобы унижение было завершенным, ему дали воду.
     Эммерсон сказал: "Условия вполне терпимые: тюремная еда неплоха".
     Его могли засадить туда.
     - В таком случае я согласен покинуть страну.
     Спящая птица открыла красный глаз и разжала когти.
     - Вы не собираетесь опровергать обвинение?
     -  Нет, если,  конечно, со мной будут обращаться по-человечески. Я буду
настаивать на том, чтобы власти сопровождали меня до границы.
     Человек,  очевидно,  испытал  такое  облегчение оттого,  что допрос уже
закончился, что сделал попытку пошутить:
     - В вашем случае граница находится на высоте один сантиметр от взлетной
полосы  аэропорта в Сан-Доминго. Надеюсь, что ваш полет будет приятным. - Он
устало поднялся и  резко вскинул голову, чтобы слегка  взбодриться,  а может
быть, и в который раз взглянуть на недосягаемый пик, который завтра, так же,
как и вчера, будет возвышаться над ним.
     Охранник  распахнул  дверь, и  красноглазый  принялся  командовать.  Он
вручил  кому-то бумаги со  стола, потребовал позвать  команданте  Парейру  и
вновь обратился к Рейнеру:
     -  Ваши слова  о  властях  и сопровождении...  У вас есть  какие-нибудь
жалобы на поездку с побережья?
     - Никаких жалоб. - Какие могут быть жалобы, ведь его даже не убили.
     Рейнера вывели в  гулкий  коридор, конвойные заняли  свои  места; майор
Парейра впереди. Очевидно, он  специализировался по англичанам,  и занимался
ими вплоть до  самой  границы.  Одно это сразу  выдавало лживость  истории с
"обычной проверкой паспортов".
     В просторной комнате около главного поста охраны ему предложили еще раз
проверить багаж. Рейнер отказался. Если из его чемоданов что-нибудь пропало,
он  так или иначе не  смог бы  вернуть украденное. Он прочел и подписал  две
бумаги; одна являлась  протоколом его  собственных показаний, а  в другой он
давал  подписку, что понял полностью и ясно:  при  любой попытке вернуться в
страну в  течение  пяти лет после высылки его  или вернут обратно с границы,
или же  задержат до проведения расследования  выдвинутых сегодня против него
обвинений.
     Было  только  два  часа  ночи. Аэропорт  находился примерно в  двадцати
минутах езды через парк  Августина Гомеса и заводской район. Вместо военного
грузовика на сей раз был предоставлен  современный черный "плимут"-седан без
номерного  знака.  Водитель  был незнакомым.  Парейра  и  один из  вчерашних
лугартеньентес сели на заднем сидении по бокам от Рейнера.
     В аэропорте был обычный ночной персонал да группа усталых людей человек
в тридцать  с  небольшим. Они рассматривали  новости на расположенной высоко
под потолком панели с бегущей строкой.
     Проходя через главный зал,  майор  с лейтенантом  держались  вплотную к
Рейнеру, так что  даже  порой толкали  его плечами.  Он  подумал, какому  же
наказанию   может   подвергнуться  Парейра,  если  его  заключенный  удерет.
Серьезному, если судить по предосторожностям.
     - Я хотел бы положить кое-что  необходимое в сумку на молнии, -  сказал
Рейнер майору, когда его зарегистрировали в авиакомпании.
     -  Ваш багаж  будет с  вами  на  борту. -  Парейра  давно уже  отбросил
обращение "сеньор".
     - Нет, он будет в багажном отсеке.
     - Тогда возьмите один из чемоданов с собой.
     - Они все довольно большие, а такие строго запрещается вносить в салон.
     - А где сумка?
     - Дадут в представительстве авиакомпании.
     Парейра посмотрел  вокруг.  Не  было никакой толпы, в  которой  мог  бы
затеряться  их  подопечный;  лишь кучка пассажиров продолжала  рассматривать
табло.
     - Ладно, -  согласился он. Теперь, когда до  посадки в самолет осталось
всего пятнадцать минут, майор все сильнее волновался. Вместо того чтобы идти
по  бокам от  Рейнера, и он и лейтенант  теперь  держались прямо  у  него за
спиной. Они возвратились в  офис T.O.A. Дежурный  был  незнаком Рейнеру; они
прежде не виделись ни здесь, ни в Лондоне. Ему дали сумку с эмблемой T.O.A.
     - Я могу быть еще чем-нибудь полезен вам, мистер Рейнер?
     - Пригодилась бы баночка с мазью для невидимости.
     - Простите?
     - Не обращайте внимания. Вылетаем вовремя?
     - Насколько я знаю, да, сэр.
     Рейнер закурил.
     - Вам нравится здесь?
     - Я надеюсь привыкнуть к жаре.
     - От нее сильно устаешь, не так ли?
     Обернувшись, Рейнер  увидел,  что к Парейре и лейтенанту присоединились
два сержанта полиции аэропорта. Похоже было,  что майор  вызвал их прямо  из
зала  выхода  на   посадку.  Дежурный  в  представительстве   Трансокеанских
авиалиний выглядел обескураженным.
     Рейнер не мог поверить в то, что его процедура высылки настолько важна,
и для  того, чтобы поместить его в самолет, требуются майор, лейтенант и два
сержанта. Если бы от  него ожидали слишком больших неприятностей, то, скорее
всего, спрятали бы стрелка за деревом, как не так  давно сказал ему  консул.
Или майору поручили бы организовать его "побег" во время перевозки, во время
которого задержанный был бы застрелен.
     Это  не  имело  никакого  значения.  У  него  не  было  времени,  чтобы
обдумывать эти проблемы.  До отлета  оставалось двенадцать минут. Конвой  из
четырех  вооруженных  полицейских  подвел  Рейнера  к   весам;  восемь  глаз
пристально смотрели, как он  доставал вещи из  чемоданов и перекладывал их в
небольшую сумку. Но даже если бы  у  него  в багаже был пистолет, он вряд ли
успел бы сделать больше  двух выстрелов навскидку, прежде  чем  сам оказался
изрешеченным пулями.
     Возможно,  красноглазый  был  более  проницательным,   чем  казался  со
стороны. Он мог сказать Парейре: "  Мне кажется, что ваш заключенный слишком
легко отнесся к высылке. Не спускайте с него глаз".
     Группа пассажиров двинулась к выходу на посадку.
     -  Следуйте за мной, -  вдруг  приказал майор.  Аэропортовские сержанты
провели их через  служебные  помещения,  и они оказались на асфальтированном
поле раньше остальных пассажиров.
     Рейнер шел ровным шагом,  не  оглядывался  по сторонам,  но внимательно
обшаривал  поле взглядом. Оно было хорошо  освещено прожекторами  на высоких
мачтах,  а  авиалайнер  No 12 стоял менее чем в пятидесяти ярдах  от  здания
аэропорта.  Цистерны заправщиков  уже  не спеша  отъезжали  от  самолета,  а
грузовик-стартер находился на  своем месте, соединенный двойными кабелями  с
разъемами в днище фюзеляжа. Багажный транспортер отъехал, и наземная команда
T.O.A.  закрывала двери  багажного  отсека.  Навигационные  огни  на  концах
крыльев, стабилизаторе  и  днище самолета уже мигали. До  взлета  оставалось
пять минут.
     Шанса  не  было.  Рейнер  находился  среди  вооруженных  охранников,  а
поблизости даже не имелось никакого укрытия. Стоит побежать, как его догонит
пуля.
     Они  подошли  к трапу.  Два  сержанта заняли места  по бокам. Лейтенант
остановился  чуть  поодаль,  его рука праздно лежала  на кобуре. Майор дошел
вместе с арестованным  до  самой  лестницы. Рейнер обернулся и посмотрел  на
белый  от яркого  света асфальт  между  трапом и зданием аэропорта. Дежурный
представитель T.O.A. не вышел проводить его, и это было очень удачно.
     - Прошу вас подняться на борт самолета.
     - Естественно, команданте.
     Поднимаясь по трапу, он видел,  что большинство пассажиров уже покинуло
накопитель. Бортпроводница вела первую группу к самолету.
     Войдя  в  салон, Рейнер  услышал  через  открытую  дверь  кабины  голос
радиста. Тот разговаривал с диспетчерской аэропорта, проверяя связь.
     Передний трап, которым воспользовался Рейнер, увезли.
     Полицейские отошли на несколько шагов и вытянулись, чтобы лучше видеть.
Бортпроводник закрыл дверь; лязгнули замки.
     Через три-четыре минуты заработали счетверенные реактивные двигатели, и
начальник наземной команды встал на свое место у кромки левой консоли крыла.
Он  жестом  показал,  что все турбины в  порядке,  и  дал знак,  разрешающий
пробег. Когда  самолет чуть  заметно двинулся,  он  отдал  салют  и отошел в
сторону, чтобы не попасть под удар реактивной струи.
     Майор  Парейра  отпустил двоих  сержантов,  а сам вместе с  лейтенантом
отправился назад, в здание аэропорта.


     Гайавата Мозес длинной  кривой  иглой вплетал  в сеть  новую  пеньковую
нить.  Прямо у его ног бился  прибой.  Эль Анджело ушел на лодке в  странное
время - чуть позже полудня. Вместе с ним ушел сеньор Пуйо. Они взяли снасти,
целую корзинку  с эмпанадами[*] и две бутылки вина, но  мальчик знал,  что  они
отправились не за рыбой, так как не взяли с собой ни наживки, ни приманки.
     Стараясь изо всех сил,  он  чинил  большую сеть, хотя пальцы уже были в
крови. Работа должна быть закончена засветло, потому  что  так велел ему Эль
Анджело. Она  просто  не  может  не быть  законченной,  поскольку эти  слова
исходили из уст Эль Анджело. Когда Гайамо был  ребенком,  он поверил чьим-то
словам:  если бы на закате Эль Анджело стал вот тут, на  песке, посмотрел на
запад,  поднял  бы свои ручищи и  сказал  солнцу, что оно не должно  сегодня
уходить  в море, оно навсегда осталось бы  над горизонтом и ночь  никогда не
наступила бы.
     Гайамо  не был уверен, что больше совсем не верит в это. Эль Анджело не
был похож на других людей; порой его бородатое лицо было таким же спокойным,
как и лицо  распятого на кресте в церкви Сан-Доминго. Он однажды увидел его,
когда на святыню упал косой солнечный луч, и заплакал от красоты.
     Он никогда не  задавал вопросов эль капитано, не считая, конечно, ухода
за  лодкой  и тому  подобного.  Сегодня  он  ужасно  хотел спросить,  но  не
осмелился. Сегодня на берегу снова появился тот же человек, что месяц назад:
человек  с бородой  и  в  широкополой  соломенной шляпе. В Пуэрто было много
людей с бородами, а  некоторые из рыбаков укрывались  от солнца под большими
соломенными шляпами, но этот человек не был рыбаком.
     Он медленно шел  по берегу и когда  приблизился  к  группе  рыбаков, те
прервали разговор.  Человек посмотрел на их лица,  ничего  не сказал и пошел
дальше. Наткнулся на других, и те посторонились, некоторые из них улыбнулись
пришельцу,  освобождая ему дорогу. Он заговорил  только с одним человеком, и
это был Эль Анджело.  Они  совсем  недолго постояли рядом,  глядя на  океан.
Гайамо подслушал кое-что из их разговора.
     Хорошо ли ловится рыба?
     Она ловилась хорошо. В океане было множество рыбы.
     И много лодок, чтобы выловить ее?
     Там было пятьдесят лодок. Больше пятидесяти
     Гайамо  не  все  слышал и  тем более не  понимал услышанного.  Любой на
берегу  сказал  бы,  что  он  еще  слишком молод для  того,  чтобы  понимать
серьезные вещи.  Он  был с  Пепито и другими,  когда они затевали это дело с
феррокарриль,  но они сказали, что он еще слишком молод, чтобы что-то знать.
Возможно, они были правы; он плохо разгадывал загадки, плохо складывал числа
и не умел  читать. Но ему  хотелось  узнать, кто  этот человек,  неторопливо
прогуливавшийся  по берегу.  Иногда он думал,  что это мог  бы быть Иисус. У
Иисуса была борода, но не было широкополой  соломенной шляпы. Люди говорили,
что  Иисус должен прийти снова. Гайамо верил в  такие вещи, ведь он  уже был
предупрежден знамением креста в море.
     Эль Анджело привел лодку к берегу почти на закате.  Мальчик, помогавший
вытаскивать лодку лебедкой на берег и укладывать на стапель, все время хотел
спросить  Эль Анджело, кто  же был этот  человек, сверкавший  глазами из-под
большой соломенной шляпы. Но он знал, что Эль Анджело ничего ему не скажет.
     Они не ловили рыбу, хотя в океане было множество рыбы. Снасти были  все
так же свернуты.
     Луис Пуйо  шел один  от берега и не разговаривал ни с  кем,  хотя люди,
мимо  которых он  проходил,  обращались  к  нему. У начала  лестницы, идущей
наверх, к  бару  Вентуры,  собралась  толпа, но он не  остановился, пока  не
увидел санитарную машину, пытавшуюся пробиться сквозь скопление людей. Тогда
он  возвратился, протиснулся  между людьми и увидел человека, который сидел,
облокотившись  на  нижнюю ступеньку. Его лицо  можно  было  узнать,  так как
голова  откинулась назад, на каменный  парапет,  а  не вперед, где  на горле
зияла страшная рана. Кто-то успел посыпать опилками длинный кровавый ручеек,
над которым уже с гудением вились мухи. Луис Пуйо окинул убитого всего одним
взглядом  и  пошел дальше.  Это  был  Монтайя, продавец лотерейных  билетов.
Поднос стоял рядом с трупом, но билетов на нем не было. Однако Пуйо понимал,
что  Монтайю  убили не  для того, чтобы ограбить. Для  того, чтобы  отобрать
лотерейные билеты,  вовсе  не обязательно перерезать человеку глотку. Билеты
исчезли позже, потому что есть люди, желающие поживиться даже у мертвых.
     Луис Пуйо направлялся в некую комнату, находившуюся на узкой улице близ
конца  набережной.  Он  должен  сказать им,  что его  сын  выглядел  худым и
бледным, и упомянуть, что  видел труп продавца лотерейных билетов. Они могли
даже знать, кто это сделал, но это  не имело значения. Имело значение только
то, что это было сделано.


     Президент  Трансокеанской авиакомпании целый  час дожидался в гостинице
"Мирафлорес" появления Уиллиса.
     В  течение  этого  часа он  спросил  у двух разных  портье,  где мистер
Рейнер,  и  получил тривиальный  ответ: "Уехал, не  оставив  адреса".  Гейтс
решил,  что его  сотрудник выполнил полученное из Лондона указание и  улетел
домой.  Но все  же  он, сам не  понимая  почему,  беспокоился из-за Рейнера.
Запрос  Рейнера  по  поводу  того,  чтобы  остаться здесь,  в  Пуэрто-Фуэго,
произвел несколько странное впечатление, но  в  нем не  было заметно никаких
вызывающих интонаций. А теперь Рейнер был на пути домой.
     Гейтс  был  исполнен  энергии, которая  требовала выхода. Он уже изучил
карту города,  висевшую на стене, и теперь прохаживался по залу, украшенному
арками, пальмами и испанскими плетеными кожаными украшениями. Затем он снова
смотрел на  карту  и  опять  принимался ходить по  залу,  пока  на одежде не
выступили  пятна  пота. В  конце концов  он был  вынужден  потребовать  литр
наранхильи  со льдом и  сесть. Сидеть  было хуже, чем ходить, потому  что от
бездействия  он   начинал  волноваться  и  становился   раздражительным.  Он
продолжал потеть.
     Он думал  об Уиллисе, как любой другой думал бы о  человеке,  с которым
должен  встретиться.  Он  восхищался холодным  самообладанием Уиллиса  почти
десять  лет.  Уиллис никогда не спешил,  но все же никогда не опаздывал.  Он
никогда   не   смотрел   на   часы,   но   всегда   точно  знал   время.  Со
сверхъестественной  энергией  змеи  он спокойно скользил с места  на место и
успевал  раньше  тех, кто  несся  на  подгибающихся  ногах  -  к этим  людям
относился и сам  Гейтс. Если бы Уиллис знал о приезде президента T.O.A., то,
конечно,  оказался бы  здесь  за пять  минут до появления Гейтса.  Президент
авиакомпании не сообщил о своем приезде никому.  Лишь один сотрудник  службы
перевозок,  на благо себе,  узнал президента, когда тот шел  через  аэропорт
Сан-Доминго. Он  не  хотел, чтобы Уиллис  или  Рейнер  ожидали его. Изрядной
долей  своих  успехов  Гейтс  был  обязан  молниеносным налетам.  Его  отец,
трудившийся на бирмингемском  медеплавильном  заводе, сказал  ему  когда-то:
"Пользуйся каждой  возможностью удивлять людей, сын.  Это подхлестнет их - и
ты на коне".
     Он подозревал, что помимо его  собственного, прямого, способа  удивлять
людей  существовали  и  другие. К числу последних относился и  метод Уиллиса
"подхлестывать",  изучая издалека слабости людей,  а  затем  играть  на них.
Уиллис был прежде всего наблюдателем и  хорошо справлялся со своим делом, но
он мог изучать  вещи и  людей  только прячась  за  невидимую стену,  которую
создавал своим  поведением.  Она  позволяла  ему  скрывать  от  других  свои
блестящие глазки.
     Гейтс умел  удивлять людей  и  знал, какие это  приносит  преимущества.
Поэтому ему  было нелегко  с такими людьми,  как Уиллис, которые могли умело
ответить сюрпризом на сюрприз. Но  он  все же восхищался  качеством, которое
порой называл членам правления. То была невозмутимость (или равнодушие).
     Уиллис, совершенно свежий с  виду,  легкой походкой вошел  в  гостиницу
перед самым закатом. На нем был полотняный костюм и парусиновые туфли. Могло
показаться, что он  только что появился в  городе,  сойдя с  борта круизного
лайнера.
     - Ну, если  это не мистер Гейтс... - Удивленный тон был деланным, будто
он увидел президента в  окно, но не  собирался говорить об этом. Может быть,
так оно и было.
     -  Привет, Уиллис.  Я надеялся,  что  вы  все  же  появитесь. Не хотите
выпить?
     - Охотно. Ром здесь очень хорош.
     - Ром?  Вам от него не жарко? - Дурацкий вопрос: Уиллису могло бы стать
жарко  разве что от  адского пламени. Да и там большая  часть жара  была  бы
поглощена стеной.
     - Мне нравится его  аромат, - со своей кривой улыбкой сказал  Уиллис. К
ним уже шел официант, очевидно, получив какой-то телепатический заказ. Когда
Гейтс захотел выпить апельсинового сока, ему пришлось несколько раз крикнуть
в шахту лифта; только после этого к нему подошли.
     - Уиллис, эти парни понимают по-английски?
     - Возможно, сэр.
     -  Тогда  пойдем  куда-нибудь  в  тихое местечко,  где  можно  спокойно
поговорить. Для начала: вы знаете наверняка, что Рейнер отправился в Лондон?
     - Думаю, что скорее всего так. Его депортировали.
     - Его - что?
     -  Я  говорил  об этом с консулом. Видели,  как полицейские  вчера рано
утром сажали мистера Рейнера в самолет.
     - Почему?
     -  Ему  в багаж  подбросили неподобающую литературу, сообщили  об  этом
полиции  и  "посоветовали"  проверить  его.  В  таком  случае  депортация  -
достаточно вежливое мероприятие.
     - Откуда вам это известно?
     -  Я  заметил,  что  он выехал  из  гостиницы  две ночи  тому назад,  и
заинтересовался.
     - Вы знаете, что я послал ему телеграмму с приказом вернуться?
     - Да, мистер Гейтс, но мне показалось, что он не слишком-то обрадовался
ему. - Уиллис с умеренным интересом смотрел на негодование начальника. - Мне
сказали, что он был арестован.
     - Вам сказали! Кто?
     - Один из местных портье.
     Раздражение  Гейтса все  усиливалось.  Ему  самому сказали, что  Рейнер
просто выехал.
     - Арестован!
     -  Да.  На следующее  утро  я отправился к консулу  узнать,  нельзя  ли
чем-нибудь помочь. Но к тому времени самолет мистера Рейнера уже шесть часов
находился в полете, а консул успел связаться с Сан-Доминго и узнать, как все
происходило. - Он точно в нужный момент сделал глоток белого рома и взглянув
на Гейтса через край стакана.
     -  Они не имеют права так обращаться  со служащим Т.О.А.! Почему  вы не
телеграфировали мне? - Он выглядел очень раздраженным.
     - Сеньор Гейтс! - раздался голос портье, спешащего со сложенным листком
бумаги.
     - Это я.
     Гейтс развернул телеграмму. "РЕЙНЕР ДЕПОРТИРОВАН СЕГОДНЯ В 3 УТРА ТОЧКА
УТВЕРЖДАЕТ  ЧТО  БЫЛ  ЛОЖНО СКОМПРОМЕТИРОВАН ТОЧКА УИЛЛИС". Телеграмма  была
отправлена вчера в 09.00.
     - Вашу телеграмму переслали мне из Лондона. - Гейтс  толкнул телеграмму
через стол Уиллису. Он был слишком разражен способностью Уиллиса вытаскивать
кроликов из шляпы, чтобы извиниться за слишком поспешные выводы. - Почему им
потребовалось выставить его из страны?
     Уиллис медленно, как радар, повернул свою длинную  узкую голову. Портье
уже скрылся из поля зрения.
     - Я думаю, стало известно, что мистер Рейнер интересуется тем же самым,
что изучаю здесь я. Местным жителям это не нравится. На моих чемоданах стоят
очень хорошие замки, а здешний климат  меня  вполне устраивает.  - В уголках
его маленьких  прозрачных глаз появились  чуть заметные морщинки, означавшие
довольную улыбку.
     - Ей-богу, я  займусь этим вместе с  послом! - Гейтс встретил спокойный
отрезвляющий   взгляд  своего  подчиненного.  -  Конечно,   после  окончания
расследования.
     - Да, мистер  Гейтс. Сейчас нам совершенно не нужна излишняя реклама. В
любом случае, вы хотели, чтобы мистер Рейнер вернулся домой, ведь правда?
     - У вас есть  какие-нибудь соображения по  поводу  того,  кто  мог  это
сделать? - спросил Гейтс, твердо глядя Уиллису в глаза.
     - О, нет.
     - Вообще никаких? -  Этот  прямой пристальный взгляд  в зале  заседаний
вынуждал многих признаваться в том, что они надеялись скрыть.
     - Я уверен, что это не был его соотечественник.
     - Я  вовсе не предполагаю, что это  ваша вина, Уиллис. - Хотя, конечно,
Гейтс именно это и предположил.
     - Я думал о Линдстроме , - вежливо сказал Уиллис.
     Гейтс сделал большой глоток из своего стакана.
     - Вы видели Линдстрома?
     - Еще нет.
     - Но думаете, что он здесь?
     - Да.
     - Послушайте, есть здесь хоть какое-нибудь место, где можно поговорить?
     - Это удобно сделать на открытом воздухе. Мы могли бы заодно посмотреть
закат.
     - К черту закат.
     Они  поставили на  стол  пустые  стаканы,  и  Уиллис  своими  короткими
целеустремленными шажками  повел  шефа на Авениду-дель-Мар. Солнце уже почти
касалось поверхности океана, но земля все еще хранила его жар и асфальт  под
ногами  был горяч. Из домов начали появляться люди; казалось, будто  все они
одурманены после жаркого дня.
     - Красивый бульвар, - пробормотал Уиллис.
     - Очень. Ну, Уиллис, что вам удалось выяснить?
     Сотрудник  службы  безопасности  начал  разговор   издалека,  тщательно
подбирая слова, будто докладывал правлению компании о подделке счетов:
     -  В  этом  городе,  мистер  Гейтс,  ощутима  атмосфера  напряженности.
Напряженности и  предвкушения.  Такая  же точно атмосфера была в Бангкоке  в
прошлом  году,  как раз  перед революцией.  Отдельные  признаки,  каждый  из
которых сам по себе не покажется подозрительным, заметны повсеместно.  Икаса
непопулярен в  народе.  Никто об этом  не  скажет  вслух,  но так  или иначе
продемонстрируют при первой же возможности.  Обратите внимание  на почте или
где-нибудь  еще, как они кулаками пришлепывают марки на конверты. Посмотрите
в баре, как превосходные портреты президента случайно обливают вином. Только
вчера  я видел, как полицейские разогнали группу разговаривавших между собой
людей  -  всего  пять человек.  Они  могли  обсуждать  новости боя быков или
стоявшую  неподалеку девушку в красном, но полиция разогнала их.  Сегодня  в
полдень  был  убит продавец  лотерейных  билетов.  Его  оставили на улице  с
перерезанным  горлом,  хотя,  чтобы  скрыть  убийство,  вполне  можно   было
дождаться темноты и бросить тело в море, где о нем позаботились  бы акулы. И
это  тоже  было  в  Бангкоке:  осведомителя, в качестве  примера для других,
заставляют замолчать. Но в Сан-Доминго, где я  был сегодня утром, обстановка
иная...
     - Не хотите же вы сказать, что полиция режет народ!
     - О нет. Человека убили  за то, что он мог иметь дело с  полицией. - Он
остановился,  огляделся  как  аист  и  снова  догнал  президента.  -  Что-то
готовится, мистер Гейтс. Что-то готовится.
     - А как все это связано с пропавшим авиалайнером?
     - Пока не могу сказать. Я еще не готов изложить свои гипотезы.
     - Уиллис, давайте считать, что они уже созрели, и обсудим их.
     -  Похоже, что  местные  жители совершенно  не желают  разговаривать  о
пропавшем самолете, даже вспоминать о нем.  Они все внезапно глохнут, и  эта
глухота продолжается  до  тех пор, пока  речь  не  заходит  о  бое быков или
девушке  в зеленом  платье из бара. Но и те, кого  мы  называем официальными
кругами,  также не стремятся  обсуждать эту историю.  Никто не хочет  о  ней
знать.  Это,  конечно, чрезвычайно интересно,.  Расследование замалчиваемого
события, без  сомнения,  является самым трудным расследованием. Единственное
реальное упоминание - краткий обзор новостей двухлетней давности,  который я
нашел в подшивке "Ла-Насьон",  ежедневной газеты, выходящей в Сан-Доминго. Я
переписал заметку.
     Он  достал  изящный  бумажник, вынул из  него лист  бумаги и вручил его
Гейтсу. Они  остановились Пока Гейтс  читал  красивый  почерк  Уиллиса,  тот
присматривался к человеку, стоявшему в подъезде на другой стороне проспекта.
Судя по всему, это был полицейский детектив. Во всем мире  этих  парней учат
никогда не стоять  на открытом месте, там, где каждый так бросается в глаза.
И действительно, ведь сама  идея рамы заключалась в том, чтобы сосредоточить
внимание на заключенной в ней картине.
     Гейтс читал, шепотом проговаривая про себя слова:  "Во время скандала в
Пеон-баре,  неподалеку  от  армейских  казарм,  двое  офицеров,   пытавшихся
восстановить  порядок,  получили  ножевые  ранения,  от  которых  немедленно
скончались. Это были капитан "Густо"  Римиз  из Ла-Валлеры,  тридцати лет, и
лугартениенте  Хозе Торрес, тридцати трех лет, из  Сан-Доминго.  Предпринято
тщательное расследование.
     Когда Гейтс перестал бормотать, Уиллис сказал:
     - Это приблизительный перевод. Посетив Пеон-бар  я провел негласное  но
тщательное  собственное расследование. Эти двое  офицеров  были  пилотами  с
гидросамолета, базирующегося на озере Асул.
     У Гейтса хватило здравого смысла не притворяться понимающим там, где он
не видел никакого смысла.
     - Ну и что?
     - Обратите  внимание на дату, мистер Гейтс. Четвертого марта 1961 года.
Именно в этот день исчез авиалайнер No 10.
     -  Полагаю,  это  замечательно.  - Он стоял, чувствуя  себя  неловко  в
промокшей от  пота  одежде,  и  решил  про  себя, что в один прекрасный день
наберется решимости и  скажет Уиллису: "Я плачу вам чертовски хорошие деньги
не за загадки - мне нужен товар".
     - Мне тоже  так кажется. Гидросамолеты  работают в  океане и,  конечно,
удобно базировать их  на озере  совсем рядом со столицей.  Возможно, эти два
пилота патрулировали район, когда самолет  шлепнулся в воду, знали что-то об
этом, и их  заставили  замолчать.  Человек в Пеон-баре сказал мне, что после
этого скандала больше никто не умер от ран, раненных просто не  было. Как вы
говорите, замечательно. Я, естественно, намерен разобраться с этой историей,
но  на это потребуется время. Слишком уж  мало  народу соглашаются обсуждать
ее, наподобие моего друга из Пеона.
     Они  подошли к  металлическим столикам  и опустились  в  кресла,  чтобы
выпить. Гейтс решил не ломать себе голову над  содержанием заметки. Когда он
видел совпадение, то узнавал его. Уиллис пробыл здесь лишь несколько дней, и
было  вполне естественно,  что  он раскапывает любые  фрагменты,  которые на
первый взгляд кажутся существенными.
     - Значит вы еще не видели Линдстрома?
     - Еще нет.
     - Или хоть кого-нибудь из оставшихся в живых?
     - Нет.
     - Два  дня  назад я  получил телеграмму  от  Рейнера. Он  сообщил,  что
считает необходимым довести его до конца Я полагаю,  что  у него здесь  было
что-то, подлежавшее завершению. Что это могло быть?
     Уиллис произнес еще одну импровизированную короткую речь.
     -  Скорее  всего,  ничего  определенного,  хотя он оказал  мне  большую
помощь, сообщив о версиях, которые  разрабатывал. Они полностью совпадали  с
моими собственными, и для любителя он, по моему мнению, поработал хорошо.
     - Настолько хорошо, что его выставили из страны!
     - Не "настолько" хорошо, а  "довольно" хорошо.  Нужно было замести свои
следы,  а у него  не хватило для этого опыта. Но он, казалось,  был уверен в
том, что Линдстром  скрывается здесь,  и его прячут местные жители. Он также
сказал мне, что опознавал уцелевшего пассажира...
     - Пассажира?!
     -  Мадемуазель Видаль,  актрису  с достаточно  серьезной репутацией  но
малой  международной  известностью.  Она  работала  в  "Комеди  Франсез".  -
Последовала непродолжительная  пауза. -  Должен  заметить, мистер Гейтс: мне
кажется, что он сказал мне о ней гораздо меньше, чем мог.
     - Это несерьезно. Рейнер не заглядывался на женщин, и даже  если  бы  и
заглядывался, то не затеял бы интригу во время такого важного расследования!
     - Я не стал бы ручаться, мистер  Гейтс. Урожай может  созреть  в  самый
неподходящий момент.  Все мы помним, Цезарь был  ужасно занят именно  тогда,
когда бросился в объятия Клеопатры.
     - Но  мы-то говорим о  Поле Рейнере! - Гейтс был разочарован в Уиллисе.
Бедный  охранник превратился в романтика. Он сказал  с нажимом: "Дело в том,
что если еще кто-то, кроме Линдстрома, остался в живых, то случай становится
куда  более  сложным  и   опасным.   Конкуренция  среди  мировых   авиалиний
чрезвычайно  сильна. Вы сами это знаете. Аварии создают авиакомпаниям мощную
антирекламу  - именно поэтому после  историй с лайнерами  десятой модели нас
постиг такой шторм. Но  теперь  мы восстановили доверие публики. Кроме  того
странного  случая  с  лопнувшей  шиной,  да  застрявшего  шасси  в  Шенноне,
несчастных  случаев с лайнерами-12 не было с тех самых пор, как мы поставили
их на маршруты. И  поэтому T.O.A.  не желает снова и снова  получать  плохую
рекламу.  Несмотря  на это я  созвал экстренное  собрание  правления в ту же
минуту, как  получил от этого бортпроводника сообщение о  том,  что он видел
живого Линдстрома.  Никто не  сможет сказать,  что  я пытался  замолчать эту
информацию - и вы об этом знаете. Вы были на двух из этих собраний.
     - Да, я там был.
     Гейтс  оглянулся,  но не понизил голоса. Он и  в других  ненавидел  эту
привычку. Если у вас есть, что сказать, то плюйте на все и говорите прямо.
     - С другой стороны, Уиллис, следует помнить еще вот о  чем. Технический
отказ, случившийся не из-за  плохого технического  обслуживания, ложится  на
изготовителя    самолета.   Ошибка   пилота    или   экипажа   оборачивается
непосредственно против авиакомпании. Именно поэтому я предпринял немедленные
действие по  проверке доклада Марша. Уиллис, это расследование  должно  быть
проведено, но со всей возможной осмотрительностью. Пока мы не уверены в том,
что Линдстром жив, нам  не нужна никакая  огласка.  Мы  не хотим без  веской
причины вытаскивать на свет Божий подробности бедствия  двухлетней давности.
Вы понимаете меня?
     -  О,  да. Именно поэтому вы послали  меня сюда, чтобы заменить мистера
Рейнера. Он мог бы...
     -  Я  доверяю  Рейнеру,  -  решительно  сказал  Гейтс, -  настолько же,
насколько и вам. А это значит - на сто процентов.
     - О,  вполне... и благодарю вас.  Это не имеет никакого отношения к его
надежности. Я лишь  хотел сказать  о  его  оценке  положения,  в которое  мы
попали. Именно это я имел в виду
     - Тогда вы  правы. Но вы здесь,  прежде  всего, потому что вы - опытный
следователь, а он нет. К  тому же у него до черта работы в Лондоне, и именно
поэтому я со всей определенностью дал ему указание вернуться.
     Уиллис  кивнул своей  вытянутой узкой  головой. Читая между строк  речи
президента компании, сверяя результат  с зеркалом,  выявляя  противоречия  и
прочитывая все  заново в свете своего знания людей, а особенно Гейтса, он  в
конце  концов сделал  вольный перевод прочитанного: "В  настоящее  время  мы
хотим,  чтобы  об  этой  штуке  никто  не  знал.  Рейнер,  оставаясь  здесь,
представлял бы для на опасность, и поэтому я отозвал его".
     -  Если, - продолжал  Гейтс, -  в  живых  остался еще кто-нибудь, кроме
пилота, например,  та женщина, о которой говорил Рейнер, тогда  у нас  будет
еще кто-то, чтобы проверить историю Линдстрома. Но что меня волнует - почему
эта женщина не объявилась открыто?
     - Возможно, по той же самой причине, что и у Линдстрома.
     - И какая же эта причина?
     - Я не знаю.
     - Тогда выясните.
     Уиллис позволил морщинкам собраться в углах глаз. Он слишком хорошо был
знаком  с Гейтсом,  чтобы  не  понять:  это был  не безапелляционный  приказ
служащему, а знак доверия. Президент компании  знал, что если кто-нибудь был
в силах что-то выяснять, то этим человеком был Уиллис.
     - Когда вы  собираетесь вернуться в Лондон,  мистер  Гейтс? - Президент
Гейтс предпринял вояж в десять тысяч миль, чтобы сообщить Уиллису всего одну
вещь: что расследование должно оставаться секретным, на  тот случай, если не
удастся  передать его министерству  авиации и обнародовать, а это что-нибудь
да значило.
     - Завтра, если вы  не  раскопаете что-нибудь  еще. Не стану  говорить о
том, будто я  надеялся  что  вы  уже  нашли Линдстрома  - вы слишком недавно
занимаетесь  этим делом, но, когда я собирался  сюда,  подспудная надежда на
это у меня была.
     - Конечно. Кто знает, может  быть  мне  повезет  за то  время,  пока вы
будете  здесь.  За двадцать  четыре  часа  может  случиться так много.  - Он
рассматривал  человека, переходящего проспект,  пытаясь угадать, узнал ли он
его и Гейтса.
     - Ладно, Уиллис, я не собираюсь торчать в  этом богом забытой печи ради
неизвестно  чего.  Подумаю о том, что  вы мне  рассказали,  а  потом мы  еще
поговорим. Может быть  к тому времени  у меня  в голове проклюнутся одна-две
мысли.
     -  Уверен, мистер Гейтс, что так и будет. - Теперь  он ясно видел,  что
человек действительно  узнал  их,  и поэтому перешел  дорогу. Он  шел, чтобы
поговорить с ними.
     - Не хотелось в  этом признаваться, Уиллис, но мне стало  намного легче
от того,  что Рейнер покинул эту страну,  даже несмотря на то, что для этого
были использованы слишком решительные меры.
     - Да-да, - негромко пробормотал Уиллис. - Но мне кажется, мистер Гейтс,
что  ваша радость преждевременна, поскольку мистер  Рейнер сейчас подходит к
нам.


     Уиллис   плавным  движением  поднялся.  Гейтс  тоже  увидел  Рейнера  и
раздраженно вскочил.
     - Рейнер, но ведь все говорят, что вас выслали!
     - Рейнер осмотрелся и негромко сказал:
     - Осторожнее, сэр.
     Уиллис тем временем молниеносно осмотрел вновь пришедшего, фиксируя все
детали  со скоростью кинокамеры.  Рейнер выглядел  усталым и  нездоровым. Он
как-то  странно  держал  левую  руку.  Исхудавшее  и искаженное  непривычной
гримасой  лицо заросло  щетиной.  Полотняный  костюм  был  ужасно  измят. Он
выглядел так, словно ускользнул от  полиции после серьезной схватки. Так что
в  словах  Гейтса  насчет   того,  чтобы  крепко  застрять  в  Пуэрто-Фуэго,
несомненно, была значительная доля истины.
     -  Садитесь, Рейнер, - сказал Гейтс уже тише, - садитесь. - Он подвинул
к  столу для  Рейнера еще одно кресло. Все уселись. Несколько  секунд  никто
ничего  не  мог   сказать.   Гейтс  был   взволнован.  Уиллис   наблюдал  за
происходящим, а Рейнер думал, насколько удачно, что он оказался здесь.
     Он   только   что  отправил  по   почте,  через   лондонское  отделение
Трансокеанских  авиалиний,  обещанное  письмо  Эдвардсу.  Боже,   благослови
Эдвардса и везение..
     Капитан Эдвардс в последнюю минуту перед  запуском двигателей был занят
предполетной  проверкой и не видел  что руководителя  лондонского  аэропорта
T.O.A. доставили в  самолет полицейские. Рейнер занял переднее место у окна,
чтобы  майор  Парейра  мог видеть его до тех пор, пока самолет  не выедет со
стоянки.  Он  все  еще  не  мог  поверить, что полицейские  могут соображать
насколько  плохо,  особенно  здесь,  на  экваторе,  где  нужно   жить  вдвое
медленнее, чем в других местах.
     Они знали,  что он работал в T.O.A. и имел определенную власть во  всех
аэропортах,  куда летали самолеты компании. Они должны были знать - а  может
быть  им  это  и  не  пришло  в  голову?  -  что  трехчасовой утренний  рейс
Сан-Доминго  - Лондон осуществлял самолет Т.О.А. Все  время короткой поездки
от казарм  Каса-Роха  до  самой двери самолета  он ожидал,  что  они  увидят
впереди красный свет. Но они его не увидели.
     Когда самолет тронулся со стоянки, начался период ожидания. В ближайшие
три минуты должно было решиться, действительно ли он пересечет ту границу на
высоте в один сантиметр. Чтобы достигнуть  начала  взлетно-посадочной полосы
No  9 самолету требуется примерно две минуты. По истечении первой минуты, он
прошел  по   салону  в  пилотскую  кабину,  предъявив  стюардессе  служебное
удостоверение. Экипаж  был  занят  донельзя,  но  с этим ничего  нельзя было
поделать.
     - Капитан Эдвардс...
     - Привет, сэр! Не знал, что вы на борту.
     Радиооператор  все еще проверял связь с  башней. Штурман готовил карту.
Мимо  окон  проехала   линия  синих  мигающих  огней.   Потом  машина   чуть
приподнялась и  вновь резко опустилась на шасси,  схваченная гидравлическими
тормозами. Реактивные турбины негромко скулили снаружи.
     - Знаете, Эдвардс, я оставил в гостинице  портфель с  важными бумагами.
Не нужно сейчас останавливаться, а  вот когда выедете  на взлетно-посадочную
полосу, выпустите меня, пожалуйста. Это не задержит вас.
     Эдвардс поднял на него глаза; его лицо ничего не выражало.
     - Немножко не по правилам, сэр. Мы на пробежке.
     - Все  будет в порядке.  Я  пошлю на ваше  имя письмо  в  Лондон, и вам
будет, чем  оправдаться перед  начальством. - Он  смотрел, как наземные огни
выстраиваются   в   прямые   линии:   авиалайнер   No    12   выруливал   на
взлетно-посадочную полосу.
     - А ваш остальной багаж на борту, мистер Рейнер?
     - Да, но я заберу его в Лондоне. Я прилечу туда следующим рейсом.
     Эдвардс пощелкал тумблерами и сказал:
     - Сэр, я и впрямь не знаю, как поступить.
     Начальник лондонского аэропорта стал терять терпение.
     - Ну, смотрите. Если вам хочется развернуться, снова въехать на стоянку
и  отвечать  на  вопросы  пассажиров,  что  случилось с  самолетом, то так и
поступайте. Вы капитан.
     Это было последнее, что ему следовало сказать. Долгие уговоры  могли бы
вызвать у пилота подозрения. Пора остановиться.
     Парейре, младшему офицеру и этим двоим сержантам следовало смотреть  за
самолетом,  чтобы  убедиться  в  том,  что  тот  не повернет  обратно  из-за
какой-нибудь технической неполадки.  Но  они были уже в полумиле  от  него и
могли разглядеть  только  силуэт  самолета с  высоким  хвостовым  оперением,
мрачно темнеющий среди галактики огней. Башня также следила за самолетом. По
радио  уже  было  получено разрешение на  взлет,  и теперь Эдвардс  видел на
приборной панели зеленый свет.
     Рейнер  взял  под мышку свою сумку,  чтобы  показать, насколько  он  не
сомневается  в  том,  что  сейчас  выйдет.  Он  подумал,  что  упоминание  о
пассажирах поможет ему. Начальник движения всегда напоминал подчиненным, что
спокойствие пассажиров превыше всего. Этот принцип вбивался в бедняг-пилотов
на всех этапах подготовки.
     Был  и  еще  один  момент.  Дайте  хорошему  пилоту  длинную  свободную
взлетно-посадочную  полосу и  все приборы,  установленные  на  взлет,  и  он
проклянет необходимость  поворачивать  обратно. Рожденный летать - ненавидит
ползание.
     - Ладно, сэр. Только не забудьте послать письмо.
     - Обязательно пошлю.
     Штурман открыл дверь и отстегнул аварийный трап.
     - Не беспокойтесь, я спрыгну. Спасибо, джентльмены, счастливого полета.
     Прыжок с высоты в шесть футов изрядно встряхнул больную руку, но это не
имело значения. Рейнер оказался с нужной стороны границы. Отбежав за  крыло,
он  взмахнул  рукой,  турбины взревели, а  тормоза отпустили колеса.  Машина
начала  набирать  скорость,  и он отступил, пятясь задом, закрывая глаза  от
пыли и горячего  ветра, испускающего керосиновое  зловоние. Лайнер оторвался
от бетона, звук  сотряс землю, а  через минуту самолет уже  скрылся из виду;
остались лишь мигающие красные и  белые  огни на фоне черной гряды вулканов.
Затем  пыль улеглась,  а  самолет  накренился, ложась  на  курс, уводящий  в
просторы океана.
     Рейнер проверил застежку сумки,  и  направился  вдоль  крайних  огней в
сторону Сан-Доминго. До  его слуха  теперь доносился лишь слабый шорох среди
звезд. Катачунга.
     Бюро  проката  автомобилей  фирмы  "Пан-агуадор"  открывалось  только в
восемь утра. Два часа  из образовавшегося промежутка времени Рейнер проспал,
найдя укромный  клочок земли,  усыпанный  конфетти  и  остатками  петард  от
фейерверка.   Конечно,  электрическая  бритва   была   бесполезна,   но   он
сполоснулся,   найдя   в  звездном  свете   ручеек,  сбегавший  через   край
переполненного водяного резервуара,  а затем выпил в первом попавшемся баре,
чтобы избавиться от привкуса хлорки во рту.
     Он  обратился  в "Пан-агуадор" потому, что там его  знали  лично. Фирма
пользовалась   исключительным  правом  на  обслуживание  пассажиров   T.O.A.
Конечно, в этом был определенный риск, потому что Рейнер желал бы, чтобы при
данных обстоятельствах  его видело в этой стране как можно меньше народу, но
ведь у  него не было паспорта, который потребовалось  бы предъявить в  любой
другой фирме.  Он  выбрал маленький автомобильчик "Дина-компакт",  такого же
серого  цвета,  как  камни, среди  которых была проложена горная  дорога, по
которой  ему предстояло направиться.  Он  не стал  покупать в дорогу никакой
еды, но взял три бутылки минеральной воды и несколько пачек сигарет.
     На шоссе, ведущей к побережью, наверняка должны были стоять полицейские
посты. Рейнер отъехал на десять миль от столицы,  миновал промышленный район
и огромный язык вулканической лавы цвета слоновьей шкуры,  расцвеченный лишь
торчавшими  тут  и там пучками  жухлой  травы.  Затем дорога, петляя, начала
спускаться в усыпанную валунами долинку, лежавшую на тысячу футов ниже.
     В этом году с  октября  по май никто не пользовался грунтовой  дорогой,
потому   что  после  каждого  тропического  ливня   она  на  несколько  дней
становилась непроходимой. Ниже, ближе к побережью, будет грязь, но он обязан
преодолеть ее.  Первым  препятствием оказалась  перегородившая  дорогу груда
камней; она свалилась из промоины в откосе. Чтобы проложить путь через завал
потребовалось три часа. Полуденное солнце всей силой обрушило на землю  свой
ослепительный свет, и у Рейнера закружилась голова. Частично виной этого был
и окружающий пейзаж: из-за  непрестанно мелькающих теней валунов, окружавших
путь, рябило в глазах.
     Следующая остановка была в двадцати милях от побережья, когда до заката
оставалось   меньше  часа.  Дорога  просто  оборвалась,  упершись  в   стену
нагроможденных камней. Она выглядела искусственной, но на этом участке земли
не было ничего искусственного кроме дороги, а она закончилась. К полуночи он
проработал пять часов,  сделав  всего два коротких перерыва. Рейнеру немного
помог пастух из индейцев - обитателей гор. Он совсем не говорил по-испански,
но многочисленными  жестами, обращенными  на  юг, куда  должен  был  уходить
проселок, несомненно хотел сказать, что белого там ждет неминуемая гибель.
     Ранним утром начались подземные  толчки. Он сидел в автомобиле, ожидая,
пока уймется боль в руке, когда валуны начали сотрясаться. Он понял, что это
означает, и вышел наружу.
     Примерно в двух милях выше по склону,  параллельно дороге, с севера  на
юг  проходила  скальная гряда. Именно оттуда и свалились камни, преградившие
путь.  Автомобиль защитил бы  своего  пассажира от летящих камней ничуть  не
лучше, чем яичная скорлупка  от  бронебойных снарядов. Толчки превратились в
ритмичную  дрожь, и маленький "Дина-компакт" закачался  на  рессорах. Рейнер
карабкался через завал, когда тряска усилилась, а сверху на склоне загремели
камни. По мере приближения грохот лавины становился все громче.
     Укрывшись за завалом, Рейнер настроился на ожидание. Он  не  мог ничего
поделать. При свете звезд он  видел,  что некоторые из  валунов  возвышаются
футов на  двадцать,  но их  защита  будет  предательски  ненадежной. Черные,
массивные, твердые, они из-за  своего веса становились  очень  опасными: они
скатились сюда  сверху,  и в  один прекрасный  день покатятся дальше. Над их
скульптурными  формами низкое небо озаряли звезды.  Конечно, самые низкие из
них отражали  сюда этот нарастающий рокот. Звезды дрожали в пустоте. Летящие
камни  закрывали  теперь  все  обозримое   пространство,  они  сталкивались,
подпрыгивали и скатывались  все ниже и ниже;  порой то один то другой высоко
взлетал  в наполненный грохотом воздух  и раскалывался, ударяясь о землю. На
боках  раздиравших мрак камней виднелись  темнели  свежие сколы.  Где-нибудь
среди них, наверняка, были гиганты. Рейнер, один среди обвала, слушал грохот
лавины.
     Он  был не в силах смотреть на это. Неистовство, внезапно пробудившееся
через  сотни,  тысячи  или  миллионы  лет,   начавшись  где-то  на  востоке,
распространялось к югу. Оно сжимало недра земли в  судорогах, которые  можно
было  почувствовать только  в  кратковременном  затишье между самыми мощными
приступами землетрясения.
     Рейнер ударился о  землю левым боком и испустил крик  мучительной боли.
Он  лежал  неподвижно.  Земля  стала  похожа  на уставленный  ящиками  кузов
грузовика, несущегося по кочкам: невозможно было стоять на ногах и не за что
ухватиться.  Все окрасилось  в  красный  цвет: звезды,  мрак, подскакивающие
камни.  Он  не мог разглядеть  свой  автомобильчик; впрочем сейчас  тот  уже
вполне  мог  оказаться  погребенным.  Да,  все,  действительно,  покраснело,
вероятно, глаза залила кровь, а может быть  сами  нервы  кровоточили. Что-то
заставляло Рейнера кричать,  хотя  из горла вырывались не  слова,  а  только
долгий модулированный, но нечленораздельный вибрирующий звук. Он не призывал
на помощь: сейчас  ему  никто  не смог бы помочь.  Скорее всего,  он кричал,
чтобы  просто   подтвердить  свое  собственное   существование  среди  этого
множества ревущих жерновов, кричал в знак протеста против грозящей гибели.
     В  красном  небе пульсировали красные звезды.  Его рука  горела.  Землю
сотрясал барабанный бой.
     Рейнер был напуган.  Землетрясение было хуже, чем шторм  на  море или в
небе,  потому что на море  есть судно,  корпус которого может защитить, есть
обломки рангоута, за  которые можно ухватиться,  если судно  погибнет,  есть
надежда  на другое судно или на спасительный берег; в  самолете, попавшем  в
небесный шторм,  есть  надежда на  то, что  вырвавшись  из  эпицентра машина
продержится  достаточно долго для того,  чтобы достичь посадочной площадки -
земли, на которой  человеку больше ничего не грозит,  если только он  сможет
живым достичь ее.
     Но здесь сама земля двигалась, тряслась и  швыряла человека, и бежать в
поисках спасения было некуда. Некуда.
     Он наконец  услышал свой  крик. Теперь  это  было  слово: "Стой!  Стой!
Стой!"
     Большой  темно-красный  осколок  скалы  важно  катился  сверху;  мелочь
отскакивала  от  его  боков.  Бог  играет  в  бильярд  на  темном холме.  От
растрескавшейся лавы взвилась пыль и повисла в воздухе. Камни мчались сквозь
эту завесу.  Осколки камня выбивали безумную дробь, сопровождавшую барабаны,
мерно бившие в глубинах земли. "Стой! Стой! Стой!". Лишь неподвижность могла
как-то  спасти,  а она  все  никак не наступала.  Мертвая  земля была  жива.
Красные звезды, сталкиваясь между собой, плясали в небе.


     Когда Рейнер  открыл глаза, было еще  темно.  Он  вдохнул  пыль,  густо
покрывавшую лицо, и все тело  сотряс приступ кашля. От движения в руке вновь
вспыхнул пожар, и он снова потерял сознание.
     Наверно он  заснул, успокоенный ощущением неподвижности земли. Придя  в
себя,  он сел  и провел правой  рукой  по лицу,  стирая  пыль.  Что-то вроде
радости  пробудилось  в  нем.   Земля   успокоилась.  Небо  было  ясным.  Он
прислушался. Нигде не было слышно ни звука. Поднявшись, он пошатнулся и чуть
не упал,  но, выругавшись, сумел сохранить  равновесие.  В синем свете звезд
посмотрел на  часы, но стекло  оказалось разбито, и загнутые стрелки торчали
среди осколков, как темные волосы.
     Рейнер нашел  свой автомобильчик. Его швырнуло на завал;  металл кузова
был варварски измят. Отойдя на  несколько шагов,  Рейнер вспомнил о сумке на
молнии. Она лежала на сидении, и Рейнер легко достал ее,  так  как  ветровое
стекло  оказалось разбито вдребезги.  Достав сумку, он увидел  блеск стекла.
Последняя бутылка минеральной воды уцелела. Он  выпил  ее из горлышка , взял
сумку в правую руку, перелез через кучу камней и пошел по дороге вниз.
     Через час на небо взлетело солнце,  и  на востоке вырос  конус вулкана.
Вскоре  Рейнер встретил двоих индейцев,  обитателей  горной  долины, которые
подвезли его на своей тележке, запряженной мулом. Они везли товар на рынок в
Пуэрто-Фуэго  -  ковры, мокасины, кожаные пояса, корзины и глиняную посуду -
труд нескольких семейств и многих недель.
     Они  все  время  говорили  между  собой, время от  времени  обращаясь к
Рейнеру. Часто повторялось  слово  алуди,  вероятно,  местное производное от
испанского "лавина". Она должна стать темой сегодняшних разговоров на рынке.
Насколько видел глаз,  дорога была свободна, а далее она сворачивала на юг к
золотым приискам,  лежавшим вдали от  осыпей. К полудню  они достигли болот,
лежавших вдоль границы тропического леса. Еще  часом позже они поравнялись с
морским портом, и индейцы свернули с  пути, чтобы доставить своего пассажира
в  больницу.  Они  старательно  показывали  на  здание  коричневыми  руками,
напоминая  попутчику  о том,  что  ему  нужно  скорее  идти  лечиться, а  он
утвердительно кивал,  в  знак того, что  сейчас  же  так  и сделает.  Рейнер
предложил им денег, но они отрицательно помотали головами и уехали.
     Он выждал, пока  индейцы не скрылись из  виду, повернулся и пошел прочь
от больницы, пробираясь узкими улочками, спускающимися к набережной, а затем
прошел  еще милю  в  сторону, к небольшому  дому из  необожженного  кирпича,
спрятавшемуся в зарослях на краю болота.
     Доктор ван Кеерлс открыл дверь, посмотрел на Рейнера и сказал:
     - Какая неожиданность. Входите.
     В большой комнате дома находился человек, которого Рейнер  сразу узнал.
Ван Кеерлс уже открывал дверь в свою безупречную маленькую клинику, и строго
спрашивал:
     - Почему  вы не пошли  в  больницу? -  Но он же  не мог знать о телеге,
запряженной мулом. Конечно, самым естественным было бы пойти в больницу.
     Рейнер остановился, вглядываясь в  другого человека. Судьба прихотлива:
понадобились  его арест,  высылка и  лавина,  чтобы он пришел сюда,  мучимый
болью, и увидел этого человека. Ван Кеерлсу же он ответил не задумываясь:
     - Я не люблю больницы. Кроме того, вы сами сказали, что я вернусь сюда,
разве не так?
     - Проходите же.
     Рейнер  не  обратил  на эти  слова  никакого  внимания.  Он смотрел  на
сидящего,  и  его  гнев становился  все  яростнее.  Хоть  кто-нибудь  должен
рассказать ему. Он сможет заставить хоть кого-нибудь раскрыть рот.
     Он  почти  не понимал,  что с  трудом  держится на ногах и  что  уже не
говорит, а кричит.
     - Что случилось? - выкрикнул он, глядя человеку в лицо. - Что случалось
с самолетом? Вы пережили это, значит вы должны знать! Что случилось?


     Это был невысокий человек с  легкими  движениями и  быстрым взглядом. С
виду он был настоящим испанцем.
     Остатки энергии покинули Рейнера. Он стоял, ожидая ответа. Ван Кеерлс в
дверях наблюдал  за  ним. Порой человек в  таком состоянии  может совершенно
неожиданно рухнуть, прежде, чем его успеют поддержать.  Испанец не  ответил.
Он  перевел  взгляд  с  Рейнера  на ван  Кеерлса  и обратно.  После паузы он
обратился к доктору:
     - Он болен.
     - С моей головой все  в порядке, -  ответил  Рейнер  по-испански. -  Вы
полковник Хуан Ибарра.
     - Да.
     - Раз вы признаете это, значит признете и все остальное.
     - Я никогда не стыдился своего имени.
     - Значит, вы были на самолете. И выжили, когда он потерпел аварию.
     Ибарра совершенно неподвижно стоял посреди комнаты  и  , опустив глаза,
вслушивался в каждое слово.
     Рейнер стоял, широко расставив ноги. Он знал, что доктор ожидает, когда
он упадет.
     - Вы  уцелели в этом  крушении, Ибарра. Как  и пилот. Как и женщина. Но
сколько еще? Скажите мне их имена. Скажите, почему вы должны скрываться, как
стая диких  зверей.  Скажите, чего вы все  так боитесь. Я никому не скажу об
этом. Теперь я сам должен скрываться. Поэтому мы оказались на одной стороне,
правда ведь? Почему вы не  хотите рассказать мне, что случилось? - последние
слова он опять выкрикнул.
     -Он болен. Вы должны помочь ему,  - сказал Ибарра ван Кеерлсу. -  Прошу
извинить меня. - Он шагнул к двери.
     - Подождите, - устало  сказал Рейнер  ему вслед. - Это единственное,  о
чем все  вы способны думать  - удрать  в  тот же момент,  когда вас  узнали.
Линдстром, женщина, а теперь вы.  -  Неподалеку хлопнула  дверь, и он закрыл
глаза. Он не мог ничего поделать. У него не было сил, чтобы схватить Ибарру,
приволочь  обратно и заставить говорить,  даже  если бы он  ощущал  за собой
такое право.
     - Пойдемте,  солнышко,  -  позвал доктор,  и Рейнер пошел  за  ним, как
лунатик. - Лусильо вчера сделал вам укол?
     - Что? - Все здесь было слишком ярко. Листья и усики растений корчились
в окнах.  - Кто такой Лусильо? - Он не мог припомнить этого имени на обороте
ни одной из сорока двух фотографий. Полковник Хуан Ибарра там был, а Лусильо
не было.
     - Аптекарь с Пласа Пастеза, к  которому я вас  направил. - Он попытался
снять с Рейнера пиджак, но рукав промок от крови и приклеился к руке.
     - Нет.  Не было времени. Послушайте, что он  делал здесь?  Этот Ибарра?
Что он делает, живой?
     -  Сидите  спокойно.  -  Доктор  снял пиджак с правой  руки  Рейнера  и
принялся выворачивать левый  рукав, разрезая окровавленную повязку  длинными
ножницами.
     - Я не хочу никому причинить вреда,  - Рейнер обращался, скорее, сам  к
себе, чем к врачу. - Я пытаюсь выяснить, что случилось с самолетом. Это одна
из моих должностных обязанностей в  Сан-Доминго. Это моя работа - знать, что
случилось с самолетом.
     Ван  Кеерлс,  наконец,  снял  пиджак  и бросил  его на  высокий стул  с
хромированными ножками.
     - В какую историю вы попали, Рейнер?
     - Говорю вам, что это был один из моих самолетов.  T.O.A.  послала меня
сюда...
     -  Нет, я имею  в виду эту историю. - Врач принялся  осторожно отрывать
присохшую повязку.
     - Лавина. Послушайте, Я доверяю вам. - Рейнер говорил нечленораздельно,
как пьяный. - Я решил пока что доверять вам. Вы...
     - Сколько времени вы спали с тех пор, как два дня назад вышли отсюда?
     - Что? Немного. Доверять вам. Поэтому я пришел сюда - две чертовых мили
на солнцепеке. Если вы  не  хотите сказать мне ничего об Ибарре, то хотя  бы
скажите,  где  я мог бы остановиться в этом городе.  Я теперь в  бегах, и не
могу открыто  шляться  по  улицам.  -  Собственный  смех  показался  Рейнеру
ужасным. - Я  вступаю в клуб уцелевших. Почт... почетным членом! - Он сделал
долгую паузу, пытаясь  понять, о чем  же только что  говорил. В его сознании
проплывали  странные  образы: автомобильчик, смятый, как  жестяная  игрушка,
лицо капитана  Эдвардса... "Я и  впрямь не  знаю,  как  поступить". Безумные
красные звезды, выписывающие пируэты  во мраке, сотрясаемом боем  чудовищных
барабанов.
     Ван  Кеерлс прикрыл  рот  и нос марлевой  повязкой, и принялся  изучать
поврежденное плечо.
     - А что случилось с вашими руками?
     - Камни падали. Послушайте...
     - Заткнитесь, и сидите смирно.
     Рейнер снова закрыл глаза. Инструменты позвякивали о фарфор;  зажурчала
вода под краном. Почувствовалось приятное прохладное прикосновение к руке, и
облегчение сделало его легкомысленным.
     -  Док, теперь их уже трое. Трое уцелевших. Будет забавно, если я найду
всех  девяносто девять.  Вы не знаете, где  остальные девяносто шесть? Держу
пари, вы знаете. Если я поклянусь, что не ...
     Тут он почувствовал резкий укол в руку, широко глаза от боли и взглянул
в лицо доктору.
     - Что это такое? Боже мой, если вы даете мне...
     - Если вы будете дергаться, то сломаете иглу.
     -  Если вы  вводите мне  наркотик,  то я убью вас, сынок, - полушепотом
произнес Рейнер.
     - Я постараюсь не дать вам  оснований. - Игла почти незаметно вышла  из
тела, и по коже пробежали  мурашки от  прикосновения эфира. Рейнер  внезапно
задрожал, как от озноба.
     - Направо. Теперь сюда.
     Эта комната тоже была очень маленькой, под стать всей  лечебнице. В ней
стояла одна только низкая кушетка. Белоснежная простыня и подушка со  свежей
наволочкой - самое усыпляющее зрелище для усталого человека.
     - Ложитесь. - Он снял с Рейнера ботинки.
     - Значит, это был наркотик. - Он вцепился в плечо ван Кеерлса и чуть не
потерял сознание от резкой боли, которая пронзила его левую руку, как только
мышцы напряглись.
     -  Единственный наркотик,  который  есть  у  вас внутри, это усталость.
Прежде всего избавимся от него.
     - Я доверяю вам.
     - У вас в общем-то нет выбора,  старина. Но  вам повезло. Я врач,  а не
персонаж из романов Эдгара Уоллеса. Теперь лежите спокойно и расслабьтесь.
     - Послушаете, если вы...
     - Я уже сказал: заткнитесь. Отдыхайте.
     Рейнер  посмотрел на тонкое  скандинавское лицо со  спокойными голубыми
глазами,  а  они,  казалось,  обратились  в спокойно  плещущееся  море, цвет
которого стал постепенно темнеть.
     Проснувшись, Рейнер обнаружил себя  лежащим в одиночестве на  кушетке в
маленькой комнате. Несколько минут он пытался восстановить в памяти минувшие
события, пока внезапно не понял, что не  чувствует боли  в  руке. На чьей бы
стороне не находился ван Кеерлс, но врачом он был хорошим.
     Доктор оказался в своем кабинете. Все еще облаченный в белый халат,  он
рассматривал  что-то  в микроскоп,  и  не оторвался  от  него, заслышав шаги
Рейнера.
     - Стало получше?
     - Намного
     - Идите сюда и взгляните. - Он встал и уступил место. Глаза Рейнера еще
слипались после сна, но  он смог  вглядеться  в  микроскоп.  Под  объективом
копошилась масса каких-то изогнутых, наподобие рыболовных крючков, тварей.
     - Что это такое?
     - Название  довольно длинное, его труднее  выпалить разом, чем название
валлийской  железнодорожной станции.  Важно то, что их  сейчас в вас нет.  Я
взял мазок из вашей руки. У вас  уже было хорошенькое заражение. Если завтра
вам  не сделают еще один  укол, они  снова все навалятся  на вас, так что не
говорите, что я не предупреждал.
     - Лусильо, Плаза Пастеза.
     -  Сон  пошел  на  пользу  вашему разуму. -  Доктор  вынул препарат  из
микроскопа, капнул  на него какой-то  желтой жидкостью и пошел мыть руки,  а
затем продолжил речь,  копируя банального семейного доктора: - Ладно, мистер
Рейнер, думаю, что это - все, что мы сегодня  можем сделать для вас. Держите
руку  по  возможности неподвижно -  боюсь,  что  неделю-другую вы не сможете
играть в гольф,  а на несколько дней придется нам с вами даже  отказаться от
стакана хереса перед обедом. Никакого  алкоголя, угу-мм? - Он вытер руки,  и
добавил  успокаивающим  тоном:  -  Считаю  необходимым пояснить, что  вы  не
найдете этой букашки в сыре, например, в горгонзоле. Это ее антагонист.
     -  Благодарю вас. - Рейнер вдруг понял,  что это были,  наверно, первые
вежливые  слова, которые он произнес, обращаясь  к этому человеку. - Я хотел
бы знать размер вашего гонорара. За два визита.
     - Скажем, пятьдесят песо.
     Рейнер взял свой  пиджак  с табурета  и нащупал  было бумажник,  но ван
Кеерлс остановил его бывшим взмахом жестом.
     - Прошу вас в другую комнату. - Он прошел вперед неслышными скользящими
шагами. - Если бы вы  положили бумажку в пять песо под микроскоп, то увидели
бы  все  шесть  томов  определителя  местных  экваториальных  болезнетворных
микроорганизмов. - Он  взял деньги и положил  их в ящик. - Спасибо. Сожалею,
но пришлось разрезать рукав, - добавил он, помогая Рейнеру надеть пиджак.
     Сумка  с эмблемой  Трансокеанских  авиалиний  лежала там же, где  он ее
оставил, около двери.
     -  Доктор  ван  Кеерлс,  -  сказал  Рейнер,  пытаясь  как-то  загладить
впечатление от своих необузданных криков, - мне нужен ваш добрый совет.
     - Я дал вам один, но вы не пожелали воспользоваться им.
     - Я не могу покинуть Агуадор.
     - Тогда что же еще?  -  Он  перегнулся длинным телом через стол, изучая
Рейнера с таким же пристальным видом, с каким смотрел в микроскоп.
     -  Если  бы  вы  знали  какое-нибудь безопасное место,  где  я  мог  бы
остановиться  на несколько  дней,  вы могли бы  сказать  мне  об нем?  И  не
говорить больше никому о том, что я там нахожусь?
     Ван Кеерлс еще несколько секунд продолжал изучать лицо Рейнера, а затем
скрестил руки на груди и перевел взгляд на задрапированное листвой окно.
     - Рейнер вы ставите меня в забавное положение. Заверяю вас, куда  более
забавное, чем ваше собственное.
     _ Что вам известно? - спросил Рейнер.
     -  Точно мне известно одно. Если вы  останетесь  в этой стране, то рано
или поздно будете убиты. Вы находитесь между двух огней. Сами видите с одной
стороны полиция, а с другой, скажем, еще некоторые люди. И ни одна из сторон
не  хочет,  чтобы  вы  выполнили свое  поручение,  а  именно  - узнали,  что
случилось с тем самолетом.
     - Вам известно, что меня выслали из страны? - поинтересовался Рейнер.
     - Новости быстро расходятся.
     -  Тогда  вам,  конечно,  известно  и  то, что  мне  пришлось приложить
определенные усилия для того, чтобы остаться здесь. И поэтому мне бесполезно
советовать уехать?
     Ван Кеерлс отвернулся от окна.
     - Да.
     -  Я   могу  без  особого  труда  укрыться  от  полиции.  Лучше  бы  вы
предупредили меня, кто это другие "некоторые люди".
     - Лучше?  Почему?  В  этот  адский котел попала не  только  ваша жизнь.
Рейнер, вы представляете  не большую  ценность,  чем  любой другой обитатель
Пуэрто.  - В  светлых глазах опять промелькнула  тень  боли, воспоминания об
ушедших  и,  возможно,  предчувствия  боли  предстоящей.  - Поймите, если  я
порекомендую  вам убежище, то  вы продолжите свои расследования, а я подведу
кого-нибудь из моих друзей, а может быть и не одного. Так что это не пойдет.
-  Он открыл  дверь, за  которой светило ослепительное,  несмотря на зеленый
лиственный светофильтр,  солнце. -  Если  вам  повезет, и  вы будете  только
ранены,  то знаете, где найти меня, а я буду всегда  к  вашим услугам, как и
любого, входящего в эту дверь.
     Пол взял сумку с молнией в правую руку и  шагнул на дорогу, проложенную
в  туннеле  среди  зарослей.  Под  жаркими лучами  предвечернего  солнца  он
направился к городу.


     В каждом  морском порту мира имеется агент Ллойда. Тот, что находился в
Пуэрто-Фуэго  сказал:  да, сумку  можно оставить  на несколько часов  в  его
офисе, конечно  под  ответственности владельца. Это было большое облегчение,
поскольку иначе  Рейнеру пришлось бы все время носить ее в одной руке - ведь
он не мог пользоваться левой.
     Он  решил  не  сообщать  в  местное  отделение  "Пан-Агуадор" о  гибели
автомобиля. Он в любом случае терял свой залог в  сто песо,  а об  остальном
позаботится  страховая  компания.. Он заплатил вперед  за три  дня,  и мог в
течение  этого времени  не  бояться розыска, который  обязательно  начнется,
когда в полицию сообщат о том, что автомобиль  не вернулся в гараж, а клиент
носил  фамилию  Рейнер. Если  повезет, то какой-нибудь  пастух  или погонщик
может  вскоре наткнуться  на  обломки,  и  полиция  тогда  вполне  могла  бы
предположить,   что   водитель  выпрыгнул   из  автомобиля,  чтобы  не  быть
раздавленным в нем, но все равно погиб и засыпан обвалом.
     Уиллиса он заметил случайно, и узнал в его  собеседнике Гейтса. Рейнеру
было чрезвычайно важно увидеть Гейтса, и поэтому он перешел через дорогу. Он
заметил, что он уже автоматически ищет взглядом людей в форме.
     Когда все трое сели, наступила пауза, а затем Гейтс спросил:
     - Что с вами случилось, Рейнер?
     Рейнер видел, что  оба внимательно рассматривают его.  Щетина и помятый
костюм делали свое дело: Гейтс с трудом узнал его сейчас. Как и полиция.
     - Я перепачкался, когда спасался от лавины.
     -  Вам нужно было ехать по шоссе, -  негромко пробормотал Уиллис. Он не
мог противостоять искушению показать, насколько много ему известно. - Оно не
затронуто оползнем.
     - На нем полицейские посты.
     - Ах, да.
     Гейтс потерял терпение:
     - Послушайте, Рейнер,  мы  не можем  позволить нашим  людям  бегать  от
полиции, даже здесь! Вы подумали, какую рекламу это сделает авиакомпании?
     Рейнер  несколько  секунд  смотрел  на  него.  Он  не  думал,  что  ему
предстояло  надолго остаться  одним  из  "людей" T.O.A. Он собирался сказать
Гейтсу несколько вещей, которые должны были взорвать его.
     -  Очень  рад  увидеть  вас здесь,  сэр.  Не знал,  что  вы  собирались
приехать.
     - Черт возьми, я был бы рад сам заранее знать об этом! Вот что, Рейнер,
я  скажу вам одну вещь  - завтра я собираюсь улететь отсюда,  и вы будете со
мной в самолете!
     - Не  думаю, что вы сможете устроить это, сэр. Предполагается, что меня
нет в стране, у  меня нет ни паспорта ни выездной визы. Я могу доставить вам
неудобства при регистрации пассажиров и ...
     - Вы уже доставили неудобства. Полагаю, вы сами знаете об этом.
     - Боюсь, не я в этом виноват. Моя депортация была подстроена.
     -  Если  бы  вы вернулись  в  Лондон,  когда  я вам  написал,  этого не
случилось бы.
     Рейнер  подумал,  что для  обычно  проницательного  человека  президент
выбрал слишком уж дубовую линию.
     - Мистер Гейтс, моя работа в Лондоне сложна и ответственна. Вы оторвали
меня  от нее и  послали  сюда. Вероятно,  после тщательных раздумий.  Вы  не
можете прислать  мне  телеграмму  об  отзыве  и  ожидать,  что я обязательно
прилечу ближайшим самолетом. Я не марионетка.
     Прощай, работа. Неважно.
     -  Я могу  вывезти вас из  этой страны, -  спокойно сказал  Гейтс после
секундного молчания. - Они хотят, чтобы вас здесь не было, не так ли? Вы  же
не думаете, что они  действительно  задержат вас  во время регистрации? Так,
когда вы собираетесь уехать, Рейнер?
     - Я  не думал об определенной  дате, сэр. Пожалуй, я буду готов уехать,
когда увижу,  что потерпевший  аварию самолет подняли на  поверхности.  - Он
нащупал в кармане смятую пачку сигарет, и закурил.
     -  Почему  именно тогда, Рейнер? - Гейтс  говорил  негромко,  обращаясь
только к нему.
     -  Не  могу точно  объяснить. Как  только увижу самолет на поверхности.
Наверно,   я   буду  удовлетворен  тем,  что  рассеется   весь  этот   туман
таинственности. Я не доверяю ему. Я не доверяю никому.
     - Вы доверяете  мне,  Рейнер?  - вопрос был задан совершенно  небрежным
тоном.
     - Нет, сэр.
     Возможно  Б.O.A.К.  или "Эмпайер  Эрлайнз" дадут ему  работу.  Он  знал
большинство  их  служащих,  а  четыре  года службы в  T.O.A.  будут  хорошей
рекомендацией, даже если его вышвырнут вон.
     - Почему?
     Рейнер затянулся черной суматранской сигаретой.
     - Ничего относящегося  лично  к вам, конечно.  Я  объяснил бы  так:  не
думаю, чтобы  вы, глава  огромного  концерна, предпринимающий к тому же  все
возможные  усилия  для  того, чтобы  погасить  дефицит в двадцать  миллионов
фунтов стерлингов, смогли увидеть эту проблему так же ясно, как и я, рядовой
служащий,  свободный  от глобальных проблем. Все столь крупные  организации,
как T.O.A., построены примерно одинаково, и опираются на тонкие  изменения и
практические соображения, учет требований момента, на предвидение  и тяжелую
работу.  Я  не ожидаю, что  вы  станете спасать  мою шею, если это  окажется
невыгодным  для  компании. Так  что,  раз я не прошу пощады,  вы  не  можете
ожидать от меня доверия.
     Гейтс  не менее минуты созерцал свои пальцы, плотно  прижатые  к крышке
стола.  Уиллис перевел очень заинтересованный взгляд с лица Рейнера  ему  за
спину примерно в пятидесяти футах от столика. Рейнер ждал реплики Гейтса, но
заговорил как раз Уиллис:
     - Рейнер, простите, что я вмешиваюсь, но  двое полицейских  идут в нашу
сторону и всматриваются в каждое лицо. У вас  есть примерно полминуты, чтобы
встать  и неторопливо  уйти,  если  вы  сочтете  нужным  это  сделать.  - Он
продолжал издалека, через  свою невидимую стену, рассматривать  двоих людей,
одетых в форму.
     Гейтс отвлекся от своих мыслей и взглянул сначала вдоль тротуара, затем
на Рейнера. Солнце опускалось в океан, и  Авенида окрасилась  алым.  Огни  в
баре зажглись минутой раньше.
     Рейнер посмотрел в глаза  Уиллиса и попытался прочесть его мысли,  но в
них  не было ничего; они были непроницаемы, как две  жемчужины. По его спине
пробежали мурашки.  Он не знал, зачем  Уиллис  так поступил.  В  поле зрения
могло не быть вообще  никаких полицейских; Уиллис мог их выдумать просто для
того,  чтобы избавиться от смущающего мистера Рейнера, который мешал сказать
что-то Гейтсу приватным образом. Если полицейские действительно были, то они
могли   вовсе  не   "всматриваться  в   каждое   лицо",   а  просто-напросто
патрулировать улицу. У Уиллиса могло быть множество  поводов для того, чтобы
предупредить  Рейнера  об опасности:  желание избавиться  от  его  общества,
напомнить ему  о его слабом положении, напомнить о том же самом Гейтсу, даже
устроить  его  повторный  арест,  заставив  привлечь  к  себе  внимание  при
приближении патруля. Было бы опасно полагать, что Уиллис просто желал помочь
ему.
     Он стряхнул пепел с сигареты и бросил взгляд на стенку бара,  однако на
ней не оказалось ни одного удачно расположенного стекла, которое отражало бы
тротуар  за его  спиной. А обернуться  он  не мог. Здравый смысл  вступил  в
борьбу  с  животным  инстинктом:  если  только  полиции  случайно  не  стало
известно, что сеньор Рейнер в Сан-Доминго взял напрокат  автомобиль  в фирме
"Пан-Агуадор", то она до сих пор не знает, что он находится в стране. У него
было  три  дня  форы,  которые  истекут  лишь  послезавтра  в  восемь  утра.
Следовательно,  всеобщая  облава  на  него  еще  не  могла  начаться. Правда
оставался небольшой шанс, что  в патруле участвует майор Парейра или один из
его лейтенантов, которые смогут  опознать его даже несмотря на щетину. Здесь
здравый смысл вступал с инстинктом в союз, и оба советовали: удирай.
     Через полминуты до Рейнера дошло,  что в кресле его удержал не инстинкт
самосохранения и не здравый смысл, но эмоция совсем другого плана: гордость.
Он  был бы проклят, если бы удрал, как преследуемый зверь, оставив Уиллиса и
Гейтса спокойно попивать свои коктейли, развалясь на стульях.
     Рейнер  не  поднялся с места, лишь поставил  локоть на  стол и небрежно
потер лицо  ладонью. Гейтс и Уиллис смотрели  на него, а он прислушивался  к
шагам  проходивших мимо людей.  Это продолжалось секунд пятнадцать. Если  бы
его снова поймали,  то уже  не  посадили бы в самолет T.O.A. Его довезли бы,
как минимум, до Панамы, и Катачунга оказалась бы потеряна навсегда.
     И  еще  Рейнер следил за  Уиллисом,  особенно  за  его руками. Если  он
сделает  какой-нибудь  знак  патрулю, то Рейнер  все  равно  успеет в  кровь
разбить  физиономию  агенту  охранной  службы,  прежде,  чем на него наденут
наручники.
     - Так о чем мы говорили? - спросил Гейтс, и Рейнер чуть не  рассмеялся.
Гейтс, похоже, волновался больше, чем он сам. Плохая реклама и все такое.  -
Вы сказали это от  всего  сердца,  Рейнер, и я буду говорить  с вами  так же
прямо. Уиллис сообщил мне, что вы узнали одного из пассажиров.  Женщину. Это
из-за нее вы так настойчиво стремитесь остаться?
     Руки  Уиллиса были неподвижны.  Кулак  одной  принужденно свешивался  с
подлокотника, другая держала стакан. Но эта непринужденность не успокаивала.
     -  Нет.  - Рейнер хорошо расслышал вопрос Гейтса, но  ему потребовалось
несколько секунд на этот  простой ответ: Он представил себе ее  лицо так  же
ясно, как если бы она сидела за этим столиком. Он не мог  сказать, насколько
ее красота повлияла на его решимость остаться  в Пуэрто-Фуэго.  Но благодаря
ей  Катачунга из дымящейся кучи камней  превратилась  для  него  в  то,  чем
являлась теперь. Поэтому этот ответ  был единственно возможным. Не мог же он
ляпнуть Гейтсу: "Я остался ради Катачунги".
     Ноги прохожих шаркали по камням тротуара, их тени  двигались по стене в
причудливом медленном танце. Пожалуй, это точка принятия решения.
     Внезапно Уиллис затараторил по-испански:
     - Я просто  не понимаю, как кто-нибудь может говорить, что Турано лучше
работает с плащом, чем  Эль-Волет, особенно если посмотреть на них в  один и
тот же день  на одной и той же арене  и с одинаково  хорошими быками. Вот со
шпагой - это да! Турано может убить с первого удара и обратить в поэзию свое
дурацкое размахивание плащом.
     Боковым зрением Рейнер увидел серовато-коричневый цвет униформы и белые
аксельбанты.  Мундиры  позаимствованы  у  тамбурмажора  из  набора оловянных
солдатиков.
     - Вот я однажды видел, как он делал полуверонику перед трехлетним быком
-  как взбесившийся мотылек!  Если бы перед ним был четырехлетка, то  он  бы
перелетел  через  барьер,  а бык вытер  бы  себе нос его плащом...  впрочем,
пускай  он сам об этом волнуется. Руки-ноги на месте,  точный  глаз, но  нет
мужества Да.
     Рейнер поглядел на тротуар. Да, они заглядывали прохожим в  лица, но не
обратили  особого  внимания  на этих  троих, сидевших  за  столом: если люди
скрываются от полиции, они не станут тратить время на обсуждение боя быков.
     Ему  стало  стыдно  перед  Уиллисом. Рейнер терпеть не  мог подозревать
невинных.
     - Я очень признателен вам, Уиллис.
     - Не стоит. Но боюсь, вы все равно  будете настаивать, что Турано умеет
работать с плащом.
     - Насколько это было опасно? - спросил Гейтс, обращаясь к Уиллису.
     - Трудно сказать, мистер Гейтс. В этом городе столько всего происходит,
что любой может сбиться с пути истинного.
     -  Возвращаясь к вашему вопросу, -  сказал  Рейнер,  - я остался здесь,
потому что хочу знать что же все-таки случилось с "Глэмис Кастл". Эта авария
волнует меня так,  словно она случилась вчера. Вы дали  мне  клубок, который
нужно распутать, и я уже добрался до середины.
     - В распутывании узлов есть что-то привлекательное, - согласился Уиллис
с легкой улыбкой.
     - Все это очень хорошо... - начал было Гейтс.
     -  Нет,  сэр.  Эта  история воняет.  Почти  сто человек лишились жизни,
тысяча охвачена горем.  Я был в  Сан-Доминго  в тот самый день  и должен был
лгать людям, ожидавшим  своих мужей, матерей  и сыновей, которые уже никогда
не прилетят.  Один  человек пытался покончить с собой; я потом  видел его  в
больнице. Он выглядел живым, но был по сути мертв. Неужели вы хотели бы...
     -  А  теперь,  Рейнер,  постарайтесь  успокоиться.  Вас  сильно  помяло
лавиной, но  нам  следует сосредоточиться. Уиллис  был  прислан сюда,  чтобы
принять у вас это дело и продолжить  его. Он  - профессионал высшего класса.
Неужели вам не будет достаточно прочесть рапорт об  этом  случае, когда  все
прояснится?
     Рейнер взглянул в квадратное умное лицо.
     - Оно прояснится?
     Рейнер начал мало-помалу терять ощущение реальности. Не считая перерыва
на подобие конца света, когда вокруг него с горы, гремя, катились валуны, он
непрерывно ломал голову в поисках  путей, которые хоть  куда-нибудь могли бы
его привести. Возможно, он переутомился. Его  почти  потрясло  открытие, что
Уиллис  был его другом, а не  врагом. Он ошибался. Он мог ошибаться и насчет
Гейтса.  Несколько часов назад он кричал на одного незнакомца в доме другого
незнакомца, требуя ответа:  что случалось  с самолетом? И доктор сказал ему:
"Если  вы останетесь в этой  стране,  вас  обязательно убьют". Совсем скоро,
послезавтра, в восемь утра его начнут искать по  всей стране. Что еще он мог
надеяться  узнать,  когда  будет озабочен только  одним:  как не  попасться?
Почему бы не позволить Уиллису заняться этим делом и спокойно найти ответ?
     Теперь и его собственный рассудок стал выступать против него.
     - Послушайте,  мистер Гейтс. -  Рейнер  чувствовал, что  усталость  уже
возвращается: он нуждался  в  большем отдыхе,  чем  два часа сна в  доме ван
Кеерлса.  Он действительно не знал,  что  говорить Гейтсу. Все факты и связи
были у него  в памяти,  но чтобы понять  их, ему предстояло еще как  следует
подумать самому. - На этом побережье очень жарко, а я почти не спал, но есть
кой-какие  факты, о  которых  я  собираюсь  вам  сообщить. Сегодня  я  видел
человека,  бывшего на борту самолета и говорил с ним. Я назвал его по имени,
и он согласился.
     - Кто это?
     - Полковник Хуан Ибарра. Уцелевший. Оставшийся в живых.
     -  Вы  уверены,  Рейнер? -  резко  спросил  Гейтс.  Он  был  взволнован
настроением  Рейнера и  возбужденной  интонацией его  слов, но старался  сам
сохранить спокойствие. Что-то очень задело этого жесткого человека.
     - Уверен.  Я узнал его в ту же  секунду, когда  увидел, и спросил,  что
случилось с  самолетом. Я сказал ему, что знаю его имя - потому что оно было
написано на обороте фотографии, найденной в архиве местной газеты. Он - один
из уцелевших.
     - А женщина?
     - Ее я тоже узнал, даже в свете уличных  фонарей, неподалеку отсюда, на
этом  самом тротуаре. Мадемуазель  Жизель  Видаль.  -  Он  перегнулся  через
металлический  столик и  взглянул в глаза  сидевшему с  непроницаемым  видом
Гейтсу. - Я выяснил, какой у нее автомобиль - белый открытый  "мерседес" - и
три дня высматривал его  в полевой  бинокль. Только тогда мне удалось  вновь
его увидеть. Три дня в этой жаре. Вы, вероятно, не знаете, что  это значит?.
Потом я пошел  вслед за ней в  ресторан и разглядывал в течение часа прежде,
чем заговорил. Позапрошлой ночью  я встретил ее снова в том же самом месте -
она находилась так близко от меня, что я мог бы дотронуться до нее! Она...
     - Достаточно, Рейнер!
     - Достаточно?
     Двое мужчин мрачно  смотрели на него и молчали. Рейнер  понял, что всем
телом  навалился  на  стол. Он  кричал на  Гейтса? Он  выпрямился, глядя  на
наручные часы  Гейтса, на  расслабленно повисшую руку Уиллиса, на полупустой
стакан перно. Откуда то донесся его собственный голос, спрашивавший, уже без
всякого пыла: - Разве не за этим меня посылали? За доказательствами?
     Ответа не последовало.  Рейнер понял, что слишком много говорил об этой
женщине. Слишком много. Теперь уже не имело значения, что он мог им сказать:
они не поверили бы ему. Он закрыл глаза. Конечно, как это могло  выглядеть с
точки  зрения  Гейтса?  Перед  ним  был  Рейнер,  похожий  на  бродягу,  его
разыскивала  полиция,  он сказал  президенту компании, что  не доверяет ему,
напрашиваясь  на увольнение.  Откуда  Гейтс  мог  знать,  что он не  спятил,
проведя  месяц   в   этой  убийственной  жаре?  Может  быть  он  примкнул  к
какому-нибудь  антипрезидентскому  движению,  с  которым  оказалась  связана
женщина,  о  которой  он  столько наговорил?  Какие  он  мог  доказать  свое
здравомыслие?
     "Спросите консула Эммерсона - он расскажет, как меня арестовали". -  Но
ведь Эммерсон знает об этом только с его слов.
     "Спросите доктора  ван Кеерлса  - он подтвердит, что я видел полковника
Ибарру". - Но у ван Кеерлса были друзья, которых он не должен был подвести.
     "Спросите Вентуру - он  сообщит вам о том, как я пытался подкупить его,
чтобы добыть адрес Линдстрома".  - Вентура был  глух и слеп. Они все, должно
быть, слепоглухонемые. Пио. Эль Анджело. Все.
     У него не было никаких доказательств  для Гейтса.  После  пяти  недель,
затраченных  на поиски,  Линдстром  все  еще  оставался скелетом  в  морских
глубинах.
     Его  козырь теперь потерял силу. Он  своими руками только что  разорвал
его. Это звучало бы просто абсурдно: случайно замеченный крест на карте.
     Рейнер открыл глаза. Веки жгло от пота..
     - Послушайте, - устало сказал он, - я  знаю,  где находится  самолет. Я
послал вам  письмо.  Я  знаю глубину и  координаты. Вы организуете  отправку
водолаза?
     -  Вы  можете представить  мне  доказательства?  - спросил  Гейтс после
продолжительной паузы.
     Чернильный крест.
     - Нет.
     Гейтс посмотрел в сторону.
     Рейнер встал,  отодвинув  металлическое  кресло.  На  горизонте  пылала
ослепительная золотая полоса, рядом с которой огни реклам баров  и магазинов
казались тусклыми. При виде  огней он почему то пришел в замешательство. Как
полупьяный, он внимательно следил за своими ногами.
     - Когда вы улетаете отсюда? - обратился он к Гейтсу.
     - Завтра.
     -  Я  постараюсь  добыть  что-нибудь  до вашего  отъезда.  Какие-нибудь
доказательства.
     Рейнер повернулся спиной к сидевшим за столом и пошел прочь.


     Они должны были долго смотреть ему  вслед. Когда Рейнер  поднялся из-за
стола,  Гейтс  выглядел  обеспокоенным  -  этого   выражения  на  квадратном
непроницаемом лице Рейнеру никогда еще не  приходилось  видеть.  Один из его
лучших руководителей  наземных  служб спятил, и теперь президент компании не
знал как себя вести.
     Среди   открытых   платьев  и  тропических  костюмов  вновь  показались
серо-коричневые  пятна. Прежняя  пара  возвращалась назад, или шел следующий
патруль? Двигаясь все так же  неторопливо, Рейнер свернул в ближайшую улицу.
Высокие  здания  весь день впитывали в себя тепло, а  теперь волны жара то и
дело  ударяли  по лицу.  Как  удавалось легким находить в этом  воздухе хоть
каплю кислорода, чтобы питать кровь?
     Улица  была узкой, но  какой-то  автомобиль свернул  в нее  с  Авениды.
Машина двигалась медленно,  хотя большинство  водителей после поворота сразу
набирают скорость
     Улица  пахла  апельсинами,  цветами, отбросами и марихуаной. Лавчонки в
это время  успевали  за час наторговать больше,  чем  за  весь  день. Солнце
зашло; полоса  неба над крышами  стала цвета индиго,  в ней появились первые
звезды. Острый запах выхлопа заполнил улицу. Автомобиль двигался самым малым
ходом  на  первой  скорости,  а Рейнер шагал  все  так  же неторопливо и  не
оглядывался.
     Ему были нужны новые часы, ведь старые погибли в  лавине. Он  собирался
зайти  к первому попавшемуся  ювелиру.  В Пуэрто было столько  же  ювелиров,
сколько  и  баров,  так  как  в  горах  повсюду  были  разбросаны карликовые
месторождения  золота, изумрудов и алмазов. Каждый местный житель мог вместе
с сыном год копаться в земле, найти один камешек,  продать его и жить на эти
деньги следующий год.
     Вообще-то автомобиль должен  был бы громким  гудком  потребовать, чтобы
ему  очистили дорогу, и  горе тому, кто  после  предупреждения  не успел  бы
укрыться  в ближайшую  дверь.  Рейнер  уже  не  думал,  что  это передвижной
полицейский патруль: за это время кто-нибудь, конечно, догнал бы его пешком.
Он ожидал, что двигатель заглохнет  и хлопнет дверь, но автомобиль продолжал
движение.  Он мог принадлежать  другой  стороне,  которую ван  Кеерлс назвал
"некоторые  люди". На  улице было немного бродяг подобных по виду ему, но  у
дверей многочисленных  магазинчиков стояли кучки людей. Стрелять  здесь было
бы слишком опасно: у машины не было возможности быстро скрыться.
     Неоновая  вывеска, изображавшая  карманные  часы,  была  совсем  рядом.
Поравнявшись  с окном  магазина, Рейнер  увидел  узкое  зеркало,  обычное  в
ювелирных лавках. Сначала он увидел  себя: высокий, худой, потрепанный белый
безработный,  совершенно  непохожий на себя  прежнего.  А у него  за  спиной
виднелся плоский радиатор "мерседеса" цвета слоновой кости.
     Он  шел  по  самой  середине проезжей части,  так что, когда обернулся,
водителю пришлось резко  затормозить. Рейнер  отошел  на шаг  в  сторону, но
машина не  стала объезжать его.  В ней открылась дверь,  и  он  сел  внутрь.
Автомобиль  снова тронулся, добрался  до  небольшой площади, где стояла пара
клетчатых такси, развернулся и направился по улице в сторону набережной, как
будто внезапно решил, куда ехать.
     Матерчатый чехол  на  сиденье был  прохладным. Отсюда, с  узкой  улицы,
Рейнер не  мог видеть вершину вулкана, но знал,  что  теперь,  когда  солнце
зашло, корона снова пылает над городом. Он хотел спать.
     - Я была в "Ла Ронде", - с легким парижским акцентом сказала девушка, -
и увидела, как вы идете по улице.
     Он только сейчас понял, что удаляясь от металлического столика не видел
ничего вокруг,  и, не заметив, прошел  мимо места,  которое теперь стало для
него таким важным.
     -  Куда  мы едем?  - спросил он. В душном  воздухе пахло соленой водой,
влажными снастями, смолой, дизельным топливом и гниющей рыбой.
     - Туда, где меня не знают. Как вас зовут?
     -  Пол Рейнер. Enchant[*],  мадемуазель  Видаль.  - На руке, лежавшей  на
баранке, блеснуло единственное золотое кольцо.
     В порту было тихо; землечерпалка не работала. Рыбаки, лодочники, гиды и
прибрежные бездельники слонялись по берегу, глядя на небо, которое не видели
с самого рассвета.
     Они проехали между двумя караванами белых сосновых бревен, сгруженных с
лесовоза,  и вышли  из  машины в тот  же миг,  как смолк  двигатель.  Рейнер
следовал  за  Жизель  по камням  причала к лачуге - бару, где  уже  выпивало
несколько  человек.  В  помещении пахло инсектицидом, а  окна  были  закрыты
сетками от москитов.
     Они сели за столик в дальнем углу.  Женщина держалась не так напряженно
и не старалась казаться спокойной, как  в тот раз,  когда они  так же сидели
рядом в "Ла Ронде". Рейнер  впервые увидел, что она улыбнулась ему. - Это не
очень шикарное заведение, мсье Рейнер.
     - Если вас здесь не знают, то откуда же вам известно это место?
     -  Я часто видела его  с полуострова.  Никому не придет в голову, что я
могла отправиться сюда.
     - У них здесь может быть шампанское?
     - Я не люблю шампанское.
     Отвращение, мелькнувшее в ее глазах, заставило Рейнера задуматься.
     - Может быть, вы хотите говорить по-французски?
     - А разве мой английский настолько плох?
     -  Он  великолепен.  Я  просто  подумал,  что  вы  могли  за  два  года
соскучиться по  родному  языку.  -  Он заметил,  что  она  не носила никаких
украшений - только простое кольцо и дешевые наручные часы. Золотистые волосы
спадали на простое белое платье; руки были смуглыми и тонкими.
     - У меня остался ровно час.
     К ним подошел креол, распространявший сильный запах марихуаны, и Рейнер
спросил:
     - Что вы будете пить?
     - Все равно.
     Он  заказал два перно. На сей раз девушка не выказала никаких признаков
отвращения: он  следил за выражением  ее  лица.  Эта француженка  ненавидела
шампанское и не тосковала по родному языку. Может быть, она не  возвратилась
во Францию, так как по каким-то причинам ненавидит собственную страну?
     - У нас есть много, о чем поговорить, мадемуазель.
     - Да. Но всего один час.
     - Это совсем немного. Начинайте.
     Она  сложила руки на грубом деревянном  столе, но уже не стискивала их,
как прежде.
     - Кто вы?
     - Я не хочу пугать вас, как в прошлый раз.
     - Я теперь знаю о вас больше.
     - Откуда же?
     - Я видела, как вас арестовывали. - В ее глазах опять мелькнул испуг.
     - И это делает мою персону приемлемой?
     - Да. Что они делали с вами?
     - Попытались выслать из страны.
     - Expulser [*]? -  переспросила  Жизель: ее  губы  задрожали от удивления.
Видимо, она хотела удостовериться, что правильно поняла его слова.
     - Да, но я сбежал от них.
     - Comment [*]?
     - Удрал от моих охранников. - Он знал, что они  должны вскоре вернуться
к ее  первоначальному  вопросу,  и стремился избежать прямого ответа. Вопрос
"Кто вы?" предполагал разговор  о пропавшем самолете, и Рейнер  боялся,  что
разговор о нем снова напугает девушку. Но она сама выбрала эту тему.
     - Значит,  вас не  было  в  этом  самолете,  -  утвердительно  заметила
девушка.
     - Нет. - Он не стал спрашивать, откуда ей это известно.  И она и другие
уцелевшие  участники  этого рейса каким-то  образом  пребывали  в  положении
заключенных, и высылка была для них несбыточной мечтой. И поэтому  он не мог
присоединиться к их закрытому клубу.
     - Я поверила, что вы были в нем, - продолжала она.
     -  Я знаю. Мне хотелось, чтобы вы так думали. Простите  меня.  - Рейнер
попытался  поманить себя надеждой на то, что  в  ближайшие несколько  секунд
узнает  ответы на все вопросы, что после этих  мучительных недель наконец-то
все элементы мозаики лягут на свои  места:  Вентура,  Пуйо, Ибарра, крест на
карте... Казалось,  что вопросов  слишком много, но рядом с ним был один  из
уцелевших  пассажиров. Он  не  хотел  слишком быстро  переходить к  главному
вопросу, но все же задал его: - Что случилось с самолетом?
     Девушка как могла долго смотрела ему в глаза, и когда отвела  взгляд он
понял, что надежда оказалась тщетной.
     - Случилась авария над морем, - ответила она.
     - Я знаю...
     - Ну, и все.
     - Самолет горел?
     - Нет...
     - Отказали двигатели?
     - Нет...
     - Тогда почему же произошла авария?
     Ее  неподвижные  руки  были  теперь  крепко стиснуты, смуглая  кожа  на
пальцах побелела.
     - А может быть случилась ошибка? - спросил он уже спокойнее.
     - Comment?
     - Ошибка пилота. Вы не отклонялись от курса?
     -  Не  знаю. Я  же  была простой пассажиркой. -  От разговора  об  этих
событиях ее глаза наполнились болью; она проявлялась и в положении рук.
     -  Вам  известно, отчего  самолет  упал  в  море? -  Рейнер  готов  был
возненавидеть сам себя за эту настойчивость.
     Она молча смотрела на него.
     - Но если вы знаете, то почему не можете сказать мне?
     -  Знать  причину опасно для вас.  А для меня опасно говорить о ней,  -
сказала она через мгновение и повторила: - Кто вы?
     Креол принес стаканы с перно и кувшин воды со льдом.
     - Для меня это праздничный день, - сказал Рейнер вместо ответа.
     - Неужели?
     -  Да.  Надеюсь,  что  на будущий  год  у  вас  тоже  появится  причина
праздновать годовщину этого дня. - Он поднял свой стакан.
     - Вы празднуете их неудачу с вашей высылкой?
     -  Нет.  Но и это следует  приветствовать.  А что касается меня,  то  я
работаю в Т.О.А. и приехал сюда, чтобы выяснить, что случилось с лайнером No
10.
     - Понятно. - Она в упор  посмотрела на него долгим взглядом так, что он
чуть не утонул в синем взоре и потерял  способность четко мыслить. - Но ведь
это произошло два года тому назад.
     - Пилота  увидели  совсем  недавно. В этом городе.  -  Рейнер больше не
чувствовал утомления, наоборот, он настолько ожил, что  его вид, несомненно,
должно было  разительно отличаться от  лица близкого к  исступлению безумца,
которое вызвало такую бурю эмоций у бедного старины Гейтса.
     - Пилота? - переспросила девушка.
     - Да. Вы часто видитесь с ним?
     - Я не видела его с тех пор, как мы спаслись.
     - Спаслись?
     - Из самолета. Он тонул очень быстро.
     - Скольким из вас удалось спастись?
     - Не знаю точно. Наверно, шести-семи человека.
     - Вы сами. Капитан Линдстром, полковник Ибарра. И кто еще?
     Девушка  немного отодвинулась.  Рейнер  легко накрыл  ладонью ее  руку,
лежавшую на столе.
     - Мадемуазель, у меня нет никакого права задавать вам вопросы, но вы же
видите ситуацию. Я здесь для того, чтобы выяснить причины аварии, а вы могли
бы сообщить мне так много, просто по доброте душевной.
     В  ее глазах зажглось недоверие, и Рейнер  убрал руку. Эта девушка была
вся изранена, некоторые  ее душевные шрамы  только-только успели затянуться.
От грубого прикосновения раны могли бы вскрыться.
     -  Почему  вас  арестовали? - спросила она. Почему  ее  доверие к  нему
находилось в такой зависимости от этого ареста. Она боялась полиции  - у нее
был испуганный вид, когда она увидела  полицейских, подходивших к ее столику
в "Ла Ронде". Если они враги, то англичанин должен оказаться другом.
     - Есть много людей, которые хотели бы оставить самолет там, где он есть
-  на дне  моря.  Я  хочу  поднять  его,  и им  это  известно. Поэтому  меня
скомпрометировали и я официально оказался нежелательной персоной.
     -  Я  подумала,  что вас  забрали, чтобы расстрелять, -  нервно сказала
Жизель.
     - За что?
     - За то, что вы... - она умолкла и отпила из стакана. Продолжение фразы
легко угадывалось: за  то, что вы  входите в  закрытый клуб. За  то,  что вы
уцелели.
     -  Был на том самолете? - закончил он небрежным тоном, но это ничего не
дало: она смотрела в стол.
     - Вы  сами сказали:  это все  настолько  опасно...  -  негромко сказала
девушка.
     Шаг  за  шагом  обстановка  прояснялась.  Они   не  просто  были  здесь
пленниками, но еще и боялись за свои жизни. Если их найдет полиция, то и эту
девушку  и Линдстрома и Ибарру арестуют. И расстреляют. За то, что были там.
За то, что знали - знали, по чьей вине самолет оказался в океане.
     Она только что сказала: шесть-семь человек...
     - Но кто  остальные? - спросил Рейнер. - Кому еще удалось спастись?  Вы
можете доверять мне, потому что...
     Она вдруг порывисто встала.
     - Нет. Я не могу доверять ни вам, ни кому-либо еще.
     Рейнер  тоже  поднялся.   В  Пуэрто-Фуэго  было  столько  же  ювелирных
магазинов, сколько  и  баров, но доверие было бесценным.  Девушка уже шла  к
двери. Рейнер нашел в кармане несколько монеток, расплатился и вышел следом.
     Жизель стояла  подле  "мерседеса".  Горы бревен загораживали  машину со
стороны полуострова.
     - Je regrette[*], мсье Рейнер.
     -  Понимаю. -  Он  выдавил  из  себя  довольный смешок.  - Меня  теперь
разыскивает полиция, как  и вас и остальных, и потому я тоже не  могу никому
доверять. Я думал, что мы с вами сможем помочь друг другу. - Из занавешенных
окон  бара пробивался свет, но между горами бревен было темно. Звездный свет
не позволял Рейнеру разглядеть лицо девушки. -  Скажите,  - спокойно добавил
он, - какие сомнения у вас еще остаются?
     Она прислонилась к автомобилю и закрыла глаза, вероятно, в раздумье.
     - Откуда  вам  известно мое имя? Почему вы  два раза следили за мной  в
"Ла-Ронде"?
     - У меня есть фотографии многих пропавших пассажиров, на обороте каждой
из них написано имя.  Я узнал вас. Как еще я могу узнать,  что произошло? Вы
были там.
     Она отошла  на несколько  шагов к  гавани. Рейнер остался  на месте. Ей
нужно было  подумать. А он не  должен был теперь потерять  ее. Она стояла на
фоне темной  воды, похожая на тонкую свечу, чуть  заметную во мраке комнаты,
по которой он бродил незваным гостем.
     Рейнер закурил и стоял в ожидании. Перед ним было очень много факторов,
которые  не укладывались в картину. Никаких украшений, дешевые хромированные
наручные часы, и при этом - красивый белый "мерседес", единственный в городе
и так бросающийся в глаза. "У меня остался ровно час".
     Она возвращалась. Рейнер отбросил сигарету и сказал негромко:
     - Если вы еще задержитесь здесь, вас искусают москиты.
     - Так или иначе, мне пора ехать, - ответила Жизель, глядя в сторону.
     - Или вы нарушите слово.
     - Comment?
     -  On ne doit  pas manquer    sa parole  [*].  - Никаких  драгоценностей,
которые  она могла  бы  продать, чтобы  оплатить дорогу,  дешевые  часы,  по
которым  можно узнать время,  а  автомобиль,  который так легко  проследить,
дается ей на короткое совершенно определенное время. Белая рабыня. Эта мысль
вызвала у Рейнера отвращение. Нет, это не могло быть правдой.
     - Я скажу вам, почему должна уехать, и почему не могу доверится  вам, -
сказала Жизель. - Вы хотите выяснить,  что случилось с самолетом.  Если  это
станет известно, я  должна буду умереть.  - Она рывком открыла дверцу и села
за руль. Ее руки крепко  держали баранку.  Она подняла  к нему лицо и сидела
настолько  неподвижно, что в бледном свете звезд казалась похожей на куклу в
хорошеньком игрушечном автомобильчике.
     Он  не собирался  говорить  ей об  этом, так как это было бы похоже  на
предложение взятки, но теперь решил, что ей станет легче, если она будет  об
этом знать (если, конечно, поверит).
     -  Как  только обломки  самолета будут подняты, я отправлюсь  домой,  в
Лондон. У меня есть возможность поместить вас  на самолет в Сан-Доминго так,
что никто об этом не узнает и не сможет вас остановить. Я могу это устроить.
     Ее глаза  были сейчас лишь синими тенями в темноте запрокинутого  лица,
но Рейнер был уверен, что она на мгновение увидела бульвары Парижа. Но когда
она ответила,  ее голос был  грустным, как у расстроенного ребенка, а  Париж
оказался так же далек как и рай.
     -  У вас не будет времени, чтобы помочь мне. Это  будет слишком поздно.
Если вам удастся поднять самолет, то домой вы поедете один.
     Заработал  мотор, и Рейнер наклонился ближе к  девушке, чтобы она могла
его расслышать:
     -  coutez[*]. Я буду каждый день приходить в этот бар, и надеюсь получить
от  вас хоть  словечко.  Оставьте записку на имя сеньора француза  - так вам
будет легче запомнить.
     Он отошел в  сторону от автомобиля, и смотрел, как  он разворачивается.
Вскоре звук мотора замер в отдалении.
     Впервые  в  этом  городе  он  доверился  человеку.  Ей  было достаточно
всего-навсего сказать им:  "Он  будет  там каждый день". И он обнаружит, что
его там поджидают, и  обломки самолета никогда  не  будут подняты, и  она не
должна будет умереть.


     Куги Мерсер сидел на  крыше  рубки. Он вытянул ноги во всю длину, а его
совершенно  прямая  спина  была прижата  к мачте. В тусклом свете  звезд  он
казался частью такелажа лодки, тюком свернутой парусины.
     Он  смотрел на отлив и фосфоресцирующие вспышки  прибоя. Рыбацкие  суда
вышли в море два часа назад,  и там, где в воду попали капли масла, в волнах
покачивались маленькие радуги. Далеко в океане он видел новорожденный месяц,
такой хрупкий,  такой  чистый  ночью,  что хотелось взять его  и  принести в
лодку, чтобы он мог расти в безопасности. На нулевой широте не часто удается
увидеть что-нибудь, так украшающее небо и столь прохладное на вид.
     - Удача... - сказал ему Сэм Стоув. Он слушал Сэма почти час. Теперь Сэм
ушел, и он мог сидеть на кабине и смотреть на  сине-зеленое мерцание прибоя,
радуги в воде и чистую луну.
     Сэм  походил на большинство  людей. Они никогда  не думали о  том,  что
происходит прямо сейчас, в  эту самую минуту; они могли думать только о том,
что  случится назавтра и на будущий год - тогда им нужно будет сделать то-то
и то-то,  и после этого они по-настоящему разбогатеют  и счастливо  проживут
остаток  жизни.  Они повсюду высматривают и  раскапывают проклятое барахло и
так озабочены этим, что у них уже не остается жизненных сил для самой жизни.
Им  никогда не придет в голову посмотреть на прибой, на луну или заглянуть в
собственную душу.
     - Удача... - сказал  Сэм. Он говорил Мерсеру об этом уже шесть месяцев,
с тех пор как тот привел свою "Морскую королеву" в Пуэрто-Фуэго, отдал якорь
и принялся за дело. Но это дело подходило только для сумасшедших. Сэм где-то
услышал,  что в каюте шкипера "Дореа", тридцатитонного кеча,  разбившегося о
коралловый риф  неподалеку от  этого  побережья  лет пять тому назад, имелся
сейф, битком набитый необработанными изумрудами.
     -  Куги, я видел бумаги. Этот шкип вез  камни в Лиму,  когда его  судно
потонуло вместе со всей  командой. Парень из Акаригуа сказал, что в портовых
бумагах написана  чистая  правда  -  ничего  незаконного и  тому  подобного.
Удача...   Вы   находите  посудину,  и   мы  делимся.  Это  справедливо.  Вы
единственный человек, которому я сказал, где лежит это суденышко. Не будет и
сотни фатомов.
     - И акул там набито, как сардин в банке.
     - Но ты же не боишься акул, Куги, старый черт!
     -  Я  не  боюсь и  автомобилей, но не  отправляюсь  гулять  по середине
Авениды.
     Сэм плюнул в море.
     - Малый, ты же можешь спуститься в клетке!
     - Сэм, я однажды  видел, как парень спускался в  клетке. Спустился и не
поднялся - зацепился за обломок.
     Сэм удалился, как  обычно,  расстроенным. Разговор он закончил обычными
словами:
     - Куги, никто не знает, где это судно, кроме  нас  с тобой. Никогда  не
забывай об этом. Если ты кому-нибудь расскажешь,  то  это будет приравнено к
пиратству в международных водах!
     -  О'кей, Синбад, это наше собственное тайное богатство, и оно спрятано
надежнее, чем в любом банке, который ты только мог бы назвать.
     Мерсер  смотрел  на  бахрому  прибоя,  в  котором миллионами  изумрудов
дробилось отражение звезд. Там, где на воде рябили масляные радуги, блистали
топазы, сапфиры, опалы, рубины и жемчуга. А над всем этим, насколько хватало
глаз, сияла небесная диадема.
     Услышав шаги,  он подумал, что это  вернулся  Сэм  Стоув, но  голос был
другой.
     - Вы мистер Мерсер?
     Хозяин оторвал голову от мачты.
     - Это я, Джек.
     - Можно подняться на борт?
     - Поищите сходню, она только что вымыта и еще мокрая.
     Когда  человек подошел поближе,  Мерсер  узнал  его:  это  был какой-то
лайми[*], время от времени показывавшийся на пляже. На этот раз ему не помешало
бы побриться.
     - Вы водолаз?
     - Угу.
     - Мне о вас рассказал Бриссинг, агент Ллойда.
     -  А-а, понятно, -  он встал. Похоже, предстояла торговля.  -  Давайте,
спустимся вниз и выпьем по глоточку виски.
     Прежде, чем зажечь лампу, он закрыл иллюминаторы сетками от москитов. В
них не  было видно  ни одной дырочки, а  медный резервуар керосиновой  лампы
сиял золотом.
     - У вас хорошее судно, мистер Мерсер.
     - Оно всего-навсего следит за собой, Джек.
     Англичанин  не представился. Впрочем,  так поступали  многие  обитатели
Пуэрто. Он налил себе немного виски.
     Бриссинг,  представитель Ллойда, сказал  Рейнеру,  что  в городе имелся
только один хороший водолаз.  Мерсер не  стремился ободрать клиентов, но его
было  трудно нанять. Он брался только  за интересную для него работу. Рейнер
не  рассказывал Бриссингу, какую  работу  он хотел провести.  Он лишь забрал
свою сумку с молнией. На этот раз  он оставил ее в другом пансионе - дряхлом
особнячке  под  названием  Кастильо  Марко,  расположенном  в   самом  конце
набережной, там, где от  нее отходила дорога, ведущая на полуостров.  Всякий
раз, когда "мерседес" будет направляться в город, он непременно проедет мимо
этого места.
     Вместо  паспорта  он  дал  консьержке  банкноту  в  пятьдесят песо, как
подсказал один из гидов. Денег оставалось уже  не так много,  но для Мерсера
должно было хватить.
     - У вас есть подводная камера? - обратился Рейнер к хозяину.
     - Предположим, что нет.
     Рейнеру  в  эти  немногие  первые минуты следовало решить, насколько он
может доверять Мерсеру. Если  хоть кто-нибудь из "некоторых людей"  услышит,
что водолаз  ищет "Глэмис Кастл", ему, скорее  всего, попытаются помешать, и
не остановятся перед убийством.  Об этом обязательно нужно было  сказать,  и
добавить еще одну-две вещи.
     Ему понравилось лицо водолаза. Оно было практически плоским, кирпичного
цвета. Нос,  казалось, забыли вовремя приделать, и криво, наугад прилепили к
лицу. Типично  саксонские глаза  глядели  спокойно. Рот во  время  разговора
искривлялся самым невероятным образом, а когда его обладатель молчал, плотно
сжатые губы образовывали  прямую линию  над большим квадратным  подбородком.
Голос был грубым  и  хриплым,  как у многих,  кому  приходится слишком часто
бывать на слишком большой глубине.
     Они  сидели  на  рундуке  украшенном  изысканной   азиатской  росписью;
переборки украшали панели резного дерева. Медная  отделка  была  надраена до
такой степени, что  на некоторых шурупах стерлись шлицы. Все эти детали тоже
были частью лица Мерсера, элементами его характера.
     - Вся операция, - начал Рейнер, - должна проводиться тайно.
     Мерсер, похоже, развеселился.
     -  Никогда  не слышал о других, Джек. Только, надеюсь, это не изумруды.
Меня уже совсем достал один парень с изумрудами.
     - На борту нет никаких ценностей.
     - Ну, это что-то новенькое! - Мерсер восхищенно посмотрел  на обросшего
густой щетиной Лайми.
     - Я хочу сказать, ценностей,  которые можно  было бы продать. Но прежде
всего - сколько вы просите за день работы?
     Мерсер отпил небольшой глоток виски.
     -  Не могу  вам сказать. Это зависит от расстояния и глубины, от  того,
какую аппаратуру приходится использовать и тому подобного. Я страхуюсь перед
каждым погружением, и в страховку включается плата за  глубину. Для глубоких
погружений нужны глубокие карманы.
     Рейнер и сам не ожидал, что  водолаз согласится работать, не узнав всех
подробностей. А  Мерсер  желал услышать,  насколько серьезной будет  "тайна"
работы. Секретность тоже имеет свою цену.
     -  Хотя  я  и не  хочу, чтобы  кто-либо знал об этой работе, в ней  нет
ничего противозаконного. Тем  не  менее,  много  народу здесь,  в городе, не
хотят,  чтобы  она велась. Люди с  этого  берега, возможно, кто-то из  ваших
друзей.
     Рейнер сделал паузу, но дождался лишь краткой реплики:
     - Расскажите в чем дело, Джек.
     - Думаю, что правительство Агуадора будет против этой затеи.
     - Хм... Я-то американский подданный.
     - В таком случае, возможно  ли на вашем судне уйти на пятьдесят миль от
побережья и незаметно проделать дневную работу?
     -  Никоим  образом.  Спросите  любого  из  этих  самых  моих  друзей  с
побережья, где  в  определенное время находится  определенная  лодка  -  они
принюхаются к ветру  и точно  скажут вам. - Мерсер смотрел  на  англичанина,
пытаясь  составить о нем  законченное  мнение. Он сам  ни  разу не слышал  о
каком-либо затонувшем судне в пятидесяти милях от берега.
     -  Тогда как  бы поступили вы? - он направлял разговор как прирожденный
член парламента.
     - Что ж, мы вышли бы  ночью, одновременно с рыболовными судами, а когда
они остановятся пошли бы дальше, нашли  нужное  место  и дождались рассвета.
Нельзя,  конечно,  утверждать,  что нас никто  не догонит, потому  что Тихий
океан - это прудик, в котором могут играть все Божьи дети.
     - Можно ли взять подводную камеру напрокат?
     - Предположим, что  можно.  Не  знаю, правда, где.  Неужели  вам  нужны
только картинки?
     - В данный момент.
     -Ф-фух. - Мерсер долил виски в  оба стакана.  Он гораздо  чаще  отводил
взгляд от собеседника, чем обычно.
     - Чтобы показать спасателям, где оно находится?
     - В  частности, это. Но главным образом, чтобы доказать, что оно вообще
там  есть.  - Виски  расположило Рейнера  к  Мерсеру. Водолаз, казалось, был
озадачен услышанной идеей. - Много народу не верит, что оно там есть.
     -  Неужели?  -  Мерсер  с  симпатией взглянул  на Лайми  (так  он решил
называть его про себя).
     - Хотя полковник Ибарра верит.
     - Разве?
     - Конечно. Как и остальные.
     - Понятно.  - Теперь  Мерсер  уже задумался, как бы  попроще  выставить
этого сумасброда из каюты и вообще с лодки.
     -  Мистер  Мерсер,  разве вас  не удивляет,  что  Ибарра знает об  этой
аварии?
     Мерсер поставил  стакан на стол и молитвенным жестом сложил руки  перед
грудью.
     - Вот что, Джек. Вы  наверно удивились бы, узнав, что никогда не слышал
о таком полковнике?
     - Вы этого не говорили.
     - Я не говорил? - Он потер ладони, задумавшись над последними словами.
     Это было чертовски  верно: он этого не говорил. Он  всего лишь позволил
говорить  этому парню,  потому  что почувствовал  странную  симпатию к этому
Лайми,  который  пришел  сюда   с  лихорадочным  блеском  в  глазах  и  стал
рассказывать,  что агуадорское правительство  будет  против его  затеи,  что
много народу не верит в то, что  обломки  находятся там, и так далее. Что-то
не складывалось, а из великих зеленых  глубин к  нему  взывали  русалки: "Не
ввязывайся в это дело, Куги, не ввязывайся..."
     - Я скажу вам  еще немного, - продолжал тем временем Лайми.  -  Это  не
трудное  погружение.  Глубина  порядка  ста   тридцати  ярдов,   а  место  -
приблизительно  пятьдесят миль  на запад и десять  градусов к югу от  Пуэрто
Фуэго. Там  с  севера  на юг тянется подводное плато,  и  на  нем  находятся
обломки. Именно поэтому глубина не так велика.  Теперь вы представляете себе
место, о котором я говорю?
     Куги Мерсер взялся за бутылку, но англичанин накрыл  свой стакан рукой,
так что он налил  только себе и выпил в одиночку. Странность теперь состояла
в том, что парень говорил дело.
     - Да. А теперь, мистер, скажите, насколько большой была авария?
     - Это авиалайнер.
     Мерсер,  моргая, уставился на него. Внезапно он  понял, что этот парень
очень, очень серьезен.
     - Валяйте дальше, Джек.
     - Вы давно находитесь в Пуэрто-Фуэго?
     - Шесть месяцев, может быть чуть-чуть подольше.
     - А где вы были два года назад? В марте 1961?
     - В шестьдесят первом я копался на Фиджи.
     -   Вы,   конечно,  не   помните   газетных   новостей.  Трансокеанский
авиалайнер-10, направляясь  в Сан-Доминго, упал в море неподалеку  от  этого
побережья.  Было проведено  обычное расследование, закончившееся  ничем, так
как  не удалось  обнаружить никаких вещественных свидетельств катастрофы. По
ряду  причин  моя  компания  -  Трансокеанские   авиалинии  -  начала  новое
расследование. Я полагаю, что аварию все же кто-то видел. Все, чего мы хотим
от вас  - сделать фотографии или  по крайней мере  подтвердить, что  самолет
находится там. Тогда мы поднимем его.
     Мерсер на две минуты задумался, глядя в пространство.
     - Еше одни вопрос. Как получилось,  что так много народу хочет помешать
найти самолет?
     - Мы подозреваем саботаж.
     Мерсер кивнул.
     - Если вы находитесь здесь уже шесть месяцев, - продолжал Рейнер,  - то
у  вас должны были  появиться друзья  на  берегу. Некоторые  из них пожелают
остановить этот поиск, если узнают о нем.
     - Конечно, у меня есть друзья. Но моя работа - это не их, а мое дело. -
Он твердо взглянул в лицо своего клиента. -  К тому же здесь есть и люди, не
являющиеся моими друзьями,  которые также могут  попытаться остановить меня.
Как далеко, по вашему мнению, они могут зайти?
     - Они не остановятся перед убийством.
     - Ф-фух.  Это  становится все интереснее.  Вы  будете  готовы  завтра к
заходу солнца?
     - Да.
     - Значит, Джек, назначаем свидание.

     Ночью задула трамонтана[*] и к утру улицы  были  запорошены  вулканическим
пеплом. Уличное  движение  почти  остановилось, так  как  колеса  вздымали в
воздух тучи  пыли. Ближе к вечеру ветер  стих, жара вернулась,  и люди снова
принялись искать убежища от солнца. Бары заполнились посетителями.
     В  тени  ящиков  на  причале около  бара  Салидизо  неподвижно  лежали,
распластавшись,  бездомные  собаки;  они  лишь  иногда  подергивали  шкурой,
отгоняя мух. Старуха дремала,  сидя по-турецки. Она сгорбилась, на коленях у
нее лежала рыболовная сеть, а в пальцах бессильно  повисших рук были  зажаты
игла и нить каболки.
     Рейнер присоединился к кучке людей, входивших в бар. Он заказал перно и
осмотрел помещение,  словно рассчитывал  увидеть здесь знакомого. Его взгляд
бесстрастно  пробежал по  лицам: испанский креол, индеец с побережья, метис,
мулат,  залетевшие  на  край  света сыновья сыновей царей  Аравии  и инкских
принцев, заброшенных сюда некогда пассатными ветрами, и поселившихся на этом
берегу. Лишь немногие их них смотрели  на  Рейнера. Один из них был красивый
юноша-левантинец[*].
     Несколько зазывал играли в покер. Гидросамолет местной линии должен был
прорезать гавань белым пенным следом только через час..
     Владелец оказался рядом, в глубине бара. Рейнер подошел к нему и просил
на ухо.
     - У вас не оставляли ничего для сеньора француза?
     Ответный  жест означал, вероятно,  предложение подождать. Рейнер  снова
сел, праздно глядя на лица. Левую руку он положил на колени,  так как его то
и  дело  толкали  люди,  пробиравшиеся между  его столом  и  стойкой  вглубь
помещения, откуда вздымались самые густые клубы дыма марихуаны.
     Хозяин заведения, массивный обрюзгший метис с гибрид с приоткрытым ртом
и постоянно полузакрытыми черно-оливковыми  глазами,  вернулся  к стойке и с
видимым  усилием  покачал головой. Ничего не передавали. Рейнер и  не ожидал
так быстро  что-нибудь получить. Ей требовалось  время подумать.  А подумав,
она вполне могла решить ничего не  передавать.  Но она должна была понимать,
почему  он пообещал приходить сюда каждый день, вверяя ей  свою безопасность
и, возможно, даже жизнь. Это был единственный способ заручиться ее доверием.
     Креол принес перно и кувшин воды со льдом.
     Между игроками в  покер  вспыхнула ссора. Деньги  посыпались  на пол. а
игроки,  визжа,  как  обезьяны,  стали  вырывать  их  друг  у друга.  Хозяин
протиснулся  среди  стоящих  посетителей  и  принялся  колотить  зазывал  по
головам. Те  отчаянно оправдывались; каждый настаивал  на том, что он-то как
раз ни  в чем не виноват.  Не прошло и  двух  минут, как в  баре вновь стало
относительно тихо, а игра возобновилась.
     Рейнер  влил воду в перно  и совсем было поднес  стакан к губам,  когда
что-то заметил. Он опустил стакан  на стол и внимательно  посмотрел на него.
Жидкость не помутнела,  как это всегда бывало; содержимое стакана  сохраняло
бледно-желтый цвет и оставалось прозрачным.
     Он  закурил  сигарету  и  обвел  лица  скучающим взглядом. Только  один
человек  так  же праздно  наблюдал  за  ним черно-оливковыми глазами  из-под
полузакрытых век. Значит сообщение для сеньора француза все-таки передали.


     Сквозь сломанную  пластинку жалюзи  пробился золотой свет и  бросил луч
поперек бара.  Когда  люди пересекали его, их лица приобретали ненатуральный
цвет. В  луче  клубился  дым.  Все в баре, кроме игроков в покер, непрерывно
разговаривали.
     Рейнер  посмотрел на  кристально  прозрачную  жидкость в своем стакане.
Несколько недель назад он просто подумал бы, что бармен по ошибке принес ему
джасинта-кину вместо  перно,  или  что  перно  простоял  в  этой дыре лишних
два-три года. Несколько недель  назад он счел  бы мелодраматической мысль  о
том, что изменение химического  состава напитка было, вероятно, смертельным.
Но теперь  он стал на несколько недель старше. Неважно, что добавили в  этот
стакан, но случайно это оказался ингибитор, и реакция, вызывающая помутнение
содержимого, не состоялась. Они, кто бы это ни был, плохо знали химию.
     Огромный метис-хозяин отвернулся и  его полузакрытые глаза следили  уже
за  кем-то другим. Этот  взгляд  сонной  жабы  мог  вовсе ничего не значить.
Рейнер взял  стакан в ладонь, чтобы  никто не видел цвета его содержимого, и
снова обежал взглядом присутствующих.  Все лица были  ему  незнакомы,  кроме
креола-официанта и хозяина  -  их он видел вчера. В течение десяти минут  он
ничего  заметил, кроме, пожалуй, одного - красивый левантинец покинул бар. И
это  тоже могло ничего не значить: двое вошли, один вышел  - что могло  быть
естественнее.
     Было вполне  возможно,  что они позволят ему  уйти  живым и  предпримут
следующую попытку  позже. Рейнер отметил  про себя, где находятся  хозяин  и
креол-бармен, поднялся и, взяв с  собой стакан,  начал протискиваться сквозь
толпу. Если они захотят сразу же разделаться с ним - что ж, у них есть шанс.
Ничего не стоило всадить ему нож под ребро, отвернуться и спокойно отойти на
несколько шагов прежде, чем он зашатается и упадет.
     Рейнер медленно шел сквозь  толпу, крепко держа стакан со  спиртным, не
глядя  в  лица  людей,  обращая  внимание  только на  руки  тех,  мимо  кого
протискивался. ("Perdn...") Он  чувствовал тепло прижатых друг к другу тел,
вдыхал  дымок  суматранских  сорняков,  которые  здесь выдавали  за табак, и
марихуаны, обонял  запах пота и испарений алкоголя... ("Perdn...") Порой он
быстро   вскидывал  взгляд,  проверяя  где  находятся  креол  и  хозяин,  не
возвратился  ли  левантинец; левую руку он держал согнутой, прикрывая сердце
("Perdn..."), а люди, толкая соседей, уступали  ему дорогу. Им не было дела
до него,  они  были поглощены своими разговорами  о  большой рыбе, налоге на
дизельное топливо,  девочках из борделя, а Рейнер тем временем приближался к
двери.  В конце  концов  он вступил  в  освещенный  прямоугольник и  на него
нахлынул дневной жар.
     Отодвинув тростниковую  портьеру, Рейнер боком  шагнул  за дверь  -  на
случай, если  за  ней  кто-то  поджидает.  Солнце ослепило  его, и  пришлось
несколько  секунд выждать,  прежде, чем он  смог  разглядеть детали: длинный
шлейф  рыболовной сети,  спящую старуху,  дворнягу, спавшую в  тени  ларя на
причале  - Рейнер помнил  о ней.  Не было  ни малейших признаков какого-либо
движения.
     Он медленно шел, держа стакан в руке так, чтобы его, по возможности, не
было видно  со  стороны. Наконец он присел  на корточки в тени ларя и поднес
стакан к собачьему носу.
     - Tom, guapo ...  tom...[*] - Ему пришлось повторить эти слова несколько
раз, прежде  чем собака  проснулась и вскочила  на ноги,  слишком слабая для
того, чтобы убежать. Глаза животного были полны страха.
     Ни одна собака  не могла устоять  перед запахом аниса, а Рейнер терпеть
не мог подозревать невиновных.
     -   Tom,   perrito...[*]   -   язык   наконец   нашел   источник   такого
привлекательного запаха.  Когда собака вылакала жидкость, Рейнер выпрямился,
бросил  стакан в воду у причала и встал в клочке тени,  поглядывая на  дверь
бара  Салидисо  через  прогал  между штабелями  бревен, в  котором  накануне
вечером стоял "мерседес". "Вы хотите выяснить,  что  случилось  с самолетом.
Если это станет известно, я должна буду умереть".
     Никто  не  проходил  сквозь  тростниковую  портьеру.   Посреди   гавани
скрежетала землечерпалка, заполняя небо своей странной музыкой.
     Когда по телу собаки пробежали ужасные судороги, Рейнер пошел прочь. Он
обернулся   только   однажды,   отойдя   на   изрядное   расстояние,   чтобы
удостовериться  в  том, что оказался прав. Его  охватила ненависть к себе за
то, что для спасения своей жизни пришлось отнять другую - пусть даже у этого
жалкого создания.

     Лодки  вышли  в  море  вскоре  после заката,  их темные  тени прорезали
фосфоресцирующую полосу прибоя и переваливались в волнах до тех пор, пока не
загудели моторы и винты не повлекли их прочь от берега. Из  затона  в  южной
части   гавани  вышло  двадцать-тридцать  суденышек,  и  "Морская  королева"
скользнула мимо зеленого маяка, чтобы присоединиться к ним. Темное море было
испещрено белыми  барашками на волнах. Вскоре первые  лодки достигли  района
промысла  и  на мачтах  вспыхнули сигнальные  огни.  Короткие  резкие  волны
беспорядочно побрасывали их.
     Над  морем  раздались голоса,  шелест  разматывающихся  линей  и  плеск
брошенной в море  приманки.  И  вот уже  первая  акула прорезала  толщу воды
следом  кометы,  и  первый водонепроницаемый фонарь  пошел в глубину,  когда
первая наживка была схвачена.
     "Морская  королева" продолжала идти на средней скорости. Мерсер передал
штурвал одному из членов своего экипажа, состоявшего из трех человек.  Через
несколько минут последние  огни рыбацкой флотилии остались на востоке, между
судном и землей.
     - Видел нас кто-нибудь?
     - Трудно сказать, Джек. По крайней мере, никто не окликнул.
     Они уже обсудили плату за поиск и сошлись для  начала на ста пятидесяти
песо.
     - Я пока не искал камеру. Вам же  ни к чему платить за  прокат  прежде,
чем  мы точно  определим,  где находится  эта штука.  Ее  могло  куда-нибудь
переместить подводное течение - поблизости от  края  плато  есть  восходящие
потоки воды из глубины, которые потом пересекают весь этот участок. Конечно,
течение не должно быть  сильным  -  я видел  там  водоросли. Эй, нам не пора
поесть? - вдруг крикнул Мерсер, обращаясь к механику.
     Механик,  которого звали  Ибитуба,  прошел на  корму,  забросил в  воду
снасть на тонкой леске  и принялся поджидать  поклевки.  Рейнер повернулся к
Мерсеру и сказал, что хочет лечь поспать.
     - О'кей, Джек. Возьмите  одеяло,  будет  холодно.  - Водолаза  охватило
мечтательное настроение:  он  неотрывно  смотрел  как  отражение полумесяца,
скачущее  в  воде  через  гребни  и  провалы  волн,  неотвязно,  как  чайка,
сопровождает судно.
     Рейнера разбудили за  час до рассвета, в пять часов. Судно стояло,  над
верхней палубой горели  рабочие огни, команда  готовила  оборудование. Ветер
совсем  стих, и море  было гладким, как стекло, в котором так же ярко, как в
небе, сияли звезды.
     -  Мы  на  месте, Джек.  Точно  на  месте. Маловероятно, что оно  могло
куда-нибудь уползти.
     Рейнеру  внезапно пришло в голову, что крест на карет  был  слишком мал
для того,  чтобы можно было  так  точно выйти на него. От  вида  бескрайнего
океана, озаренного  одними звездами, его  настроение  упало еще больше: если
придонные течения здесь достаточно сильны, то они вполне могли  за это время
унести  самолет с плато  в  океанские глубины,  куда  не сможет  погрузиться
никакой водолаз. Он не знал, как давно  крест был нарисован, и какие течения
пробежали по дну океана с тех пор, как Эль Анджело нанес отметку на карту.
     - Улыбнитесь,  Джек. Сейчас темно, как в аду, но когда взойдет  солнце,
вы сможете здесь разглядеть дно.
     Мерсер продолжал проверку снаряжения,  время от времени переговариваясь
со своим  экипажем  - тремя индейцами - на  смеси  английского и  испанского
языков и каких-то прибрежных наречий. Рейнер тем временем смотрел на небо на
востоке. За  какие-то двадцать минут  из-за шпилей Анд появился свет и залил
землю, небо  и океан.  Кожа сразу почувствовала  тепло, а глаза  сами  собой
прищурились - такими им предстояло оставаться весь день.
     Лицо  и ладони Мерсера обрызгали какой-то непрозрачной черной жидкостью
из аэрозольного баллона. Его водолазный  костюм был весь черный, даже пряжки
ремней,  ободок  маски  и  воздушные  баллоны  на  спине. Он  одарил Рейнера
белозубой голливудской улыбкой.
     -  Побольше оптимизма, Джек.  За  полчаса  до рассвета  надежда  всегда
улетучивается, как воздух из баллона. Посмотрите-ка за борт.
     Поверхность воды с каждой минутой  обретала все  большую  прозрачность;
стали видны  мелкие рыбешки,  висевшие в  толще  воды, как плавучие булавки.
Может  быть и впрямь  в этот  важнейший  день все пойдет хорошо.  Ведь нужно
только доверие Куги Мерсера, яркий солнечный свет и немного везения.
     - Не буду надевать глубинный костюм, пока не найду нужное место. Сейчас
пойду  вниз примерно до  середины, чтобы  оглядеться. отсюда я увижу чуть не
половину плато, а  авиалайнер - достаточно большая птичка, если, конечно, не
развалился на перышки.  - Он помахал Рейнеру рукой со скрещенными пальцами и
предоставил   помощникам   надеть   на  себя   легководолазный  шлем  поверх
незапотевающей маски.
     - Тут бывают акулы? - спросил Рейнер у механика.
     - Попадаются. Но они почти  никогда не нападают на  черные  предметы  в
глубине воды.  Босс их не боится.  - На его лице мелькнула и исчезла быстрая
улыбка. - Но, сеньор, ничего не бросайте за борт, даже пепел с сигареты.
     Мерсер вытравил нейлоновый страховочный конец и кивнул. Матросы помогли
ему перебраться через  борт и запустили  лебедку. Трос пошел внатяг. Водолаз
медленно пошел вниз,  оставляя  за собой  цепочку взлетающих  к  поверхности
пузырьков воздуха. Через две  минуты он исчез  из виду, словно растворился в
зеленой воде.

     "Морская королева" вернулась незадолго до вечера. Судно сделало крюк на
север и обогнув полуостров вошло в гавань, так как иначе с берега можно было
бы легко  определить ее курс. Рейнер  с  час пролежал  на  своей  кровати  в
Кастильо Марко, пытаясь вырваться из черного отчаяния, охватившего его после
того как Мерсер ободряюще сказал:
     - О'кей, Джек, придется попробовать еще.
     Мерсер сделал шесть  погружений, переводя лодку  на новое  место каждый
раз  после  того,  как  всплывал на  поверхность.  Однажды  он  облачился  в
глубинный костюм, так как увидел  грубое подобие креста  - но это  оказалось
всего  лишь скальное образование  на склоне плато. Сомнения Рейнера, которые
до сих пор он упрямо загонял в самый отдаленный угол сознания, проявились во
всей своей ошеломляющей силе, и в конце концов  он почти убедил  себя в том,
что Эль Анджело  разглядел  под  водой  этот скальный  крест,  был  озадачен
увиденным  и  сделал пометку  на своей  карте,  чтобы  позднее исследовать и
выяснить,  не были ли это обломки  рангоута затонувшего судна, упавшие таким
причудливым образом.
     Остатки   командировочных,   полученных  от  компании,   позволяли  ему
пользоваться услугами Мерсера в течение  еще двух дней. А на то, чтобы найти
"Глэмис  Кастл" мог  потребоваться и  месяц, да  и  то лишь, если самолет не
унесло течением с плато в глубину.
     Завтра в девять утра фирма "Пан-Агуадор" сообщит  о пропаже автомобиля,
а к сумеркам  полиция Пуэрто начнет на него охоту. Он уже начал беситься  от
необходимости постоянно быть настороже на  улицах и даже здесь  в  пансионе.
Тот, кто  отравил его перно, кем бы он  ни был,  знал,  что он не умер. Даже
гордость требовала от его врагов на следующий раз удостовериться в успехе.
     Лежа в сырой духоте и слушая гудение мух, он пытался, как на протяжении
всего  дня,  истребить  это  черное  сомнение  во  всем,  тем  не менее  оно
непрерывно  терзало его,  пока  он  не заставил себя думать о  другом. Чтобы
продолжать  все это, он должен был  снова пойти туда. Ведь он обещал: каждый
день.
     Он пришел  на причал  перед самым  закатом  и увидел,  что труп  собаки
исчез. Он  уже  превратился в  скелет среди мусора, устилающего дно  гавани.
Старуха  больше  не  спала  -  она  со  стонами  перебирала сеть скрюченными
пальцами.
     В баре  Салидисо  было всего  шесть  человек.  Хозяин дремал в огромном
плетенном кресле, давно превратившемся под его весом в корзину. Креол  стоял
за стойкой.  Левантинца  не  было видно.  Рейнер  узнал троих,  бывших здесь
накануне,  остальных  он никогда прежде  не видел. Войдя,  он  приветствовал
присутствовавших диалектным оборотом из  тех,  что употребляли рыбаки;  один
отозвался. Они  говорили между  собой, но прервали  разговор,  когда  Рейнер
вошел.  Над головами крутился электрический вентилятор;  у  него  не хватало
одной   лопасти,  и  каждый   оборот  сопровождался   щелчком   испорченного
подшипника. Вентилятор не мог  потревожить спертый воздух  в  помещении.  Он
лишь  издавал  шум,  похожий на  шипение  иглы  на закончившейся  патефонной
пластинке.
     Рейнер встал так, чтобы видеть тростниковую портьеру на двери.
     - Выпьете, сеньор?
     - Нет.
     Подшипник  безостановочно  щелкал.  Огромный   метис  в  своей  корзине
захрапел.  Один  из посетителей вышел, и  тростниковая  завеса издала глухой
звон.
     Рейнер подошел к хозяину и потряс его. Впечатление было такое, будто он
толкал  гранитный  валун;  тем  не  менее  жабьи  глазки приоткрылись.  Пот,
сбегавший с висков, капал с подбородка.
     - Que hay[*]?
     - Tiene Usted uno mensaje para Seor French[*]?
     Темные золотистые глаза не  мигая разглядывали  его,  огромные легкие с
хрипом перекачивали воздух, пот капал с лица.
     Рейнер  направился было  к  двери,  но  тут  услышал  за  спиной  скрип
тростникового кресла.
     - Momento.
     Толстяк  с трудом  поднялся  на  ноги и зашаркал  за  стойку, оттолкнув
креола. Тот, однако, не вышел в зал, а остался там же.
     Пятеро  посетителей  завели  на  редкость примитивный и  обезоруживающе
нейтральный разговор.
     - Море хорошее нынче.
     - Прошлой ночью я видел манту.
     - Вот это да!
     Им было известно, что он понимал по-испански. Рейнер опять повернулся к
двери.  Тот человек вышел наружу  уже несколько минут назад. Хозяин протянет
сколько сможет. А он должен ждать.
     Кривобокий вентилятор щелкал, щелкал...
     Из  задней двери бара принесло запах жареного  осьминога,  смешанный  с
марихуаной. Пятеро  продолжали свой  дурацкий  разговор, никто не  глядел на
Рейнера.
     - Si!
     Рот хозяина искривился в подобие довольной улыбки. Рейнер взял конверт.
     - Gracias. - Он раздвинул тростниковую портьеру. - Saludji, seores!
     Опять отозвался только один из них.
     Рейнер  нашел тенистое  место  у  стены,  с  хорошо  просматривающимися
подходами, и прочел записку:
     "Я  буду  на том  же месте, где мы разговаривали. Не в баре. Сегодня на
закате".
     Никакой подписи. Оставался еще час. Это там, между кучами бревен.
     За  пять  минут до  заката  человека, вошедшего  в узкий  проход  между
караванами  бревен,  можно  было бы ясно  разглядеть. Через пять минут после
заката  будет совсем  темно. Два  человека,  по  одному  с  каждой  стороны,
полностью перекроют проход, и оттуда невозможно будет удрать.
     Хотя о том, чтобы не ходить туда, не могло быть и речи.


     Рейнер  не  отошел от стены, когда прочел записку: ведь отсюда он видел
вход в  бар, а его продолжал занимать  вопрос: кто был тот человек,  который
покинул бар, пока он там находился.
     Старуха опять заснула с иглой в руках. Почему  она сидела  на солнце  и
была одета  в черное, спросил он себя. Кто она  такая? Теперь  для него было
очень важно знать, кто есть кто.
     В  отдалении  на  нагретом солнцем  каменном причале  топтались  гиды и
зазывалы.  Через пятнадцать  минут ожидалось  прибытие  гидросамолета.  Ярко
освещенную  полосу пересекли две фигуры. Они шли целеустремленно, не  сонной
походкой, характерной для жаркого сезона. Рейнера,  стоявшего в тени, они не
заметили,  а сразу же направились в бар  Салидисо. Один из них был вчерашним
левантинцем. Менее, чем через полминуты он вышел один и остановился у двери,
осматриваясь.  Нанем была белая шелковая рубаха, даже, скорее, блуза, джинсы
в обтяжку, а на ногах сандалии с веревочными подошвами, прекрасно защищающие
ноги от раскаленных камней.
     Рейнер пошевелился,  юноша увидел его и с изяществом  крадущейся  кошки
медленно пошел  в  его сторону.  Рейнер двинулся  ему навстречу.  Если бы не
ниспадающая шлейфом цвета засохшей  крови рыбацкая  сеть,  площадка была  бы
совсем  пуста: ничейная  земля  из  камня  и  солнца.  Они сошлись  примерно
посредине, и остановились, глядя друг на друга - одни под плавно вращающимся
небосводом.
     Небрежно  повернув  красивую  голову,  левантинец   взглянул,  нет   ли
кого-нибудь поблизости. Никого не было. Старуха была деталью пристани, такой
же,  как ларь  на причале.  Юноша выхватил  нож, красивый  нож  с  рукояткой
слоновой  кости и коротким  узким лезвием,  украшенным  гравированной змеей:
этот мальчишка не стал бы носить с собой одну из  грубых индейских поделок с
резной деревянной рукояткой, которыми пользовались рыбаки.
     - Кто послал тебя? - спросил Рейнер по-испански.
     Левантинец сложил красивые пухлые губы в улыбку и не ответил.
     - Полковник Ибарра?
     Улыбка.
     - Пуйо?
     Но когда садится гидроплан, любой житель Пуэрто-Фуэего глохнет.
     Рейнер сделал шаг вперед. Он был  разъярен,  но справиться с мальчишкой
можно  было  только спровоцировав его на нападение. Тот переступил с ноги на
ногу, готовясь к прыжку. Рейнер  тем временем  остановился  и  одним взмахом
обернул носовой  платок вокруг левой руки - это был его единственный щит. Он
думал, насколько удивительно было, что даже здесь, в городе,  где многие  из
обитателей  могли манипулировать  законом по своему усмотрению, этого  юношу
должны  были  подготовить для того,  чтобы  в  открытую, при  дневном  свете
убивать  людей.  Не исключено, что ему хотелось  устроить  представление для
тех,  кто  будет  наблюдать  за  происходящим   из  окон   бара  -   тяга  к
эксгибиционизму непреодолима.
     Рейнер теперь находился на расстоянии вытянутой руки от противника.  Он
не отрывал взора от яркого лезвия: к мальчишке можно  было сейчас относиться
как к постороннему свидетелю, его врагом был только нож. Если удастся отбить
атаку, мальчик  захнычет и  бросится наутек; это было написано в его  нежных
серых глазах. Тем  не менее, он знал свое дело. Нож он держал острием вверх,
как человек  держит  горящий факел. Этот способ  требовал большой силы, ведь
обычно правая рука использует мускульную силу для нисходящих ударов, как при
работе молотком.  Направленное вверх лезвие вызывает ужас, его тайная цель -
мягкое подреберье, живот и желудок - вместо твердых плеч и ребер. Вы  можете
надеяться перехватить поднятый нож прежде,  чем он наберет  силу в  движении
вниз, но если лезвие  направлено вверх, у  вас этот не получится:  вы просто
напоретесь на нож. Атака против  такого  ножа очень опасна, так как  в  этом
случае солнечное  сплетение остается открытым и  знает об этом. В  кризисной
ситуации  солнечное  сплетение несет не  меньшую  мыслительную нагрузку, чем
мозг.
     Мальчишка должен знать все это: похоже, его  хорошо учили. Он ожидал от
противника ошибки -  нападения. Рейнер снова осторожно переступил с ноги  на
ногу, поворачиваясь таким образом, чтобы на пути удара оказалось бедро, а не
живот.  При этом  он  не  выпускал из  виду  ножа, отмечая  насколько твердо
левантинец  его держит. Он знал,  что  должен попытаться  захватить  руку не
сейчас, а позднее, когда она придет в движение, пытаясь дотянуться до нижней
кромки ребер с сердечной стороны. Левше в  этой истории было бы удобнее, так
как он мог бы подставить свой правый бок вместо левого.
     Рейнер перемещался на какие-то сантиметры.  Он мысленно настраивал руку
на твердый  захват и готовил мускулы  к  стремительному броску. При  высокой
скорости движения им потребуется много кислорода, и в  такой жаре они быстро
устанут,  но, тем не менее, будут достаточно  эластичными. Сила, необходимая
для  броска,  уже понемногу уходила.  Возможно,  мальчишка тоже знал это, но
выжидал;  его губы были искривлены,  приоткрыв  зубы, он дышал поверхностно,
держа легкие заполненными воздухом - вряд ли в нужный момент удастся сделать
глубокий  вдох,  а  значит,  выдохнув,   он  рискует  остаться   без   столь
необходимого ему кислорода. Мускулатура руки высасывала кислород из крови, и
опасность кислородного голодания все возрастала.
     Солнце сделало сталь цветной: лезвие испускало оранжевые и синие блики.
Рейнер уже запомнил изображение змеи до мельчайших подробностей - еще бы, он
почти сроднился с ножом  за эти десять секунд. Среди отблесков  был цвет его
собственного отражения. Лезвие слегка подрагивало из-за напряжения мускулов;
рука, вероятно, была сейчас самой горячей частью тела мальчишки - предплечье
блестело от пота.
     Небесный  жар палил их тела,  разливаясь  по камням - их общий  враг. В
граните вспыхивали искры, и свет бил по глазам, как песок.  В гавани звонили
безумные колокола землечерпалки  и их эхо отдавалось от стен.  Вокруг  царил
зной, а среди мира чуть подрагивало лезвие.
     Когда Рейнер  перевел  правую  руку в  другое  положение,  мальчишка со
всхлипом выдохнул, нож, вспыхнув,  взлетел вверх, а нога  переместилась, так
как баланс оказался нарушен. Руки обоих противников вступили в схватку; одна
наносила  удары,  а  другая  отражала  их;  рубашка  Рейнера  уже  оказалась
разрезана  и  показалась  кровь, а  мальчишка чуть отступил, делая выпад  за
выпадом,  каждый  раз  по-новому поворачивая  лезвие, чтобы  пройти  защиту.
Рейнер  защищался в низкой  стойке,  используя грудную  клетку и  бедра  для
защиты  живота  и  отбивая  каждый  выпад  завернутым  в  платок  запястьем.
Одновременно он пытался незаметно поставить левую ногу  между  сандалиями  с
плетенными подошвами, чтобы при первой возможности сделать подсечку. Вот нож
взлетел  наверх,  пролетел, с визгом  распоров  воздух,  рукоятью вниз перед
лицом  Рейнера,  пытаясь задеть  его, и  оставил  рану на плече,  но Рейнеру
удалось впервые  перехватить запястье. Он,  правда, упустил  его,  но поймал
снова и стиснул, выжимая пот из кожи.
     Его  левая нога занимала нужную позицию, и он навалился  на  мальчишку.
Тот сопротивлялся, но его рука уже зашла за спину, голова откинулась  назад,
и он потерял равновесие. Падая на колени, левантинец попытался вырваться, но
его рука  была  зажата,  как  тисками.  Его лицо  исказилось  от боли  и  он
опустился на подогнувшихся ногах. Ни один, ни другой  больше не  двигались -
теперь окончательная победа была  только вопросом времени. Пальцы  пойманной
руки распухли: артерии слишком быстро закачивали  в них  кровь, и  пережатые
вены  не  успевали  ее  отвести. Нож  продолжал висеть  в  ладони,  прижатый
согнутым большим пальцем. Рейнер выбил его,  и он  отлетел, звякнув о камни,
на которых капли крови высыхали в момент падения.
     - Кто тебя подослал?
     Лицо  теперь  потеряло свою красоту  и  стало  похоже  на  лицо  любого
человека, страдающего от боли. Распухшие пальцы на глазах посинели и торчали
из руки Рейнера, словно какой-то отвратительный плод. Он не ослаблял захват,
так как  мальчишка  выжидал, чтобы удрать, а  если бы  он удрал,  то  уже не
ответил бы ни на какие вопросы. Чтобы выиграть время  Рейнер перехватил руку
и начал понемногу нажимать.
     - Кто тебя подослал?
     - А-а-й...
     Нажим. Вопрос. Лицо искажено гримасой боли.
     - Кто?
     - Не могу говорить. Больно.
     -  Это еще цветочки. Кто тебя подослал? - Он боялся вывихнуть мальчишке
руку. Тогда он мог упасть в обморок, и тоже ничего не сказать.
     Нажим.
     - Кто?
     - Ибарра.
     Рейнер ослабил нажим, красивое лицо исказилось, а голова вскинулась.
     - Подними нож.
     Рука дернулась достаточно быстро, пальцы скользнули по камням.
     - Дай мне.
     Мальчишка держал нож  за рукоятку, лезвием  к Рейнеру.  Если хочешь, то
попробуй взять, говорили его глаза. Поэтому Рейнер нажал на руку  посильнее,
так, что запястье сломалось, и левантинец потерял сознание. Он зашвырнул нож
в воду,  взял своего противника за рубашку  и  доволок до бара. Было слишком
жарко  для  того, чтобы оставлять его на улице. Рейнеру пришлось поднять его
во весь рост и толкнуть сквозь тростниковую портьеру.
     По-над морем стоял целый ряд  лачуг, они торчали в  гавани,  как гнилые
зубы  во рту. Рейнер остановился у первой же двери, которая не была видна из
бара Салидисо и стучал до тех пор, пока ему  не отворила испуганная женщина.
Раны  были  неглубокие, но вся рубашка была в  крови. Над  головой вращалось
медное небо; оно хватало лачуги за коньки крыш, и крутило вместе с собой.
     Его речь была невнятной, но он старался, чтобы голос  звучал достаточно
твердо - может  быть  это успокоит женщину - в первый момент у нее был такой
вид, будто она собиралась сразу же захлопнуть дверь.
     - Agua, senora... agua fresco - an poco de agua fresco, por favore[*].
     - Pobre chico - pobre, pobre[*]... - в ее словах звучала интонация матери,
единственное спасение,  которое  когда-либо знал мир.  Она взяла Рейнера  за
руку и ввела внутрь.

     Две девушки, одна  из  них очень  красивая цыганка, заглянули  в дверь,
когда мадам промывала раны и поливала их спиртом. Она отослала их прочь:
     - Потом!
     - Хорошие девушки, - сказал он с благодарностью.
     -  Чистые  и  горячие,  -  ответила женщина  тоном  матери,  напевающей
колыбельную. - Откуда вы знаете мой дом, chico mio[*]?
     - У него хорошая репутация, madre[*].
     Когда она обработала последнюю рану, он спросил  нет ли случайно  у  ее
почтенного  супруга  рубашки, которую  можно было  бы купить.  Она  принесла
отглаженную  и  пахнувшую  мылом  синюю  хлопчатобумажную  рыбацкую  рубаху,
спросила такую цену, за  которую можно было бы купить дюжину новых, и Рейнер
охотно заплатил.  Его  могли бы  схватить  по дороге к  любому из  ближайших
магазинов: с левой рукой, замотанной в бинты ван  Кеерлса и ножевыми  ранами
на  торсе  он больше  всего походил  на жертву автокатастрофы,  сбежавшую  с
носилок.
     Эмалированные  часы с видом Толедо  показывали двадцать  минут шестого.
Невероятно. Закат будет в шесть.  Женщина помогла ему одеть  рукав на  левую
руку. Она ни  разу не спросила, что с ним случилось -  осмотрительность была
ее ремеслом.
     - Вам не следует идти прямо сейчас, chico. Вы еще слишком слабы.
     - Может быть, я еще вернусь.
     - У вас еще никогда не было такого выбора.
     - Уверен в этом.
     Рейнер  поблагодарил  хозяйку  и попросил  выпустить  его черным ходом.
Через десять  минут он  уже был на  Пласа  Пастеса,  и  аптекарь  Лусильо по
рецепту   ван  Кеерлса   сделал   ему   укол.  В   соседнем  доме  оказалась
парикмахерская. Чисто выбритый и  подстриженный, Рейнер почувствовал  прилив
энтузиазма. Он  знал имя по крайней мере одного врага,  Ибарры. А левантинец
был месяца на два выведен из строя - у него сломана правая рука.
     Он  ждал  в  заранее  выбранном  месте, между опор неподвижного  крана,
вознесшегося в темнеющее небо над белыми сосновыми стволами.  На  автомобиле
она могла подъехать только с одной  стороны,  а подойти  пешком  - с другой.
Невдалеке Рейнер видел  бар Салидисо. Прямо перед ним штабель кончался, и он
не  мог  не заметить любого, кто  подошел бы  хоть с одной,  хоть  с  другой
стороны.
     Землечерпалка остановилась, и над  водой  разносились  негромкие  звуки
двигавшихся по  заливу судов  и  суденышек.  Солнце  погрузилось в  воду  за
полуостровом.  На минуту прибрежная часть города окрасилась в красный  цвет,
но сразу же навалилась темнота и вот уже не  осталось ничего,  кроме бледных
прямоугольников окон  и  тонкой цепочки фонарей, растянувшейся вдоль берега.
Еще  через  несколько  секунд зажглись огни  на  пристани, осветив бревна  и
раструбы двух переулков, за  которыми Рейнер должен был наблюдать. В кармане
он нащупал  свернутый  лист  бумаги,  как  будто чтобы  верить  в реальность
записки, ему нужно было физически ощущать ее.


     Кастильо Марко был предназначен на слом; в  противном случае он  должен
был вскоре развалиться сам. Номер Рейнера был похож на заброшенный съемочный
павильон  Голливуда:  там  имелась  даже  кровать   с  балдахином  на  витых
столбиках, а по огромному потолку летали пыльные ангелы.  Жужжание москитов,
облепивших  сетку  на  окне,  вполне  могло   бы  сойти  за  отзвук  скрипок
менестрелей на наружной галерее.
     Рейнер не мог до конца  поверить в то,  что она была здесь. Они сидели,
не  зажигая  света,  чтобы не  приманивать  насекомых,  хотя  те уже  успели
пробраться в комнату. По  стенам разливалось сияние уличных огней с  Авениды
дель Мар, и он видел  ее  лицо почти так  же  ясно, как и при дневном свете.
Комнату наполнял ее аромат.
     Она оставила "мерседес"  невдалеке  от  причала вскоре после шести;  он
увидел ее прежде, чем она успела подойти к горам бревен, они дошли пешком до
Авениды, взяли такси, и у входа в Кастильо он купил ей розовую орхидею. Этот
вечер вполне мог происходить в Кенсингтоне.
     - Простите мое опоздание, - сказала она.
     - Я думал, что вы не приедете.
     - Было... Оказалось не так просто уйти из дома.
     - Почему вы пришли?
     - Почему? - Она взглянула на огни Авениды за окном.
     - Ладно. Вы  собираетесь решиться рассказать мне. А я не ожидаю, что вы
это сделаете.
     - Теперь я могу доверять вам, - ответила она.
     - Почему?
     - Вы сказали,  что  полиция разыскивает  вас, и в то же время пообещали
каждый день приходить туда, где мы были. Я узнала ваше имя.
     - Вы никому не говорили, где меня можно  найти?  - спросил  он. - Я  не
имею в виду полицию. Кому-нибудь из ваших друзей. Скажем, Ибарре?
     -  У меня  нет  друзей. Именно  поэтому  я  и  пришла. Теперь  я должна
рассказать вам.
     - Теперь у вас есть друг.
     - Мне так кажется, - она попыталась улыбнуться.
     - Теперь  вы  знаете, где я живу. Я  у вас  в  руках.  - Как смеялся бы
Гейтс. Впрочем, к чертям Гейтса.
     - Почему вы спрашиваете меня об этом?
     -  Кому-то стало  известно, что я  должен  там быть. Но это  не  важно.
Наверно,  за мной  следили уже  несколько дней.  Но пожалуйста,  не говорите
никому, что я здесь остановился, даже если вы доверяете этому человеку.
     - Я не могу доверять никому...
     - Мне.
     -  Да,  -  она  по-настоящему  улыбнулась.  Интересно,  когда  она  так
улыбалась последний раз. Он протянул в полутьме руку, и она взяла ее в свою.
     -  Я намерен  сделать  все, что в  моих силах, для того, чтобы  поднять
затонувший самолет, но хочу прежде всего удостовериться, что это не повредит
вам.
     - Это не имеет значения. Когда-нибудь  все должно закончиться. Двух лет
вполне достаточно...
     - Расскажите мне, что произошло. - Он встал и склонился  к окну, потому
что она могла бы не захотеть о чем-нибудь говорить из-за этих дешевых часов,
отсутствия драгоценностей и  автомобиля... Странная  акустика загроможденной
комнаты приглушала ее голос.
     - Я не знаю, что вы хотите услышать.
     - Все, что вы пожелаете мне рассказать.
     - Но если я помогу вам узнать, что  произошло, это будет  означать... -
взволнованно начала она после паузы.
     - Это не будет означать ничего, Жизель. Даю вам слово.
     -  Я  полетела  в  Агуадор  потому что муж  оставил  мне  по  завещанию
земельный  участок.  Не  слишком большой,  но  я  все  же  захотела на  него
взглянуть.  Но  не увидела  его. -  Ее голос  сорвался. - Не знаю,  что  еще
сказать.
     - Позвольте, я помогу вам, Жизель.  Вы  сказали, что, возможно, в живых
осталось семь человек. Как часто вы их видите?
     - Пол, вы не сможете узнать, говорю я правду или лгу.
     - Вы не  станете  лгать, потому что мы  верим друг  другу  и можем друг
другу помочь. У нас с вами больше нет друзей в этом городе.
     Прошла почти  минута. Она заговорила. Очень медленно, переходя порой на
французский язык, так как усилие, которого требовал рассказ, сковывало ее.
     - Самолет оставался  на поверхности около двух  часов.  Когда стемнело,
командир  надул  два  плота,  и  мы  покинули   самолет.  Нас  было  человек
пятнадцать, часть на  одном плоту, а часть на другом. Командир самолета  был
ранен,  но старался  изо  всех  сил.  Я не знаю  его имени.  Мы  были должны
промазать плоты каким-то маслом. На них было  несколько факелов, и мы  могли
видеть, что происходит. Нас относило от самолета; кто-то пел в  темноте. Три
человека были тяжело ранены. Потом мы потеряли второй плот из виду. Нас было
человек семь, и мы дрейфовали три дня. У нас не было воды, но было несколько
пакетов  с пищевыми  концентратами. Вокруг  каждый день  плавали акулы. Один
сошел с ума и бросился в воду. это было...
     Наступила тишина. Она не заплакала. Он отвернулся от окна, увидел,  что
она, напряженно выпрямившись, стоит посреди комнаты, подошел и поддержал ее,
а она уткнулась лицом ему в плечо, и прижалась к нему, дрожа всем телом.
     - Жизель, это все, что мне нужно было узнать.
     - Нет, теперь я расскажу вам все, - она говорила прямо ему в плечо. - Я
плохо помню, что было со мной. - Когда нас поднесло к берегу, мне захотелось
покоя,  и я  прыгнула в  воду,  как  тот человек. Была ночь. Они звали  меня
назад. Я не хотела  плыть, но все-таки какое-то время плыла. Больше я ничего
не помню, что  было  в ту ночь. Утром меня нашли на камнях около гавани. Это
все.
     Он стоял, поглаживая ее по голове, и выждал долгую  паузу, прежде,  чем
спросить:
     - Зачем вам нужно было покрывать плоты смазкой?
     Она помотала головой, то ли не зная ответа, то ли потому, что не хотела
врать ему.
     - Кто еще был на вашем плоту?
     - Командир. И офицер агуадорской армии.
     - Полковник Ибарра?
     - Я не знала их имен. Он командовал нами, говорил, что надо делать.
     - И что вы должны были делать?
     - Это было очень опасно, - больше она ничего не сказала в ответ на этот
вопрос.
     Он  решил больше не спрашивать ее  ни  о  чем. Когда самолет  поднимут,
можно будет получить  ответы на все  вопросы, не подвергая никого опасности.
Она, должно быть, частично лишилась  рассудка, после трех дней,  проведенных
на  плоту,  без  воды, под  лучами  палящего  солнца. Ей повезло,  когда она
бросилась в воду: рыбацкая флотилия находилась в море, и акулы ушли вместе с
нею.
     -  Я  долго была больна, - ровным голосом  сказала  она ему в  плечо. -
Человек  по имени Гарсия дель Рио нашел  меня на частном пляже среди скал, и
забрал домой. Он заставил меня назваться его женой. Я несколько раз пыталась
убежать.  Мне каждый  день  разрешают  в  течение  двух  часов  пользоваться
автомобилем,  но я  должна вовремя  возвращаться назад,  иначе  он  отправит
полицию  искать  меня, а  когда найдут, меня расстреляют. Иногда я уезжаю от
города  на расстояние  часа  езды,  но  не  могу  заставить себя  преодолеть
mi-chemin[*] - чтобы все это случилось...
     - Точку возврата...
     -  Да.  Я  потеряла  смелость, и сама злюсь  из-за этого,  но злость не
заменяет смелости...
     - Ваши нервы были истерзаны. Вам повезло, что вы прошли через  все это.
- Он погладил ее красивые волосы.
     - Однажды я попыталась улететь  на гидроплане в Сан-Доминго. За  первый
год  я накопила денег на билет.  Но когда увидела самолет на воде, мне стало
дурно, и я ушла. Не могу видеть самолеты на воде. У меня нет ни паспорта, ни
выездной визы,  ни денег; все дорожные чеки  погибли вместе с  самолетом.  Я
потеряла смелость, Пол...
     - Она вернется. Нужно только время.
     - Это трудно, когда человек один.
     - Теперь это будет легче.
     - Не могу в это поверить. - Она повернула голову и взглянула на огни за
окном. - Я не смогла помочь вам, хотя и очень хотела.
     - О, нет, вы очень помогли мне.
     Самолет  оставался  на  плаву  два  часа,  поскольку  кабина  сохранила
герметичность, а топливные баки на три четверти опустели за  время полета из
Панамы до  Сан-Доминго.  Это  значит,  что не было никакой  бомбы,  никакого
пожара,  никакого огня. Они обмазали плоты  маслом. Этому могла быть  только
одна причина: они не хотели, чтобы их обнаружили с воздуха, когда рассветет.
А команды отдавал Ибарра.
     Что могло находиться на борту "Глэмис Кастла" такого, что не могло быть
доставлено прямо  в  Сан-Доминго, что необходимо  было  скрыть,  даже  ценой
девяноста девяти жизней? Члены  закрытого клуба были единственными  на свете
людьми, знавшими это. А он не входил в их число.
     - Вы, наверно, написали много писем в Париж? - спросил он, дотронувшись
большим пальцем до прохладного завитка ее уха.
     - Да. И  чуть не отправила одно из них. Но тогда немедленно началось бы
расследование.
     - Наподобие того, что провожу я...
     - Да. А я не хочу умирать, даже теперь.
     - Особенно теперь.
     - Да. Особенно теперь. - Он почувствовал, что она улыбнулась.
     Она попыталась посмотреть на свои часы.
     -  Все  в порядке,  - успокоил он. - Остается еще час.  Жизель,  а  что
произойдет, если вы не вернетесь?
     Она отстранилась от него, и опять посмотрела в освещенное окно.
     - Он позвонит по телефону. После этого  меня схватит тайная  полиция. И
расстреляет.
     Она   явно  повторяла  предупреждение,  которое  вбивалось   в   нее  с
настойчивой гипнотизирующей регулярностью, пока не стало частью ее души.
     - Почему? - мягко спросил он. Она отвернулась, свет  упал  на ее тонкую
шею и отбросил тени в волосах.
     - Потому что я принадлежу ему,  а когда надоем, у меня больше не должно
быть мужчин. - Она шагнула вглубь полутемной комнаты. Ей хотелось рассказать
Рейнеру  больше, но  это было трудно, поскольку она еще ни с кем об этом  не
говорила. Выходящим  из тюрьмы расстояния до  окружающих  предметов  кажутся
пугающе огромными.  - Я почему-то стала  необходимой Гарсии. Не знаю почему.
Наверно, он  и сам не знает. - Говоря это, она видела лицо Гарсии, каким оно
было в тот момент,  когда он не думал, что она могла  видеть его. Его глаза,
полные призраков. Его игрушка, которая должна быть под рукой в любой момент,
когда ему  захочется для успокоения или отдыха обнять ее.  Жестокий ребенок,
ужасно боящийся темноты, которую лишь она одна в состоянии отогнать.
     Она  повернулась, чтобы  посмотреть на англичанина. Его фигура силуэтом
выделялась на фоне ярко освещенного окна, а  лицо было  темным. Это  была та
самая  темнота, которой Гарсия  учил бояться. Посторонних -  значит каждого.
Захватчика. Попавшего в этот город из дальних стран забытого детства Гарсии.
Немезиду.
     Как  переносил  Гарсия короткие часы  ее свободы? Частенько он  посылал
шофера, чтобы  тот разыскал "мерседес" в городе и привез ее назад. Если  она
не вернется через час, то воспаленный мир Гарсии  дель Рио может обезуметь и
рухнуть, втянув ее в губительный вихрь.
     Каким нормальным и чистым казался этот силуэт. Каким сильным. Но Гарсия
был  сильнее. Его рука в золотых перстнях возьмет телефонную  трубку, и  они
придут за ней - полицейские. И ей придется умереть.
     Пол, глядя в свете уличных  огней на ее внезапно застывшее лицо, думал:
"Необходимой... Величайшая потребность любой женщины - быть необходимой. Это
вытекает  из  самой  природы  материнства. Роль, подходящая актрисе,  больше
любой другой..."
     - Жизель... - Нет, это бессмысленно.
     - Да, Пол?
     Он сказал первое, что ему пришло в голову.
     - Мы должны идти. В  это время улицы  забиты, а нам  нужно добраться до
"мерседеса".
     Она шагнула к нему.
     - Вы не это хотели сказать.
     - Да. Не это. Но мы должны идти.
     Она долго стояла неподвижно, глядя в его темное лицо.
     - Я смогу еще увидеть вас, Пол? - Несмотря на жару, ее охватил озноб.
     -  Как только захотите. - Он стал деловитым, и, пройдя мимо нее,  нашел
на секретере, в мусоре, оставшемся от предыдущего жильца, карандаш и обрывок
бумаги. - Если я вам срочно понадоблюсь, звоните. Только спрячьте этот номер
подальше.  А еще лучше  - постарайтесь  запомнить его. Если меня  не  будет,
попросите передать сеньору французу. С консьержем все должно быть в  порядке
- я хорошо заплатил ему. Но не рискуйте.
     Она была взволнована  переменой  в  его настроении.  Голос  стал  очень
четким и по-английски холодным.
     - Вы сердитесь?
     - Очень. - Он достал из сумки с молнией свитер.
     - Почему? - спросила она.
     -  Сейчас  нет  времени,  чтобы  объяснить  это вам.  Я должен  сделать
несколько вещей. Часть из них связана с  вами, а я не уверен, что имею  хоть
какое-то право поступать так, как должен. Когда я могу надеяться увидеть вас
снова, Жизель?
     - Вы встретите меня на пути. Ведь вам нужен самолет...
     - Да. Правда, я думаю, что  он пропал, его унесло в глубину. - Он стоял
перед ней, обеспокоенный собственным решением. - Я должен  быть здесь завтра
ближе к вечеру. Вы придете?
     - Постараюсь.
     - Помните, я с вами, до конца. Cent pour cent[*].
     Они  взяли  одно  из  раскрашенных  в клеточку частных  такси  и вышли,
немного  не доехав до  места, где  оставался  "мерседес". Быстро  выходя  из
машины, они успели увидеть, что за рулем ее автомобиля кто-то сидит.
     - Это Гарсия, - сказала она.
     - Что он здесь делает?
     - Ждет меня.
     В свете уличных фонарей он увидел  на  ее окаменевшем лице  безнадежное
выражение.
     - Вы знали, что он будет ждать вас?
     Вероятно, она увидела тень подозрения в его глазах.
     - Нет. -  Ее  пальцы  вцепились  в его ладонь.  -  Если мы не останемся
друзьями,  для меня все кончено. Вы тоже  должны  доверять мне. - Она  пошла
прочь,  а  он  ждал,  стоя  в  темноте,  в  глубине широкого тротуара,  пока
"мерседес"  не  развернулся.  Он заранее  надел  темные  очки, и не повернул
головы, когда машина проезжала мимо. Она не могла видеть его и,  конечно, не
ожидала, что он все еще находится поблизости.
     - Вот уж  не ожидал, Джек, что  вы ходите  на  шоу, - приветствовал его
Мерсер, когда Рейнер пришел на "Морскую королеву".
     - Извините, задержался. - Медные части сверкали в свете каютной лампы.
     - Пришлось подраться?
     Пятна засохшей крови на брюках. Мерсер был из тех людей, которые хорошо
замечают детали.
     - Да.
     - А как другой?
     - Похуже. Мы уже готовы к отплытию?
     -  Полагаю,  что за  нами  не  будет  погони,  но, если  хотите,  можем
выключить  огни.  - Он  изучающе  поглядывал  на  пассажира. Лайми  сегодня,
выглядел  чрезвычайно  светским человеком;  для этого, несомненно, были свои
причины. - Мы упустили рыбаков, они ушли на закате. Но  у нас  большой выбор
направлений.  -  Он  крикнул  на  палубу несколько  приказаний на прибрежном
диалекте испанского языка и дождался ответа.
     Через  пятнадцать  минут  "Морская  королева"  скользнула  среди  огней
гавани, уваливаясь  к северу, словно собиралась  направиться в  Эсмеральдас[*].
Она шла этим курсом больше часа, а затем свернула на вест-зюйд-вест, оставив
рыбацкую флотилию  из Пуэрто  за  горизонтом.  К  полуночи судно шло  точным
курсом  в  открытом  океане. В  зените  прогудел самолет,  направлявшийся  в
Панаму. Море под ним было непроницаемо черным.


     Вода  на  глубине  в двадцать  фатомов  была бледно-нефритового  цвета.
Солнце,  приближавшееся  к зениту, виднелось из-под воды бронзовым пятном, а
подле его  края огромным черным стручком плыла  лодка. Из выпускного клапана
вырывался поток  жемчужных  в  подводном  освещении  пузырьков.  Поблизости,
сверкая в свете солнца, стояла стайка похожих на позолоченные стрелки дорао,
заинтересованных происходящим.
     Мерсер в черном костюме сделал  три погружения на малую глубину. Плавая
с  аквалангом  и  ножными  и  ручными  ластами,  он  осматривал  квадрат  за
квадратом, охватывая примерно полмили. Затем судно перемещалось  в следующий
квадрат, не удаляясь при этом от восточного края подводного плато.
     Вода  была почти  неправдоподобно прозрачна. Водорослям, почти сплошной
бахромой  покрывавшим  дно, еще не  пришло время отмирать,  и потому от  них
почти не  было "пыли",  которая затрудняла бы обзор.  Планктон уносило прочь
сезонным течением, которое,  выходя  из-за рифа, проходило  вдоль прибрежных
мелей Сакапу и уходило к северу почти точно в  направлении Эсмеральдас. Море
было идеальным для погружения: ласковое,  предсказуемое и спокойное. Так что
брать деньги с Лайми было просто позором.
     Стайка дорао  неотступно  следовала за ним. Рыбки  плыли параллельно, а
как только он останавливался поворачивались на девяносто градусов и смотрели
на  странного гостя.  Он  вообще-то  хотел,  чтобы  они  уплыли  куда-нибудь
подальше, и имел для этого желания вполне достаточные основания: мелкая рыба
привлекает  крупную. Пока что он видел  только одну  двадцатифутовую голубую
акулу, которая  подплыла  взглянуть на него во время второго погружения. Она
лениво сделала пару пируэтов поблизости и удалилась. Ее появление совершенно
не обеспокоило водолаза.
     Мерсер  снова пересек  край  плато,  направляясь  назад,  к  судну.  Он
наслаждался пребыванием в воде. Давление было  порядка тридцати семи фунтов,
а вода тепла настолько, что тело почти не ощущало ее. На  плато под ним были
заметны признаки течения: оно пригибало вниз водоросли и вымывало из-под них
грунт,  обнажая  белесые  корни.  Вниз  по  склону  спускалась туча  личинок
камбалы:  новорожденные  уже включились  в бесцельную гонку  из  ниоткуда  в
никуда и обратно, и дорао просто из жадности устремились за ними, выхватывая
из хвоста косяка лакомые кусочки.
     Он находился под водой уже двадцать минут, и стрелка манометра дошла до
пятого сектора. В запасе было еще  десять минут.  Три акулы-молота подошли с
запада и  находились  у  него за  спиной; поэтому он не  заметил их вовремя.
Прежде он увидел в воде их длинные тени. Быстро осмотревшись, он свел вместе
ноги, прижал руки к телу и замер.
     Это   были  взрослые  самцы   длиной  футов  в  двадцать  пять  каждый,
светло-песчаного цвета  в нефритовом освещении.  Они  кружились вокруг  него
просто  потому что у них  не  было  плавательных пузырей,  благодаря которым
остальные рыбы  могут  неподвижно  висеть  в воде. Широкие Т-образные головы
делали  их  похожими  на  реактивные  высотные  самолеты  в  вираже,  а тени
пронизывали глубину воды, как темные лучи прожектора. Одна из гигантских рыб
медленно подплыла, и Куги Мерсер принялся обзывать ее про себя всевозможными
кличками, которые только  мог придумать, так  как  акула-молот способна, как
готовая  к старту  ракета, сорваться с места с немыслимой скоростью. А после
ее  таранного  удара  он  будет мертв  прежде,  чем остальные две  соберутся
подплыть и принять участие в пикнике.
     Для того, чтобы не любить акулу-молот, было достаточно причин. Начать с
того,  что их род насчитывает три с половиной  сотни миллионов лет, и каждая
рыбина  выглядела на  эти  сотни  миллионов,  со  своими  раскосыми глазами,
посаженными прямо  на концах лопастей головы, и  сморщенной как  старая кожа
шкурой на загривке. Она вообще не была похожа на рыбу. Она казалась каким-то
порождением  неимоверных  глубин,  покинувшим  бездну,  и  неспособным  туда
вернуться.  Привидение  въяви,  уродливое,  как ночной  кошмар  но  питающие
пристрастие к поеданию живой плоти.
     -  Убирайтесь, ну!  - сказал Мерсер  в  маску. Чудище сделало еще  один
круг,  ближе,   чем  двое   остальных.  Затем  оно  сделало  рывок,   описав
пятидесятиярдовую кривую, нанесло  мощный  удар в  пустоту  и  вернулось  на
прежнее место,  проскользнув так  близко  от  водолаза,  что того развернуло
потоком. Две  других акулы  повторили  маневр  первой.  Они  вели  себя  все
беспокойнее.
     Он  вновь  взглянул  на  манометр.  Оставалось восемь  минут. Это  было
хорошо.  Если эти ублюдки  не  покончат  с  ним  за  шестьдесят  секунд,  то
наверняка  уберутся прочь. Эти парни не любят околачиваться  вокруг  добычи;
они предпочитают урвать и удрать.
     Поперек откоса внизу появилась широкая тень: возвращалась стая личинок.
Крошки-камбалы не привлекли  внимания акул: не тот  размер, у них еще совсем
нет крови. За облаком проследовали полдюжины дорао в два-  три  фута длиной,
но гиганты и их проигнорировали. Три акулы кружились между плато и темнотой,
уходящей на  пятьсот  фатомов  к дну океана. Они  держались на  расстоянии в
дюжину  ярдов  одна от  другой; бронзовый  жар солнца  слегка подкрашивал их
коричнево-песчаные спины и  мутно  поблескивал на  прилипалах,  висевших под
брюхами  хозяев  морей. Они  медленно  кружили,  одна  за  другой, а Мерсеру
приходилось слегка пошевеливать ручными ластами, чтобы поворачиваться  к ним
лицом и не выпускать из поля зрения. Он начал  терять ориентацию;  казалось,
что солнце светит со  всех сторон, а вид  плато с появлением косяка  мальков
изменился.
     - Ублюдки. Чтоб вас черти забрали!
     У него не было  никакого оружия,  так что он не мог бы даже  попытаться
защищаться, если бы  они набросились на него. Но оно все равно не помогло бы
Стоит пустить одной кровь, и остальные осатанеют. Он видел, как  это бывает,
на  Фиджи,  в девяноста милях  от берега,  где обитают глубоководные  акулы.
Местный ныряльщик,  добывавший  белые  кораллы  на  рифе, поцарапал  ногу  и
поднялся вдохнуть воздуха. Кровь оставила в воде чуть заметный след - тут же
появилась совсем молодая еще некрупная тигровая акула и отхватила  ему сразу
полноги, прежде, чем с судна  успели метнуть бросательный конец. Не прошло и
трех  минут, как  налетела стая  и начался  ужас.  Такое порой бывает вокруг
косяков тунца, когда в  воду попадает кровь. В  свору собрались  убийцы всех
пород  -  голубые,  белые,  серые,  тигровые,  песчаные,  мако, молоты, даже
ленивые  акулы-няньки  -  риф  кишел  ими,  вода  буквально  кипела  под  их
плавниками;  они примчались на  запах крови и нападали на все, что видели; в
безумии вырывали кишки друг другу, бились о  судно,  и на тех из них, кто на
несколько секунд оказывался оглушенным  сильным ударом, тут же набрасывались
соседи. Море покраснело  от акульей крови. Тридцатифутовая  мако попала  под
винт  судна, и  терзала  свой собственный  бок  до  тех пор,  пока  стая  не
разорвала ее в клочья.
     - Вы уберетесь, наконец, проклятые? - На манометре оставалось уже шесть
минут.  Самая большая  опять направилась  к  нему, начав  движение  ярдов  с
двадцати.  Она  шла точно  на водолаза и сначала казалась  маленькой: просто
холмик коричнево-песчаного  цвета  с торчащими  по бокам  лопастями  головы,
откуда  твердо  смотрят  холодные  глаза, высокий  спинной  плавник,  тонкий
изогнутый хвост, похожий  на  кривой турецкий  симитар, колеблющийся  как  в
замедленном  кино... и вот все это стремительно вырастает, несется на него -
три плавника швыряют полтонны дедвейта и акула описывает полный виток вокруг
него... На этот раз на всем его теле во время атаки выступил пот, потому что
теперь ему стало страшно.
     Они пришли сюда по делу. Сначала они  шли осторожно,  потому что прежде
уже  пытались  таранить  черный  обломок,  плавающий  в  воде,  ушибли  свои
чувствительные носы  и не забыли об этом. Но  они помнили еще и о  том,  что
обломки судов порой плавают среди трупов команды.
     Он  был испуган, но теперь точно знал, что должен сам  напугать врагов.
Они кружились все  ближе  и  ближе,  поощряемые  смелостью большой,  которая
держалась  уже  совсем  рядом.  Акулы  боятся странного до тех пор, пока  не
почувствуют  запах  крови,  но  учуяв  ее,  они не боится больше ничего. Это
настоящие трусы, которых лишь жадность делает смелыми.
     Выжидая,  Мерсер  отсчитал  шестьдесят   секунд.  Он  слегка  взмахивал
перчатками-ластами,  чтобы  поворачиваться к  ним,  когда  они  перемещались
вокруг него, чтобы наблюдать за ними, как  они наблюдали за ним, и вот самое
большое  из чудищ сделало  плавный  разворот  и двинулось  к нему  издалека,
слишком нетерпеливое  и,  вероятно,  слишком  голодное, чтобы и  на этот раз
уклониться в сторону, выбрав ложную цель. Да, на сей раз акула неслась прямо
на него - глаза сфокусированы на ближней цели, прилипала, свисающая с брюха,
по мере разгона  все ярче сверкала золотом, и очертания акулы становились  с
каждой долей секунды все  больше, а  она  неслась  прямо на человека,  чтобы
уничтожить его страшным ударом.
     Он  выждал,  пока не  увидел, как под двухлопастной  головой раскрылась
пасть,  и  тогда  резким  движением  выбросил  в  стороны  руки  и  ноги,  и
почувствовал движение воды когда чудище пронеслось у него над головой. Акуле
потребовалось  одно  движение  плавников, чтобы уклониться от этой  странной
вещи, которая внезапно так сильно  изменилась, а сразу же вверх устремился и
Мерсер.  Он  не  размашисто, но  сильно греб  руками и  ногами. На несколько
секунд они с акулой  потеряли  друг друга из виду; он  порадовался этому, но
продолжал  упорно подниматься,  зная, что они последуют  за ним и что теперь
все зависит  от времени, скорости, удачи,  от того, где находится судно и от
того, насколько сейчас занят Бог - но давление понижалось, а свет становился
ярче,  и  шанс  у  него был,  тот самый шанс,  который  он уже  столько  раз
использовал, и выкручивался из неприятностей во имя Удачи Мерсера.
     Он  бросил  взгляд  вниз и  увидел, что они поднимаются  следом; теперь
солнечный  свет  окрашивал  их  золотом.  Его  грудь,  сдавленная  резиновым
гидрокостюмом, напрягалась  всякий раз, когда он вдыхал  воздух из пустеющих
баллонов, пот стекал по ногам, но голова оставалась ясной, и он сразу понял,
что  ему протягивают  отпорный  крюк, а  не  гарпун, который пустил бы  этим
ублюдкам кровь и привел  их  в  неистовство. Перед  его глазами ослепительно
вспыхнул свет и мир сразу стал синим  и белым; он услышал человеческий крик,
но не  смог разобрать слов; слева  от него  появилась темная  тень, он ткнул
туда багром и принялся наносить  длинные  медленные удары в том направлении,
уже  не видя, уплывает ли  чудовище прочь или готовится к  страшному рывку и
удару, который  сразу  сломает ему  хребет. Большая тень  судна  была совсем
близко, и сквозь пот,  заливавший  глаза,  он разглядел, что  в  его сторону
летит канат. Это  был трос  с лебедки, и его потянули  в тот  же миг, как он
схватился за него и просунул ногу в петлю. Когда его оторвали от поверхности
воды, он стукнулся  плечом  о  борт,  но плотная резина смягчила удар. В его
поле зрения, ограниченном  маской, мелькнули небо, солнце и фок-мачта, потом
лицо  с разинутым в крике  ртом, а потом он  оказался на полубаке,  упал  на
бухту  троса,  сглотнул  вязкую  слюну и  ударил  по  защелке  ремней, чтобы
сбросить с себя акваланг.
     Лайми отстегнул защелки у него на голове и подхватил свалившуюся маску.
После погружения  в безмолвие моря звуки на воздухе казались очень громкими,
в первый момент ему даже показалось, что Лайми кричит на него.
     - Мерсер, с вами все в порядке?
     - Конечно. Джек, найдите-ка мне сигаретку.
     Двое индейцев выбирали линь всплывшего отпорного крюка.
     - Кто  бросил эту штуку? - спросил Мерсер. Один из них ответил.  Мерсер
очень просто поблагодарил его и взглянул на механика Ибитубу.
     - Подготовь глубинный скафандр.
     Рейнер сел рядом водолазом на бухту троса и закурил.
     - Думаю, Мерсер, что этот день следует считать завершенным.
     Акула-молот появилась на поверхности всего в нескольких футах от борта,
и Рейнер не мог оторвать от нее глаз. Ее  челюсти закрылись со звуком, какой
издает  крикетная бита, посылая  неотразимый  мяч.  Гигантское чудовище было
таким ужасным, что у него от  страха холодным  спазмом сжало мошонку. Кто-то
из экипажа сказал, что их было три. Три таких!..
     - Отработали еще один квадрат, Джек.
     - Посудите  сами: я дал вам  далеко не точные  координаты.  Конечно,  я
сделал все, что мог, но уж  на милю-то легко мог ошибиться.  На поиски могут
уйти месяцы.
     - Ну, конечно.
     -  Я  даже  не уверен,  что эта  отметка  означает самолет, а не  следы
какой-то другой аварии. Если  бы я  знал,  что вам могут повстречаться такие
вот штуки, то и вовсе не пошел бы к вам со столь приблизительными данными.
     - Конечно.
     Рейнер погасил сигарету, но не бросил окурок за борт.
     -  Я  посоветую  моей  компании  прислать  судно  с  оборудованием  для
глубокого траления  и  подводными  телекамерами. Если  самолет  там,  то они
найдут его.
     - Предположим, что так, Джек. - Мерсер повернулся  к рулевому. - О'кей,
идем на зюйд, сорок пять вест, примерно полмили.
     Застучал  двигатель.  Ибитуба  разворачивал  на  палубе   глубоководный
скафандр.  Рейнер  взглянул в  лицо водолазу.  Вымазанный черной краской, он
походил  на  бродячего  артиста -  белого  исполнителя  негритянских  песен,
которые так много было в Америке в начале века.
     - У меня больше нет денег, чтобы платить за погружения.
     - Понимаю, Джек. Это  будет  за мой  счет. - Мерсер загасил  сигарету в
лужице воды, щелчком отбросил окурок в шпигат, встал и пошел в каюту.
     Рейнер не последовал за ним. Этот человек собирался снова уйти под воду
не ради каких-то  там обломков, а просто потому, что должен был это сделать.
Он присел на корточки рядом с Ибитубой.
     - Что, в этом костюме ему будет безопаснее?
     Индеец пожал плечами; выражение его вытянутого лица не изменилось.
     - Он знает,  что  делает.  А я  прицепил сюда  акулий  репеллент.  - Он
показал удлиненный тонкий цилиндрик.  - Хорошая штука.  Его делают в Штатах.
Для военных моряков.
     - И что она дает?
     - Она выпускает черную жидкость, такую же, как у каракатицы, с запахом,
который не нравится акулам. Эти вещи спасли уже много американских моряков.
     - А он станет пользоваться ею?
     - Нет.
     Райнер выпрямился, подошел к борту и, перегнувшись через леер, взглянул
в  прозрачную  воду. Там ничего не было.  Убегавшая  из-под  форштевня волна
казалась скульптурным украшением на зеркальной глади воды.
     Солнце всей своей тяжестью обрушивалось на море и кораблик. Палуба была
закрыта тентом, а двое матросов то и дело черпали ведрами воду из-за борта и
поливали головы.  Мерсер вышел из каюты, ему вновь зачернили лицо и обрядили
в костюм для глубинных погружений. У  этого шлем был намного  больше, чем  у
легководолазного, в котором он плавал до сих пор, и герметично соединялся со
скафандром.  Команда  с аккуратностью, достойной военных моряков, при помощи
лебедки опустила водолаза за борт. Часы показывали час сорок.
     Судно  было  неподвижно.  К  югу пронеслась  стайка  летучих  рыб;  они
выскакивали из воды и  вновь касались  ее,  почти не тревожа  глади  океана.
Насколько  хватал глаз, виднелся один-единственный  предмет. Он  появился  с
востока, от берега.
     - Что это за лодка?
     Рулевой посмотрел из-под руки, взял  подзорную трубу  и  ответил  через
несколько секунд:
     - Рыбацкая лодка, сеньор. Из Пуэрто.
     - А вы не можете сказать, чья она.
     Матрос еще некоторое время изучал судно.
     - Нет, - его это вовсе не интересовало.
     Лодка  не  приближалась, а дрейфовала  милях  в  трех. Рейнер все время
наблюдал за ней. Он мог разглядеть рубку и детали мачты, но не видел  никого
из  экипажа. Если там  и  был водолаз,  то  он погружался с противоположного
борта и с такого расстояния его невозможно было разглядеть.
     Два пятнадцать. Вскоре трос  несколько раз дернулся, и Ибитуба запустил
лебедку.  Трос   выходил  очень  медленно,  механик  внимательно  следил  за
нанесенными на  него  отметками и несколько раз  останавливал машину.  В два
тридцать пять на  глубине в десять-двенадцать фатомов показался черный шлем.
После еще одной остановки для декомпрессии Мерсера извлекли на поверхность и
подняли  на палубу. Он двигался легко,  на скафандре  не было  видно никаких
следов  повреждений. С  водолаза  сняли шлем,  он смачно сплюнул  на палубу,
прошелся  вразвалку несколько  шагов туда и  обратно,  и,  наконец,  сказал,
обращаясь к Рейнеру:
     - Он здесь, Джек. На плато. Целехонький.


     Свет позднего солнца озарял городские стены, цвета которых резали глаз.
Над  морем  поднималось нестерпимое сияние. В этот час бухта  была  пуста, и
"Морская королева" без помех продвигалась к месту своей стоянки.
     И Рейнеру, и водолазу было явно не  по себе; никто из них не говорил ни
слова. Прежде чем покинуть это место, они  уточнили его координаты с помощью
маяка "Остров-5". Ошибка составила тысячу ярдов к западу и пятьдесят ярдов к
югу. Веревка  с  узлами - не  слишком  точный  инструмент.  Мерсер надел  на
Рейнера легкий водолазный костюм, помог  перелезть через борт  и  спустил на
глубину в  десять фатомов. Даже отсюда англичанин отчетливо видел призрачные
очертания серебристо-серого фюзеляжа, имевшего  форму  креста.  На палубе он
снял маску и сказал:
     - А это не такое же нагромождение скал, как то, которое ты видел вчера?
     -  То  было черное  и все  в трещинах.  Кроме  того, у  скал не  бывает
хвостового оперения. Я не сумел  спуститься на  пятьдесят фатомов, но одолел
больше  половины;  самолет  виден  так  ясно,  что  я  мог  пересчитать  все
иллюминаторы.  Кому какое  дело до  глубины? Если его  видно,  то  и достать
можно.
     Весь жаркий день они плыли обратно и оказались в порту за час до захода
солнца. Было еще светло; темно-зеленые листья  деревьев казались вырезанными
в белых стенах Авениды. Уродовали  этот пейзаж только землечерпалка и группа
людей в форме, ожидавшая у места стоянки "Морской королевы".
     Судовые двигатели  работали на  малом ходу, и за кормой вместо  пенного
следа оставалась мелкая рябь. Они  были  всего лишь в  двух  сотнях ярдов от
набережной.
     - Мерсер...
     - Да?
     - Даю слово, ты получишь остаток своих денег. - Он перекинул ногу через
борт. - Скажи им, что ты меня не  знаешь. Скажи, что  меня здесь не было. Ты
плавал один...
     - Эй, послушай...
     - Сделай все, что сможешь. - Он опустил ноги в воду.
     - Ты с ума сошел...
     - Капитан, он...
     - Заткнись! - рявкнул Лайми.  Он знал, что делает. В другом  месте и  в
другое время его вывернуло бы наизнанку при одной мысли прыгнуть за борт. Но
в порту у него был  шанс. Рядом находилась по крайней мере одна синяя акула;
может  быть, больше. Однако здесь эти ублюдки были сыты и могли не погнаться
за пловцом.
     - Что этот гринго?..
     -  Заткнись  и слушай! -  Шкипер увидел  полицию в ту  же  минуту,  как
оказался на акватории порта.
     - Правительство Агуадора против этой затеи, - сказал Лайми.
     Мерсеру   и   в  голову   не   приходило  делать   выбор;  он   родился
нонконформистом. Дай такому человеку возможность разыграть кого-нибудь, и он
будет твоим со всеми потрохами.
     - Эй  вы, трое, слушайте. - Он шагнул в  середину корабля  - так, чтобы
рулевой мог оставаться за штурвалом. - Вы меня знаете. Я не люблю  вопросов.
Скажу вам  только  одно: мы плавали  одни. Без  этого  гринго. Искали  место
кораблекрушения. Но пока ничего не нашли. О'кей?
     Вода медленно обтекала борта судна.
     - Какой гринго? Никогда о нем не слышали. -  Под палубой глухо работали
двигатели. - Мы плавали по своим делам, как делаем время от времени. Поняли?
- Люди  в форме были так близко,  что  он видел, как блестят  их кобуры;  но
солнце стояло за  кормой, море и небо  пылали  и слепили полицейским  глаза.
Даже если бы "Морская королева" внезапно спустила все  паруса, на набережной
этого не заметили бы. - И не вздумайте разевать рот. Притворяйтесь болванами
с расстегнутыми ширинками. Поняли?
     Они  ничего  не сказали,  только серьезно поглядели ему в лицо, а потом
занялись  каждый  своим  делом.  В  незапамятные  времена  Куги  Мерсер  был
американским морским пехотинцем,  а эти индейские салаги  плавали с ним  уже
полгода. Если он в чем-то и сомневался, то  только в чокнутом Лайми, который
боялся акул до судорог.
     Полицейские не сдвинулись  с места, пока корабль не пришвартовался и не
выкинул  сходни.  Беседа оказалась непродолжительной.  Он  достаточно хорошо
помнил испанский, чтобы легко позволить надеть на себя наручники.
     - Где ваш пассажир?
     - Какой пассажир?
     - Мы обыщем ваш корабль.
     -  Только  если покажете  ордер.  - Но  полиция  позаботилась  обо всем
заранее. С ними был представитель таможни, так что право на обыск имелось.
     Они обыскали судно.
     - Где пассажир?
     - Не было у меня никакого пассажира!
     - Куда вы плавали?
     - Искать место кораблекрушения.
     - Расскажите о нем.
     - Не могу.
     - Тогда садитесь в машину.
     - Я ничего не могу рассказать вам, потому  что  у меня есть партнер и я
не хочу его подводить.
     - Что за партнер?
     - Имени назвать не могу.
     - Тогда садитесь в машину.
     -  Послушайте, дайте  слово, что все останется строго между нами. Я  не
могу подвести парня, понимаете? Сами знаете, что такое честь - вы офицер.
     - Как его зовут?
     - Не могу сказать. Если хотите, мы поговорим с ним.
     - Проводите нас к нему.
     - О'кей.
     И они пошли искать Сэма Стоува.
     Вот  и все. Лайми улизнул от этих ублюдков. Но  удалось ли ему улизнуть
от тех ублюдков, которые скрывались в водах порта?
     К  тому  времени,  когда полиция  оставила  их  с Сэмом  в  покое,  уже
стемнело.  Они  сидели в баре у  рефрижератора,  мотор  которого стучал  как
тревожное сердце.  За виски  платил Мерсер. Поросячьи глазки Сэма горели  от
нескрываемого гнева.
     - Мерсер,  как только я увидел тебя, ты  сразу  показался мне двуличным
сыном сан-францисской шлюхи. Да, я тут же понял, что ты...
     - О'кей, Сэм. Согласен, я дерьмо. А теперь слушай...
     Он  сказал Сэму, что  нужно было  сбить  копов  со следа парня, который
пытался помочь парню, который одурачил одного парня, который... Тем временем
Сэм лакал дорогое виски и  щурил свои поросячьи глазки, давая понять, что не
верит ни  единому его  слову - пой, ласточка, пой... Мерсер плотно сидел  на
крючке, и его можно было потрошить сколько угодно.
     Когда собеседник закончил, Сэм сказал:
     - Ага. Стало быть, теперь весь город знает о кораблекрушении и...
     - Копы болтать не станут...
     - Чего-о?  Да  их хлебом не  корми,  только дай стибрить  то, что плохо
лежит!  Зараза ты, как есть  зараза! -  Его поросячьи глазки превратились  в
щелки, что должно было говорить о муках израненной души. -  Подумать только,
что... Но не будем называть  вещи своими  именами.  Я  человек  жалостливый.
Подумать только, что бывший  морской пехотинец мог  всадить земляку нож... -
он попытался достать  рукой  до лопаток, не сумел и мучительно  скривился, -
...в  спину,  хотя  каждый скажет, что  Сэм Стоув  безобиднее новорожденного
ребенка!
     - О'кей, Сэм, о'кей. - Ничего другого Мерсеру не оставалось, потому что
полицейские уже спросили его,  где он нырял. Пришлось сообщить им место, где
затонул мифический корабль с грузом неограненных изумрудов - на  тот случай,
если они заставят Сэма лично подтвердить рассказ  о "Дореа".  Похоже, Мерсер
очень вовремя вспомнил эту историю.
     -  Что  значит  твое  "о'кей,  о'кей"? - ворчливо спросил  Сэм. Настало
молчание, которое наступает в  церкви, когда священник спрашивает у невесты,
согласна ли она на брак. Затем Мерсер промолвил:
     -  Я  обещаю тебе шесть погружений. Если изумрудов не окажется, на этом
ты  успокоишься. - Он посмотрел на Сэма с жалостью,  потому  что такой исход
разбил бы старику сердце.
     Сэм  прикончил  свое виски, как бы  случайно  посмотрел  на  бармена, и
Мерсер заказал еще.
     - Ну-у... - сказал Сэм. - Там целое состояние.  Состояние, понял? Но он
лежит глубоко, этот  кеч.  Сотня фатомов - это много.  Даже если она и не  в
глубину.
     - Я могу нырнуть на сотню фатомов. Сам знаешь.
     - Да, но как быть с акулами? Это место так и кишит ими, и...
     - Ради Христа, я не боюсь акул...
     -  Да,  но если эта сволочь из-за меня откусит тебе задницу, я  ведь не
смогу уснуть. - Он залпом выдул половину своего виски и снова скривился, как
будто  и  впрямь жалел  Мерсера и  его  задницу. -  Сам  знаешь,  я  человек
жалостливый. И я честно скажу тебе - не могу. Не могу я  позволить тебе  так
рисковать ради меня.
     Он распространялся о своей жалостливости, человечности и всем остальном
еще добрых десять минут.  Тем временем Мерсер изучил врученный барменом счет
и убедился, что мечта Сэма Стоува обошлась ему в пятнадцать баксов.

     - Когда меня смогут соединить с Лондоном?
     Служащий посмотрел на часы.
     - Через три часа, сэр.
     -  Тогда  я  пошлю телеграмму.  -  Он достал  из  ячейки  бланк,  вынул
шариковую  ручку  и  написал  адрес:  "Т.О.А., Лондон".  Затем подозрительно
посмотрел на  клерка, у которого было  чисто выбритое  лицо цвета сливочного
масла, белоснежные зубы и честные глаза. Типично американское лицо.
     Англичанин обвел взглядом других людей, сидевших за стойкой.
     - А агуадорцы здесь работают?
     - Только  в качестве  почтальонов,  сэр. - Клерк наверняка подумал, что
перед ним  чокнутый.  Рейнер был в  мокрой  одежде, и глаза у него горели. В
местах вроде Пуэрто таких типов хватает. Солнце виновато.
     - Эта телеграмма не попадет в руки туземцев?
     - Нет, сэр. - Молодой клерк улыбнулся. Англичанин сказал  "туземцев"  с
таким видом, что в памяти тут же всплыл образ аборигена с копьем.
     - Сообщение весьма конфиденциальное, а зашифровать его я не могу.
     - Все будет в порядке, сэр. - Служащий почувствовал неловкость,  увидев
на мокрой рубашке мужчины красные пятна.  Англичанин  начал заполнять бланк,
затем  порвал  его,  взял  другой  и  три-четыре  раза  тщательно  перечитал
написанное, прежде чем положить листок на стойку.
     "Кому": Т.О.А., Лондон. "Текст": Квалифицированный водолаз обнаружил  и
идентифицировал потерпевший крушение корабль,  практически неповрежденный  и
годный к подъему тчк Буду ждать прибытия спасательного судна, чтобы сообщить
точные координаты  тчк Отправьте ответ  на  имя Мерсера, владельца моторного
судна "Морская королева", гавань Пуэрто-Фуэго. "Отправитель": Глэмис.
     Служащий вернул бланк.
     - Сэр, пожалуйста, напишите свой адрес и имя.
     - Извините. - П.Глэмис, Калье Кастильо, 10, Пуэрто-Фуэго.
     - Благодарю вас, сэр. - Он назвал сумму. -  Можете заплатить в песо или
американских долларах, как пожелаете.
     Бумажник тоже побывал  под  водой, поэтому бумажка  в 25 песо оказалась
влажной.
     - Извините. У меня промок кошелек.
     Клерк  вежливо  улыбнулся,  повесил купюру сушиться на стенку,  выписал
квитанцию,  посмотрел вслед человеку,  выходившему с  почты, и  стал  ждать,
когда придет кто-нибудь из местных.

     Медный серп трехдневного  месяца висел  над вершиной темного эвкалипта.
Огни машин, двигавшихся по дороге вдоль полуострова, напоминали  светлячков.
В  Кастильо  Марко  было освещено полдюжины окон.  Рейнер  пересчитал  их на
случай,  если  женщина  попросила  портье  разрешить  ей  подождать  сеньора
француза в номере. Нет, в его окнах было темно.
     Выбравшись  из   внушавшей  ужас  воды,  он  полчаса  пролежал  на  дне
допотопного  посыльного  судна  и  постепенно  пришел в себя после  приступа
тошноты.  Рейнер никогда не охотился  на львов,  но знал,  что  испытывал бы
перед ними лишь  обычный  страх - страх  опасности,  который является частью
нормального человеческого  инстинкта самосохранения.  Лев  стоит на  четырех
лапах и  испускает звуки.  А у рыбы нет лап, и она молча скользит  к тебе по
воде, которая тоже станет твоим врагом в случае, если тебя ранят.
     После   захода   солнца  судно  Мерсера   опустело;   два   полицейских
микроавтобуса уехали. Если бы Рейнера арестовали еще раз, депортацией он уже
не  отделался  бы.  Прежде  чем  повернуть  к  Пуэрто,  "Морская   королева"
предусмотрительно совершила переход  на север, к Эсмеральдас; судно, которое
следило за ними в открытом море, могло вернуться и предупредить полицию. Это
мог  сделать и сам Эль Анджело, воспользовавшись телефоном  ван Кеерлса. Тот
же фокус,  что и в отеле "Мирафлорес". Застать с поличным судно, находящееся
как раз в районе креста,  отмеченного на карте.  Правительство Агуадора было
против этой затеи, и на сей раз точку всем сомнениям поставила бы пуля.
     В  девять  часов  утра  -  стало быть, десять часов  назад  -  компания
Пан-Агуадор  сообщила  об  отсутствии пассажира.  Сразу после  этого на него
могла начаться охота. Сейчас она наверняка усилилась.
     У стола портье в полутемном барочном  зале никого не было.  На лестнице
тоже. Ключ от номера был в кармане; Рейнер никогда не оставлял его на доске.
Прежде чем зажечь свет, он  подошел к центральному окну и выглянул на улицу,
проверяя, не шли ли за ним следом и нет ли где-нибудь соглядатая. Тщательная
проверка убедила его, что опасности снаружи нет. Но она подстерегала внутри.
В темной комнате за его спиной прозвучал голос.


     Тусклая  лампочка  осветила длинное  лицо  Уиллиса, сидевшего  в темном
кресле. Он медленно встал.
     - Мистер Рейнер, стоит ли зажигать свет?
     Рейнер  шагнул к выключателю и нажал на рычажок. Уиллис  с любопытством
уставился на него и пробормотал:
     -  Извините  за вторжение, но  я  не  хотел ждать в холле.  Там на меня
обратили бы внимание. - Он изучал неприветливого хозяина.  Хотя Рейнер,  как
обычно был чисто выбрит, его нельзя  было  узнать. Его одежда была  измята и
вдобавок выпачкана кровью.  Надо  было тронуться умом, чтобы вернуться сюда.
Женщина, конечно. - Утром я остался здесь, чтобы закончить  дело. Мне пришло
в голову, что я могу оказать вам услугу.
     Рейнер решил, что ослышался, но переспрашивать не стал.
     - Какую услугу?
     - Я  подумал  вот что... Если вы готовы лететь  домой, я  попробовал бы
взять вас с собой. Честно говоря, не знаю, как вы станете выпутываться.
     - Вы хотите сказать, что закончили это дело? - спросил Рейнер.
     - Да. Заключительный отчет отправлен в Лондон сегодня.
     Рейнер  замигал воспаленными веками.  Не может быть, чтобы  Уиллис  так
быстро добрался до сути. Он ведь даже не знал, где лежит самолет...
     - Поздравляю, - сказал он. - Похоже, я даром потратил время.
     - О, едва ли. Вы бы не стали околачиваться здесь, если бы у вас не было
личного интереса.  А  если есть  интерес,  разве  можно  назвать  это  время
потраченным зря?
     Интересно,  как  люди ухитряются сдерживать желание хлестнуть по  этому
холодному лицу с наблюдательными, но бесстрастными  глазами? Черта с два  он
станет спрашивать, как этот человек "закончил дело"!
     - Уиллис, я еще не могу лететь. Даже если бы вам удалось меня вытащить.
     - Ах, вот как?
     - Я хочу видеть, как поднимут самолет.
     - Угу. И сколько на это уйдет времени?
     - Как  только прибудет команда спасателей,  мы сможем осмотреть лайнер.
Сегодня  я видел корабль, но он лежит  слишком  глубоко,  чтобы  рассмотреть
подробности.  -  Проблеск  удивления   на  лице  Уиллиса   доставил  Рейнеру
удовольствие.
     - Так вы видели его?
     - Да.
     -   Великолепно.  -  Маленькие   глазки   задумчиво  сощурились.  -   Я
действительно ужасно рад. Физическое доказательство подтвердит мои выводы. -
Его тон был  ровным  и спокойным. - Можно спросить,  кто в этот момент был с
вами?
     - Водолаз, конечно. Самолет лежит на глубине в сто пятьдесят фатомов, и
даже он не смог опуститься на такую глубину...
     - Понимаю, понимаю. Вы позволите сообщить об этом мистеру Гейтсу?
     - Я уже послал ему телеграмму.
     - Он будет в восхищении!
     - В самом деле? Огласка не принесет авиакомпании ничего хорошего.
     - Компании это не повредит, мистер Рейнер, - возразил Уиллис.  - Винить
здесь  некого. Я имею в виду, сотрудников Т.О.А.  Полагаю, вы не согласитесь
дать  мне  возможность  поговорить  с  этим  вашим водолазом? Это  могло  бы
пригодиться.  Проверка обломков кораблекрушения  все поставила  бы  на  свои
места. Водолаз из местных?
     - Уиллис, он скажет вам то же, что и я.
     - Да. Верно. - Он потянулся за панамой.
     - Думаете, я вожу вас за нос? - с усталым удивлением спросил Рейнер.
     Уиллис нашел свою шляпу и задумчиво посмотрел на нее.
     - О нет.
     - Еще как да, черт побери!
     По дороге к двери Уиллис с запинкой промолвил:
     - Мистера  Гейтса трудно убедить. Если  бы я мог сказать ему, что видел
водолаза...
     Как  ни странно, Рейнеру стало  его  жалко.  Должно быть,  Уиллис очень
одинок. Это  у него на лице  написано.  Одиноких  людей видно  за  милю. Они
скучные.  Независимо  от того, насколько  интересна их работа. Они  скучные,
потому что никто не хочет с ними знаться.
     - Ладно, Уиллис, доверюсь вам. Водолаза зовут Мерсер. Его судно стоит в
порту.  Называется  "Морская  королева".  Только  не   спрашивайте   его   о
координатах "Глэмис кастла", потому что...
     - Я хочу уничтожить улики  не больше  вашего,  - очень серьезно  сказал
Уиллис. - А  ваш Мерсер знает,  что может продать  эту информацию президенту
Икасе за сказочный выкуп?
     - Должно быть, знает. Но деньги его не интересуют.
     - Еще один!
     - Простите?
     - Я встречал одного человека, который не интересовался деньгами. Десять
лет назад в Антарктиде. С виду был совершенно нормальный.
     Рейнер подошел к двери.
     - С Мерсером  все в  порядке. Я обязан  ему  доверять, верно? Сходите к
нему,  но ведите себя  по-дружески.  Насколько я знаю, он тоже  сослужил мне
службу.  Так что  вас  и тут двое.  - Он протянул руку,  Уиллис принял  ее и
уставился яркими глазками в измученное лицо собеседника.
     - Простите за бестактность, мистер Рейнер. Вчера вечером  я видел здесь
леди. Красавицу,  которая  может утопить  мужчину быстрее, чем айсберг топит
корабль.  Я  видел такие вещи.  Вы никого не водите  за нос. Но вы  в бегах.
Понимаете меня? В таком положении куда легче путешествовать в одиночку. - Он
начал спускаться по длинной изогнутой  лестнице.  Панама то исчезала в тени,
то появлялась снова.
     Рейнер закрыл дверь и запер ее. Он  сказал Уиллису, где  найти Мерсера,
потому  что другого выхода не было. Все считали, что  он остался здесь из-за
женщины,  и могли счесть  телеграмму  попыткой  продлить  свое  пребывание в
Агуадоре. Уиллис должен был подтвердить, что он говорит правду: если "Глэмис
кастл"  не  поднимут  как  можно скорее,  его  найдет  кто-нибудь  другой  и
уничтожит  улики.  Даже Мерсер был опасен и  сам подвергался опасности. Пока
обломки  крушения не  поднимут,  каждое новое  погружение будет грозить  ему
смертью...  Рейнер   просидел  в  кресле  почти  час,  пытаясь  успокоиться,
прикуривая сигарету  от сигареты  и следя за тлеющим кончиком,  от  которого
тянулись  к  потолку  голубые  неоновые  струйки, соперничавшие со  световой
рекламой Авениды.
     Проблема заключалась не в  том, чтобы  увести эту женщину из  дель Рио.
Надо  было  увести ее от нее самой, заставить забыть о той роли, которую это
место играло в ее жизни.
     Когда на  лестнице раздались  шаги, он  молча поднялся. Стук не  был ни
настойчивым,  ни  чересчур  робким: за дверью мог стоять кто  угодно. Рейнер
отодвинул засов и открыл.
     - Сеньор француз?
     - Да. - Портье...
     - Эль телефоно, сеньор.
     В холле было шумно, и ему пришлось надеть наушники.
     - Кто это?
     Она затараторила по-французски.  Она  будет на  тропе, которая  ведет к
пляжу на полуострове. Рейнер попытался успокоить ее, но тщетно. Спасибо и на
том, что он  узнал ее голос. Если она доберется до причала яхт-клуба первой,
сказал  Пол,  пусть немного  подождет:  это  свидание  слишком  важно, чтобы
рисковать разминуться.
     Он  положил  трубку,  вернулся  в  номер,  запер его  и  заставил  себя
неторопливо  спуститься  по лестнице, поскольку в холле был  портье.  Теперь
весь  потолок его комнаты  был  озарен красным  светом.  Выйдя на  улицу, он
увидел  над  полуостровом  высокие  извивающиеся  языки  пламени,  казалось,
стремившиеся лизнуть луну.


     Движение на  шоссе  вдоль полуострова было  оживленное,  и  полицейские
патрули пытались освободить дорогу пожарным  машинам,  которые приближались,
завывая  сиренами. С  другой стороны  бухты  плыло пожарное  судно с мощными
насосами.. На  берегу  уже стояла команда,  готовая  принять шланги.  Пламя,
лизавшее верхушки эвкалиптов, отбрасывало на воду чудовищные тени.  Половина
дома  была  охвачена  огнем;  полыхали  высушенные  зноем стропила; одна  из
мавританских арок рухнула, придавив собой микроавтобус цвета слоновой кости.
     В  неподвижном воздухе стоял  густой  дым,  клубившийся  среди огромных
эвкалиптов и закрывавший собой полнеба. В лунном свете он казался черным,  и
его с трудом пронизывали лучи фар первых пожарных машин.
     Оранжевое  пламя  озаряло  висевший на высоких  чугунных воротах щит  с
гербом,  на котором были  изображены  петляющая река и три выдры в  коронах,
олицетворявшие  собой  ветви  рода  дель Рио. На вершинах  воротных  столбов
неподвижно  застыли   ярко   освещенные   огнем  парные  каменные   орлы   с
полураспущенными крыльями.
     Когда  рухнул балкон, на булыжную мостовую посыпались гигантские искры.
Они упали  на  капот  чьей-то  машины;  остальные тут же начали  пятиться  и
поворачивать. Тут  же возникли  паника, хаос и пробка.  Над мостовой повисло
облако  черного  дыма. Когда  взорвался  первый бензобак, люди  выскочили из
автомобилей и  бросились  искать укрытие не  только  среди  деревьев, росших
вдоль бульвара, но и в ближайших домах.
     У причала яхт-клуба пожарная команда  уже приняла  рукав и  вцепилась в
него, когда из наконечника ударила сильная струя воды.
     По  тропинке,  держась  за  руки,  бежали  трое  детей;  их возбуждение
сменилось  слезами. По камням  проползла  гадюка,  искавшая воду. Над устьем
реки поднялась цапля и полетела прочь от огня.
     Из  облака сыпался пепел, похожий на черный снег. Его сносило в сторону
Авениды-дель-Мар, на  которой  остановилось движение. Люди бросали машины  и
карабкались  на  каменную   балюстраду,   откуда  открывалось  захватывающее
зрелище.
     Другие люди  бежали  по  тропе, но тут же возвращались, видя,  как  дым
оседает  под мощной струей воды из пожарного рукава. Рейнер увидел ее только
потому,  что с верхней  дороги  пробивались лучи фар; там  деревья  были  не
такими густыми.
     - Жизель!
     Она  стояла  на причале,  наполовину  скрытая тенью;  ее лицо  освещали
судовые  огни. Глаза женщины были закрыты,  и казалось, что она спит. Жизель
повернула  голову только тогда, когда он  во  второй раз окликнул ее. Рейнер
боялся притронуться к ней, как будто боялся разбудить сомнамбулу.
     - Пол? - Казалось, она только что вспомнила, как его зовут.
     - Жизель, вам плохо?
     - Нет.  - Слезы на ее лице давно высохли, но она все еще дрожала. - Дом
горит, - сказала она, - дом горит.
     - Пойдемте отсюда.
     Она позволила  ему  провести  себя  за руку сквозь облако  дыма;  среди
деревьев  двигались  люди, лица которых время от времени озаряли новые языки
пламени.  Высокий  эвкалипт  был  охвачен  огнем.  Его   ветки  корчились  в
неподвижном танце над развалинами особняка.
     Они добрались  до поворота на Авениду и стали пробиваться сквозь толпу.
Люди плотно стояли на лестнице у Кастильо Марко, повернувшись лицом к огню и
спиной к входу. Рейнер провел  ее  сквозь толпу. В холле было пусто. Видимо,
портье тоже любовался пожаром.
     Жизель начала всхлипывать,  и  этот  звук эхом отдался на лестнице. Они
поднялись  наверх;  Рейнер отпер дверь и слегка обнял  женщину,  пока та  не
перестала дрожать.  Затем  они вошли.  Пыльных херувимов на  потолке  омывал
карминовый свет.  Окна были открыты, и сквозь  них доносились  звучавшие  на
улице голоса.
     Она стояла к окнам спиной  и медленно покачивала  головой,  обхватив ее
обеими ладонями. Рейнер начал закрывать ставни. Скрип ржавых петель заглушил
голоса толпы. Потолок потемнел, и в  комнате стало спокойнее; он видел  лишь
светлое платье Жизели и ее волосы.
     Нелегко решиться на такое, подумал он.
     - Пол... Где вы?
     - Здесь. - Он не прикасался к ней.
     - В каком-то смысле я стала Гарсиа  необходимой, -  промолвила она, как
будто  действительно  оставила  в  пламени  ребенка.  -  Пол,  почему  вы не
спрашиваете меня, что случилось?
     - Потому что и так знаю.
     -  Знаете? -  Она посмотрела  на Рейнера  впервые с  минуты  встречи на
тропе.  В глазах Жизели отражались красноватые планки ставней. Голос ее  был
монотонным.  -  Там были  высокие  свечи,  и  когда  я...  осталась одна,  я
передвинула их к балдахину над кроватью,  потом немного  подождала и ушла из
дома через террасу, так что меня никто не видел. -  Она отвернулась. - Вы не
знали про свечи, верно?
     - Нет.
     - Они были высокие и красные, - с  неожиданным напором сказала она, - а
теперь  превратились  в  ничто  и  никогда  больше не  будут  стоять  прямо.
Maitenant je suis propre. Je suis propre.[*]
     Сквозь ставни пробивался  красный свет. Воспользовавшись  этим,  Рейнер
нашел  бутылку  анисовой   и  плеснул  в  два  стакана.  Он  молчал;  Жизель
разговаривала не с ним. Ей просто хотелось воплотить  в слова  свое  желание
очиститься и стремление поверить в такую возможность.
     Женщина взяла стакан, и они выпили.
     - Жизель, дель Рио был в доме?
     - Да. - Она посмотрела на дверь, и Рейнер сказал:
     - Здесь вы будете в  безопасности. Никто не сможет войти сюда. Завтра я
начну хлопотать о том, чтобы увезти вас из этой страны.
     - Пол, теперь это невозможно. Они уже охотятся за  мной. А завтра будет
еще хуже.
     - Не думайте об этом. Все в наших руках.
     Они  стояли,  допивая  анисовую в  полутьме. Красные полосы  в  ставнях
постепенно  тускнели,  бледнели;  теперь  над  Авенидой  снова  горели  лишь
холодные неоновые огни уличных фонарей и световой рекламы. Толпа успокоилась
и рассосалась, движение машин восстановилось. Должно быть, по улицам сновали
патрульные  машины,  экипажи  которых  внимательно  сматривались  в   каждую
женщину,  идущую  по  тротуару,  заходили  в  "Ла-Ронду"   и  другие  места,
опрашивали  официантов и велели  звонить в полицию  сразу же, как  только ее
увидят.
     Да, завтра будет трудно.
     Он  пошел  в  ванную,  достал  для  Жизели чистое  полотенце  и  слегка
прибрался. Когда Рейнер вернулся, она  лежала на флорентийской тахте, свесив
ноги на  пол и разметав волосы по темному бархату. Он  открыл  одну ставню и
около часа  просидел  у  окна, глядя  на  порт  и  бульвар. Время от времени
проплывало  какое-нибудь  судно,  и  отражение  луны в  воде  подрагивало  и
ломалось; на полуострове все еще тлели угольки, в душном воздухе стоял запах
дыма.
     Когда  Рейнер  подошел  к  тахте,   Жизель  спала.  Он  лег  рядом   и,
прислушиваясь  к  жужжанию  насекомых, начал разрабатывать  план  на завтра.
Видимо, он ненадолго задремал, потому что проснулся, когда она подняла босые
ноги на кровать, прильнула к нему,  свернулась  клубочком,  как  ребенок,  и
снова уснула - на сей раз в его объятиях.

     - Они отрастут снова, - сказал Рейнер.
     - Да.
     Ее мягкие  волосы  кучкой лежали на кровати. Рейнер  пытался  орудовать
ножницами, как заправский парикмахер, однако  дело было более  трудным,  чем
ему казалось. Впрочем, посмотрев в зеркало, Жизель сказала, что он справился
молодцом.
     - Какого цвета краска? - спросила она.
     - Боюсь, черная. Испанская  черная. - Он помог ей  краситься, убедился,
что  светлых  корней не осталось,  после  чего тщательно  вымыл  раковину  и
положил пустой флакон к  остальным вещам, от которых надо было избавиться: к
ее платью, чулкам, туфлям и чудесным локонам.
     Он  около часа ходил по  магазинам и вернулся  с джинсами и  просторной
блузкой, которая скрывала высокую грудь Жизели. Тушь для бровей не подошла -
было слишком заметно, что это косметика, поэтому он снова взял флакон из-под
краски  и использовал  последние сохранявшиеся  там  капли.  Правда,  нежные
волоски  на  руках  Жизели  остались  светлыми, но  у  блузки  были  рукава,
достававшие до запястья.
     Пока Рейнер  изучал  дом,  она подрезала  ресницы  и ногти. На площадке
между  первым  и вторым  этажом  каждая  в  своей  нише стояли  две огромные
мавританские вазы,  потемневшие от многолетней пыли. Он сунул сверток в одну
из них.
     Он не сказал Жизели о том, что пишут газеты, но по тем усилиям, которые
Рейнер предпринял, чтобы  изменить ее внешность, она должна была догадаться,
что дело серьезно. Ее  фотография вместе с моментальными  снимками  остатков
сгоревшего  особняка  была  напечатана  на  первых  страницах   трех   самых
популярных местных ежедневных газет. Полиция начала прочесывать все вокруг в
поисках  исчезнувшей  женщины,  которой  предстояло ответить  на  "несколько
серьезных  обвинений",  в  том  числе  обвинение в  поджоге и  покушении  на
убийство.  О  Гарсиа  дель  Рио почти  не упоминалось, если  не  считать его
краткого заявления о том, что он "глубоко взволнован случившимся" и "удручен
потерей одного из самых красивых поместий в стране".
     Однако  ни  одна  газета  не  упоминала  о  поиске  самого  Рейнера   и
результатах  допроса  на борту "Морской королевы". В  этом  не  было  ничего
странного; если  бы его обнаружили, то оставили бы это в  тайне. Официальный
ответ  на  запрос из Лондона гласил  бы, что  мистера Рейнера, высланного из
страны согласно приказу  местных властей, в последний раз  видели в три часа
утра на  борту  трансокеанского лайнера,  вылетавшего из Сан-Доминго,  и что
подробности этого дела хранятся в архивах посла ее величества.
     Вернувшись в  номер, Рейнер увидел, что  Жизель  учится мужской походке
перед висящим на стене зеркалом.
     - Нужно немного шаркать ногами, -  сказал он, - и перестать  покачивать
бедрами.
     - Comment?[*]
     Он  повторил  это  по-французски. Жизель  кивнула и  послушно зашаркала
веревочными подошвами по потертому паркету.
     - Теперь немного ссутультесь. Подайте плечи вперед.
     - Да. - Она посмотрела на свою блузку. - Я бы купила тонкий шарф, чтобы
сделать грудь более плоской.
     Рейнер нашел в  своих вещах  квадратный кусок шелка, разрезал пополам и
заколол сзади; узел на спине был бы слишком заметен.
     - Темные очки годятся?
     Жизель  надела их, и все тут  же  очутилось на своем  месте.  Перед ним
стоял слегка растерянный юный испанец.
     - Ну что, нормально?
     - Ужасно. Вы перестали быть самой собой.
     - Зачем  вы это  делаете?  -  спросила она, сняв очки и  сосредоточенно
глядя  на них.  - Теперь от меня нет никакой пользы. Вы же сами сказали, что
уже нашли самолет.
     - Сейчас мы выйдем в город и перекусим.
     - Вы сильно рискуете. Меня разыскивают, а это значит, что...
     - Они не  найдут вас, Жизель.  -  Он заставил  себя выбросить из головы
картину того, как эта  хрупкая  фигурка  стоит  у  стены напротив  отряда  с
поднятыми винтовками.  Если  дойдет  до  того, отдаст ли  он  за  нее жизнь?
Возможно. Рейнер отвернулся и выглянул на улицу. Полиции поблизости не было,
не это ничего не значило; тайная полиция ходила в штатском.
     - Все чисто, - сказал он.
     Она не сдвинулась с  места. Рейнеру не хотелось  тащить ее в город,  но
должна была прийти горничная, каждый день убиравшая номер.
     - Я уже говорила, что после  катастрофы с самолетом потеряла  всю  свою
смелость. - Глаза женщины стали затравленными.
     - Она  вам  и не понадобится. Вы неузнаваемы.  А если  понадобится,  то
почаще смотритесь в зеркало и вскоре  привыкнете к мысли,  что  находитесь в
полной безопасности.
     - Они ищут и вас тоже. В одиночку вам было бы легче.
     -  Вы  недолго  пробудете со  мной,  -  чересчур  жизнерадостно ответил
Рейнер. - Я посажу вас на самолет. Наденьте очки и пойдемте есть.  -  Идея с
темными очками была  правильной. Теперь  она  ничем  не отличалась от любого
встречного  мальчишки,  и можно было забыть о жгучей досаде, которая сегодня
ночью  не  дала  ему сомкнуть глаз.  Она  лежала,  тесно  прижавшись  к  его
напряженному  телу,  и  это  было  невыносимо.  Потому что  если  бы  Жизель
позволила этому случиться, то только из благодарности. Понадобилось бы много
времени, чтобы забыть о красных свечах в доме, который она разрушила.
     - Я не хочу есть, - по-детски сказала она.
     Рейнер заставил ее надеть очки.
     - Вам нужна сигарета в уголке рта.
     - Я не курю.
     Он зажег сигарету и вставил ей в губы.
     - Не обращайте на  нее внимания.  Посмотрите  в  зеркало. Пусть немного
свисает, как у "спива".[*]
     - Comment?
     - Comme "un blouson noir".[*]
     Она послушалась, но результат был комический. Рейнер сказал:
     - Вы переигрываете. Даже "спив" не бывает таким неряхой.
     Видя,  что  он смеется,  Жизель улыбнулась, вынула сигарету, поцеловала
его в губы, а потом  сделала шаг назад и бросила на Рейнера странный взгляд,
словно сомневаясь в том, что она решилась на такое. А  он не мог думать ни о
чем другом, кроме  ее губ,  мгновение назад таких  смешных и вялых, а теперь
снова ставших твердыми,  нежными  и слегка  раскрытыми.  Кроме  губ  Жизели,
быстрых на поцелуи.
     - Пол... - промолвила она.
     - Нам пора идти.
     Она сказала:
     - Я не целовала мужчину два года. И не занималась любовью.
     -  Я  знаю.  - Дом  превратился  в  пепел;  то,  что  там  происходило,
называлось  не любовью, а повторяющимся изнасилованием. Не это ли она хотела
сказать? Наверно, она неправильно поняла выражение его лица. Вернее, решила,
что он не захотел заняться с ней  любовью, потому что ему не по вкусу шлюхи.
"Теперь я чиста".  Она  отчаянно нуждалась  в  его уважении. Его или  любого
другого мужчины.
     - Вы не захотели меня, - с усилием сказала она, пытаясь не выдать себя.
     - Именно  об  этом  я  думал  всю  ночь  и не мог  уснуть.  -  Ситуация
повторилась, но  в  этом  не было  никакого  толку.  Речь  шла  не о  легкой
интрижке;  кроме  того, в  любой момент могла войти горничная и помешать им.
Это было бы опасно;  их  могла  выдать даже такая мелочь,  как легкомысленно
оставленные на подушке следы краски для волос
     Он отвернулся. Теперь были бессильны даже проклятые темные очки. Скорее
всего, Жизель просто пытается отсрочить страшный миг, когда придется идти по
улице в разгар объявленной на нее охоты. Она не хотела есть. Она не  курила.
Впрочем... Рейнер  открыл дверь и подождал женщину. Она  стояла у зеркала  и
пыталась  зажечь  сигарету,  делая  вид,  что  не испытывает унижения. Затем
сунула руки в карманы джинсов и шагнула к нему с видом битника.
     - Значит, думали всю ночь?
     - Да.
     Она вышла на площадку, и Рейнер запер  дверь. Он посмотрел через перила
и увидел, что  портье за стойкой нет. Две женщины скребли  мозаичный пол. На
ступеньках никого не было. Он инстинктивно потянулся  к руке женщины, но тут
же  выругал  себя за  глупость. Никакой Жизели  не существовало. Рядом с ним
шагал сутулый мальчишка.

     Когда  они ели  в самом переполненном баре из  всех  попавшихся, Рейнер
немного посвятил ее в свои планы.
     - Сегодня из  города  улетел  один человек, направлявшийся в Англию. Он
мог взять вас с собой, но когда я позвонил  в гостиницу, мне сказали, что он
уже уехал. Я знаю людей, которые могли бы переправить вас на побережье, но в
Сакапу  или Эсмеральдах ничуть  не менее  опасно: они  меньше Пуэрто;  кроме
того, там не  привыкли к  иностранцам. Если  бы  он доставил вас в Перу  или
Панаму, возникли бы трудности при посадке, поскольку у вас нет паспорта. Вас
бы тут же задержали.  Нет, вы должны быть в Сан-Доминго, в аэропорту. У меня
там  есть  кое-какая  власть.  Мы  отправим  вас  рейсом Т.О.А.  в  качестве
стюардессы-стажера  и  наденем  на вас  форму,  чтобы  было  видно,  что  вы
находитесь при исполнении служебных обязанностей.
     - И вы полетите со мной?
     - Я останусь здесь и буду наблюдать за подъемом самолета.
     - Я бы хотела, чтобы вы улетели со мной. - Она положила руку на стол, и
Рейнер быстро сказал:
     - Не делай этого, Джино.
     Жизель  оглянулась.  Рейнер  догадался,  что ее глаза за темными очками
вновь приобрели испуганное выражение, и промолвил:
     - Странное чувство испытываешь, зная, что назад пути нет. Что больше не
нужно то и дело смотреть на часы.
     Она немного помолчала и ответила:
     -  Прошлой  ночью, ожидая вас на пляже,  я  на мгновение засомневалась,
правильно ли поступила. Но это продолжалось недолго.
     - Да. - Но  был и  еще один  момент:  когда она стояла, зажав уши, а он
закрывал ставни, чтобы не было видно зарева. А потом она спросила: "Пол, где
вы?"
     - Теперь я понимаю, что должна была так поступить  давным-давно. Теперь
я делала бы это снова и снова.
     - К вам вернулась смелость.
     - Да. Я чувствую это. Потому что я с вами.
     Жизель с  жадностью  ела тамалес из сладкого маиса, а Рейнер  временами
поглядывал на нее, думая  о  том, какое пламя может разгореться их крошечной
искры, если ее  раздуть. Нет, он тут ни при чем. Просто этот дом потерял над
ней власть.
     Потом они долго шли по  Авениде, пока не добрались до Калье Малья,  где
на  стенах  домов  были  развешаны  для  просушки  рыболовные  сети.  Рейнер
всматривался в лицо каждого мужчины, который проходил мимо или стоял в тени.
Он не знал, сумел ли Мерсер убедить полицейских и не  находится ли  "Морская
королева" под наблюдением агентов тайной полиции.
     Наверно,  на  его  телеграмму  уже  при шел  ответ.  Уиллис  знал,  что
спасательное судно  должно прибыть на место катастрофы  как  можно скорее, и
после разговора с Мерсером сам мог послать телеграмму. Кроме того, был шанс,
что  Мерсер  согласится  предоставить  Жизели  убежище на своем судне,  пока
Рейнер не сумеет доставить ее в Сан-Доминго.
     - Пол, куда мы идем?
     - Нам нужно встретиться с одним человеком. Моим другом.
     - Но вы говорили, что в Пуэрто у вас нет друзей...
     - Я подружился с ним уже после нашего с вами разговора.
     Было ясно, что Мерсер  придумал  какую-то легенду,  в  противном случае
полиция  бы уже  прочесала гавань и каждое  плавучее средство,  а  в  первую
очередь допотопное посыльное судно.
     "Морская королева" стояла на  своем месте; на палубе было  пустынно.  В
тени поднятой на козлы лодки  разместилась группа  рыбаков и вела беседу. На
перевернутой  рыбной  корзине  сидел  человек  и,  ни  на   кого  не  глядя,
обстругивал ножом деревяшку. В баре было шумно; все говорили громко, пытаясь
перекричать стук мотора холодильника, работавшего на рыбном складе.
     Было бы безопаснее прийти сюда в темноте, но следовало поторапливаться.
Каждый день  в  Сан-Доминго  отсюда отправлялись грузовики с рыбой, и Мерсер
знал об этом.
     Рейнер лениво оглядывался по сторонам. Жизель стояла рядом.
     Над   водой   разносились  не  слишком   мелодичные  звуки   работающей
землечерпалки.  На  пристани  никого  не  было:  до  ближайшего  каботажного
парохода оставалось два часа, и его пассажиры еще наполняли здешние бары.
     Казалось, вокруг спокойно. Правда, идти на берег  самому было бы глупо;
если  за  этим местом следят, его тут же опознают. А  на парнишку в матроске
никто  не  обратит  внимания.  Если  же они здесь  и  собираются допрашивать
каждого, кто попытается  подняться на борт, он  будет  там раньше и отвлечет
их. Для этого будет достаточно забега на тридцать ярдов.
     Он зажег ей сигарету.
     - Джино, поднимись на это судно и спроси капитана.  Его  зовут  Мерсер.
Просто  скажи, что ты от Джека, и спроси,  могу ли я подняться. Если нет, то
где мы можем встретиться.
     Она ничего не ответила, но начала искать взглядом соглядатаев.
     - Не делай этого. И не торопись. Я буду здесь.
     - Вы не уйдете?
     - Ни за что на свете.
     Он смотрел, как  Жизель идет,  шаркая веревочными подошвами по  горячим
камням.  Когда она проделала полпути, Рейнер посмотрел на  человека, который
сидел отдельно и  строгал деревяшку. Тот  с головой  ушел в  работу и  видел
только  белые стружки, вылезавшие  из-под  лезвия ножа.  Никто из рыбаков не
повернул головы.
     В  баре  было  шумно,  как  всегда  бывает в этот  час,  предшествующий
наступлению послеполуденной вялости. Женщина - одна из  бесформенных пожилых
матрон, облаченных в черное,  которые  работают,  пока их мужья пьют - плела
канат, время от  времени поглядывая на рыбаков и дожидаясь окончания беседы,
чтобы устроить кому-то из них головомойку.
     Сигарета,  которую  Рейнер держал во  влажных пальцах,  размокла, и  он
бросил ее на мостовую.
     Жизель добралась до сходней, ни разу не оглянувшись.
     Прекрасно, прекрасно, малыш Джино. Он слегка расслабился.
     Должно  быть, звук шагов перекрыл шум землечерпалки, потому что  Рейнер
их не  услышал. Они  вышли  из переулка.  Их  было шестеро или  семеро.  Они
неторопливо  подошли  и  окружили Рейнера  с  двух  сторон.  Среди  них  был
левантинец с забинтованным запястьем.


     Численное превосходство  было  слишком очевидным. Сбей он  с ног одного
или даже двух, это ничего не изменило бы. Вырваться и убежать? Тоже не имеет
смысла.  Они окружили его кольцом Оставалось только одно: увести их подальше
от судна. Они могли не видеть ее. Рейнер двинулся в сторону Калье Малья, где
сушились сети, но один из них сказал по-испански:
     - Не туда. Сюда.
     - Прекрасно. - Куда угодно, лишь бы подальше от "Морской королевы".
     Он шел  с ними  в  ногу.  Никто не разговаривал.  Большинство выглядело
рыбаками.  Педик-левантинец опирался на  палку. Они прошли часть пути, когда
Жизель окликнула Рейнера. Он не повернул головы.
     - Возьмем и мальчика, - сказал один из них.
     - Пол! - Жизель схватила Рейнера за руку, и он бросил сквозь зубы:
     - Allez.[*]
     - Не останавливайтесь, - велел ему другой.
     Рейнер спросил:
     - Что это за парнишка?
     - Сами должны знать. Он был с вами.
     Он сказал ей:
     - Извини, Джино. Он был там?
     - Нет. - Они говорили по-французски. - Кто эти люди?
     -  Им нужен я, а не  вы.  Ускользните от них,  если удастся. При первой
возможности я дам вам ключ от номера. Оставайтесь там и не...
     - Храните его для нас обоих. Ключ.
     Они  шли  с людьми. Жизель шаркала веревочными подошвами; левантинец не
сводил с нее глаз.

     В  дом, стоявший на  узкой улочке, вместе с  Рейнером  и  Жизелью вошли
только двое. Мужчины поднялись по лестнице следом за ними. В большой комнате
наверху стояла удушающая жара от нагретой  черепичной крыши. В окне виднелся
портал землечерпалки.
     Дверь другой комнаты открылась, и Рейнер поднял глаза.
     - Привет, Линдстром, - сказал он.
     - Кто это? - Лицо мужчины осталось равнодушным, прищуренные серые глаза
по очереди оглядывали всех. Рейнер шагнул к нему.
     - Кажется, вам пришлось несладко. - Похоже, Линдстром отлетался.
     - О, со мной все в порядке.  С  памятью, правда,  неважно, но ваше лицо
мне знакомо. - Нервный спазм снова скривил его рот.
     - Рейнер. Я был начальником  аэропорта Сан-Доминго, когда у вас начался
запой...
     - Точно. Но ведь вы были в Лондоне до того, как...
     Один из мужчин подошел к Линдстрому и медленно покачал головой.
     - О'кей, Фриско.  -  Он прошел в  комнату и неловко  сказал Рейнеру:  -
Давайте  выпьем.  Как  выглядит  Лондон  после  стольких лет?  - Он  говорил
торопливо,  словно привык  выталкивать слова, пользуясь  промежутками  между
двумя  нервными спазмами.  Казалось, он  понятия не имеет, откуда  возьмутся
напитки.
     - Слякоть. Холод.
     - Что?
     - В Лондоне. Сейчас январь.
     Линдстром горько усмехнулся.
     - О Господи, конечно. Слушайте, я забыл, где у нас выпивка...
     - Не беспокойтесь. Позже. -  Рейнер слышал, как по лестнице поднимаются
люди.
     Жизель тихо сказала по-французски:
     - Он был нашим пилотом.
     - Да.
     - Ужасно странно  видеть вас здесь,  - вытолкнул из себя летчик. Рейнер
улыбнулся и ответил:
     -  Жизнь  вообще  странная штука,  верно?  - Попытки  Линдстрома  вести
светскую беседу были настолько жалкими, что Рейнер испытал облегчение, когда
в комнату вошли Луис Пуйо, полковник Ибарра  и еще  кто-то.  Ибарра приказал
что-то одному из  мужчин,  и стража молча  пошла  вниз. Пуйо закрыл  дверь и
включил стоявший в углу вентилятор. Выцветшие ленточки, прикрепленные к нему
ради безопасности, тут же затрепетали.
     Ибарра  подошел  к  столу на  козлах, игравшему  роль письменного.  Там
лежало несколько тетрадей и аккуратно сложенных шариковых ручек.
     - Давайте сядем, - сказал он по-испански. - Кто этот мальчик?
     - Попрошайка, которого я подобрал на улице, чтобы он показал мне город.
     Пуйо спросил ее:
     - Где находится гостиница "Фрэнсис Дрейк"?
     - Он не понимает по-испански, потому что... - перебил Рейнер.
     - Хорошо, тогда по-английски. Где отель "Фрэнсис Дрейк"?
     - На полуострове, - ответила Жизель.
     -  Двойка  по  истории.  Это все  равно,  что искать улицу Наполеона  в
Портсмуте.[*]
     Ибарра велел Пуйо попросить мальчика снять  темные очки. и Пуйо передал
эти слова Жизели. Рейнер кивнул ей.
     -  Мадемуазель  Видаль из Парижа. Выжившая.  - Пол посмотрел  на Пуйо и
очень  внушительно добавил: - Она  находится на моем попечении. Скажите  это
Ибарре, поняли?
     Линдстром с трудом промолвил:
     - Я помню ваши глаза.
     - Никто не смог бы забыть их, - любезно откликнулся Пуйо.
     - Он был с вами на плоту? - спросил ее Рейнер.
     - Да.
     - А этот испанец?
     Женщина оглянулась на Ибарру, который сказал Пуйо:
     - Они должны говорить по-испански!
     - Мистер Рейнер, полковник не понимает английского.
     - А мадемуазель Видаль - испанского. Я  уверен, что офицер  агуадорской
армии уступит леди. - Но Ибарра вскочил и вызывающе посмотрел ему в лицо.
     - Вся беседа будет вестись по-испански. Вся беседа! - Он был коротышкой
и старался держаться очень прямо. Британскому консулу он не понравился бы.
     Рейнер сказал, тщательно выговаривая испанские слова:
     - Полковник, вся  беседа  будет вестись на  английском или французском,
как  пожелаете.  И тот  и другой - языки цивилизованных наций.  Простите мою
невежливость. Я понимаю,  мы находимся  на  земле  Агуадора,  но  эта леди -
француженка  и в  данный момент  является вашей гостьей.  Кстати,  пользуюсь
возможностью,  чтобы довести до  вашего сведения, полковник: если вы еще раз
пустите по моему следу этого черноглазого соглядатая, я лично кастрирую его,
но только если буду в хорошем настроении. В противном случае я просто сломаю
ему шею, а не запястье.
     Ибарра посмотрел на Пуйо, и тот пробормотал:
     - Эль лавантино...
     -  Они  мне  не подчиняются,  но  это  не  значит,  что я  не могу  вас
расстрелять.  Будьте добры ответить на несколько вопросов. Во-первых, знаете
ли вы место, где затонул самолет?
     Рейнер спросил капитана Линдстрома:
     - Вы говорите по-испански?
     - Немного.
     - Знаете, почему я в Агуадоре?
     - Думаю, чтобы выяснить, что случилось.
     - Эти парни - ваши друзья?
     - Луи спас мне жизнь.
     - Луис Пуйо?
     - Да. Он...
     - Отвечайте на мои вопросы! - потребовал Ибарра.
     - Как вы спасли ему жизнь? - спросил Рейнер однорукого.
     - Слишком громко сказано...
     - Вы  знаете, где  находится затонувший  самолет? - нетерпеливо спросил
Ибарра.
     Рейнер посмотрел на него и  медленно заговорил по-английски, давая Пуйо
время  для перевода. Он хотел, чтобы  эти слова услышал Линдстром, испанский
которого наверняка оставлял желать лучшего.
     - Да,  я знаю точные координаты этого  места и уже телеграфировал своей
компании, чтобы она немедленно прислала команду спасателей.  Судно находится
в Панаме, меньше  чем в сорока восьми часах  отсюда, и моя компания понимает
необходимость  торопиться, поскольку есть силы, которые будут препятствовать
подъему самолета.
     Когда  Пуйо закончил переводить, Ибарра отвернулся, встал, посмотрел на
стол, взял шариковую ручку и начал  постукивать ей по крышке, подражая звуку
неторопливо работающего пулемета.  Равнодушные карие  глаза Пуйо не смотрели
ни на  кого в отдельности, но на его лбу проступил  пот. Линдстром подошел к
окну, и Рейнер не видел выражения его лица.
     На включенном вентиляторе продолжали трепетать ленточки.
     Затем Ибарра выпалил длинную тираду, и Пуйо возразил ему:
     - Время не терпит.
     - Им понадобится получить разрешение, а на это уйдут недели...
     -  Им  достаточно  только  попросить  разрешения, чтобы  прислать  сюда
военные корабли!
     - И показать свое подлинное лицо? Они на это не пойдут...
     - Объявят здесь учения и...
     - Одновременно пошлют запрос на  право проведения спасательных  работ в
лондонский Форин оффис?[*] И ты думаешь, что это его остановит?
     - Решать вам,  - уже  более спокойно  ответил  Пуйо. -  Вы знаете,  что
можете рассчитывать на меня. Но спешка может погубить все.
     - Сейчас не время говорить об этом.
     Пуйо сказал человеку, который вошел с ними:
     - Сообщи, что нам нужно поговорить. - Мужчина вышел.
     Рейнеру  не  давал  покоя  один вопрос:  что  же было на  борту "Глэмис
кастла"?
     - Вас разыскивает полиция, - сказал ему Ибарра.
     - Верно.
     - Нам было бы проще всего передать вас в их руки.
     -  Нет смысла. Мы  с  вами по  одну  сторону баррикад. Вы  тоже  хотите
подъема самолета. Просто считаете, что еще не время.
     - Откуда вы знаете?
     - Из  того, что  вы только что сказали  Пуйо. Ибарра,  я дал вам срок в
сорок восемь часов не потому что  пытаюсь  тянуть  время,  а потому что хочу
увидеть  подъем самолета, потерпевшего  крушение. Ради этого я и прибыл. А в
один  прекрасный  день вы захотите вступить в переговоры с  моей  компанией,
потому что эти останки нужны и вам.  У вас уже есть пилот; теперь  вам нужен
самолет.
     Ибарра снова отвернулся,  ссутулился  и  задумался.  Рейнер  понял, что
несколько выстрелов, сделанных им наудачу, не слишком отклонилось от цели.
     - Как поживает ваш сын? - спросил он Пуйо по-английски.
     - Нормально. - Карие глаза мрачно изучали лицо собеседника.
     - Что вы сказали? - требовательно спросил Ибарра.
     - Сеньор проявил любезность.
     Ибарра снова посмотрел на Рейнера.
     - Вы знаете, почему самолет потерпел катастрофу?
     - Нет.
     - И вам не терпится выяснить причину?
     -  Не  слишком.  Через  сорок  восемь  часов я  увижу это  собственными
глазами.
     - Вы опросили  всех. Всех!  В доме у  доктора вы  спрашивали меня,  что
случилось с...
     - Это было до того,  как я обнаружил место катастрофы.  Я пробыл  здесь
пять недель и могу подождать еще два дня. - Он решил не упоминать о том, что
Уиллис летит в Лондон с законченным делом.
     Ибарра посмотрел на Луиса Пуйо  и ничего не сказал.  Затем он подошел к
столу.
     - Где мы могли бы  связаться с вами, сеньор Рейнер? - Пол понял, что он
имеет в виду компанию Т.О.А., а не ее представителя. Эти слова означали, что
его отпустят отсюда подобру-поздорову. Вместе с Жизелью.
     - На борту спасательного судна, как только оно прибудет.
     - Какой пост вы занимаете в Т.О.А.?
     - Суперинтендант лондонского аэропорта.
     - Есть ли у вас бюро в этом городе?
     - Нет. Только в аэропорту Сан-Доминго.
     - Если мы вам понадобимся, позвоните доктору ван Кеерлсу.
     - Он не доверяет мне.
     - Мы сообщим ему, - он оторвал глаза и посмотрел в лицо Рейнеру,  - что
наши отношения предполагают невмешательство в дела друг друга.

     Солнце золотило  песок и  поверхность моря. Вытащенные на  берег  лодки
лежали   на   боку,   напоминая   мокрых   кашалотов.   С   них  свешивались
имбирно-коричневые сети. Люди  лежали в тени и спали, потому что проработали
всю ночь.
     Гайавата Мозес сидел скрестив  ноги и с высоты своего гигантского роста
наблюдал за крабом величиной с ноготь. Изумрудно-зеленый краб  снова зарылся
в мягкий золотистый песок, но Гайамо выковырял его обратно и повторил фокус.
Песок напоминал жидкое золото, а краб - тонущий в нем изумруд. Только что он
был здесь и вдруг исчез; смотри хоть сто лет,  все равно не увидишь, как это
произошло. Был - и нету. Он снова зачерпнул песок.
     От домов с  черепичными  крышами к берегу шел человек. Походка его была
уверенной несмотря на адскую жару. Он направлялся к лачуге Эль Анджело.
     Рыбаки спали в тени своих лодок.
     Ладонь зачерпнула изумруд из золота и снова дала ему упасть.
     В  стене лачуги  Эль Анджело была дыра, служившая  окном. Ее  прикрывал
деревянный ставень, висевший  на одной  петле  и  имевший  две подпорки. Это
позволяло  использовать его как для тени, так и для пропуска воздуха. Хибара
была выстроена из обесцвеченного дерева, но тень отбрасывала  черную. Однако
цветового однообразия не чувствовалось: светлое серебро сменялось  темным, и
вдруг вспыхивало что-то красное и шафрановое, напоминавшее огонь. Но бояться
было нечего; просто Эль Анджело постелил на подоконник индейский коврик.
     Гайамо больше  нигде не видел такого  коврика.  Коврик был прекрасен  и
заливал огнем стенку лачуги; мальчик глядел  на  него как зачарованный, пока
от солнца  не заболели  глаза. Затем он  снова зачерпнул  песок,  но изумруд
навсегда исчез в золоте.
     Человек вышел  из  хибары и снова  пошел  к  белым  городским  домам  с
черепичными крышами.
     Накатила  волна, оставила  на  песке  пену медового  цвета  и  с  шумом
отхлынула назад.
     Человек,  сидевший в  тени лодки,  вынул  из  жестянки  табачный  лист,
свернул  сигару,  оперся спиной  о  киль,  прищурился  и  начал  следить  за
Гайаватой Мозесом, игравшим  в песок. Затем он зажег сигару, закопал спичку,
положил руки на поднятые колени и  стал рассматривать мир, оставленный им на
время сна. Мир  не изменился, если не считать цветастого коврика, озарявшего
окно лачуги Эль Анджело.
     - Hombre... - сказал он человеку, лежавшему рядом. -  Rafael! - толкнул
он соседа ногой.
     - Que hay?
     - Mire... mire, hombre! La manta...[*]
     Сосед  потер лицо  ладонями, чтобы прогнать  сон,  и застонал от  жары.
Приятель продолжал  толкать его и не давал покоя, пока Рафаэль не  посмотрел
на берег и не полюбовался "la manta", лежавшим на подоконнике лачуги.
     - Ay-ii... ay-ii...  Hombre! - Окончательно проснувшись, они заговорили
страстным шепотом, словно украдкой любовались молодой женщиной.
     Рафаэль  выпросил у  приятеля табачный  лист, прикурил у  него, встал и
пошел по раскаленному песку к следующей лодке.
     - Diego... Chico... Mire la manta!
     Ласковый  прибой   украшал  кружевами  берег,  по  которому  шли  люди,
пробиравшиеся от лодки к лодке.
     - Juanito! Mire... Mire!  Tonio... Martin... Lopez... Rosario...  mire,
hombre!
     Спавшие  в  тени  открывали  глаза,  откашливались  и  начинали шепотом
окликать остальных.  Слово тихо шелестело по берегу,  как будто  его  раз за
разом произносил сам прибой: la manta...


     Наступил полдень; город был мертв и  лишен тени. Стоявшее на юге солнце
стало медным, и полчища песчаных мух устремились к устью реки, ища  спасения
в тростнике.
     В холле Кастильо Марко  было пусто. Портье куда-то ушел.  Дом был таким
же мертвым, как и весь город. Они поднялись по лестнице и вошли в номер.
     На обратном пути он рискнул и сам поднялся на борт "Морской  королевы".
Один  из членов команды сказал, что Мерсер все еще где-то в  городе,  но что
для Рейнера есть телеграмма.
     "Спасательное судно "Делвер" выходит из Панамы. Пожалуйста, окажите ему
всю возможную помощь. Харрис".
     Харрис  был  секретарем  главы  компании. Похоже, Гейтс  опять  куда-то
исчез. Должно быть, Уиллис отправил телеграмму еще до своего отлета.
     Он порвал бланк.
     - Краска потекла, - сказала Жизель, остановившись перед зеркалом. Капли
пота с  головы  оставили темные  полосы на ее лице, ничуть не походившие  на
щетину. Это было опасно. Когда она ушла в ванную, Рейнер воспользовался этим
и выглянул на улицу. Ей казалось,  что они в безопасности. Возможно, так оно
и  есть.  Он  запер  дверь  на  массивный  барочный  засов.  Улица  казалась
безобидной,  поэтому  он  махнул  на все рукой,  высунулся  и  плотно закрыл
ставни.
     Вечером он попробует выйти и попытается найти машину с шофером, который
возьмет деньги и переправит их в Сан-Доминго.
     - Пол, дай руку,  - сказала Жизель, как только Рейнер снял рубашку. Она
обмыла  воспаленную  кожу  и просушила  ее  порошком борной  кислоты, по  ее
настоянию купленным на обратном пути. Затем она обработала порезы на плече и
сказала: - Хватит с тебя ран.
     - Да.
     Они прошли в затененную комнату, и Рейнер спросил:
     - Ты уже написала друзьям в Париж?
     - Да. Написала письмо, но не  отправила. - Жизель прислонилась спиной к
зеркалу. - У зеркала прохладнее.
     - Почему не отправила?
     - Потому что  это еще не наверняка. Узнай они, что все это время я была
жива, это потрясло бы их сильнее, чем если бы я не вернулась вообще.
     - Ты вернешься, Жизель. - Но она сказала: "Хватит с тебя ран". Он стоял
перед  ней и  не думал ни  о каком Париже. Рейнер крепко прижался к женщине.
Пусть  она узнает правду:  прошлой  ночью он  действительно только об этом и
думал.
     - Je  suis propre, - пробормотала женщина,  и он начал целовать Жизель,
чтобы не дать ей повторить эти  слова.  Наконец из ее закрытых глаз  потекли
слезы, и Рейнер заставил себя поверить, что благодарность тут ни при чем.

     На  его часах было четыре; они  проспали примерно час, и Жизель все еще
наполовину дремала, лежа все в той же позе, в которой занималась любовью. Ее
влажная кожа сверкала на свету,  руки  были  раскинуты, ноги разведены, веки
трепетали. Сон унес Жизель далеко от комнаты с закрытыми ставнями и мужчины,
который сидел и смотрел на нее.
     - Пол...
     Он наклонился, поцеловал ее в грудь, а затем отстранился, не дав Жизели
прикоснуться к себе. Через два часа стемнеет, и они должны быть готовы.
     Он вернулся  обратно, распространяя запах мыла.  К  тому времени Жизель
окончательно проснулась, но не двигалась. Разве что сомкнула ноги.
     - Пол, ты думал, что я всего лишь благодарна тебе?
     - Да.
     - Но теперь ты так не думаешь?
     - Нет.
     - Куда ты идешь?
     -  Нужно кое с кем повидаться. - Он не ощущал духоты, был бодр, свеж и,
как прежде, уверен в себе. - Ночью мы должны быть в Сан-Доминго.
     - Ты полетишь со мной? - Она села и обхватила колени.
     - Возможно.
     - В Париж. - У нее вырвался сдавленный смешок. Париж. Это было слово из
прежней, давно забытой  жизни. Женщина следила за Рейнером, надеясь, что  он
обернется и она увидит свет на его спокойном лице типичного англичанина.
     - Возможно. - Он проверил содержимое карманов и сказал: - Когда я уйду,
запри дверь. Я ненадолго.
     - А если кто-нибудь придет?
     - Лежи тихо. Комната пуста.
     - Будь осторожен, Пол.
     - Буду.
     Он остановился за дверь, услышал звук задвинутого засова и тихий голос:
     - Как я узнаю, что это ты?
     - Я назову пароль: "Je t'adore".[*]
     Спустившись по лестнице, Рейнер  поискал  глазами портье,  но  огромный
холл был пуст. Оставляя Жизель одну, он рисковал, однако это было лучше, чем
таскать ее с собой по улицам.
     Мерсер  оказался  на месте,  и  Рейнер  вручил  ему  международный чек,
выписанный на отделение банка Баркли в Сан-Доминго.
     - Джек, я уже сказал, что последнее погружение было бесплатным.
     - Я должен тебе куда больше.
     Они выпили по стаканчику белого рома, и Рейнер сказал:
     - Сегодня ночью я должен быть в Сан-Доминго.
     - Джек, "Королева" - посудина хорошая, но это не амфибия.
     - Спасибо за напоминание. Как насчет грузовика или фургона?
     - Ты поедешь один?
     Должно быть, матрос сказал ему про "мальчика".
     - Нет. Нас будет двое.
     -  От набережной по  ночам возят бревна, но груз не закреплен. Вы же не
захотите превратиться в лепешку.
     - А как насчет рыбы?
     - Это с рефрижератором? Там и монеты в десять центов не спрячешь. Лучше
потолковать  с  кем-нибудь из индейцев на  рыночной площади. Все  зависит от
того, сколько ты можешь заплатить. За приличную сумму  они отвезут тебя хоть
на  край света. Возвращайтесь  часов в девять-десять. Я поговорю с Убитубой.
Он знает их всех. Может быть, удастся скостить цену.
     Рейнер   переулками   прошел  к  рыночной  площади  и   обвел  взглядом
автостоянку возле арены для боя быков. Там стояло несколько легких фургонов,
но поблизости никого  не было;  в такую жару до заката солнца на улицу  даже
собака не сунется.
     Выбравшись на  Авениду, он не  стал  избегать  полицейских в форме; это
могли бы  заметить  агенты тайной полиции,  которых  распознать  невозможно.
Когда одна  из  их  аспидно-черных машин проехала  мимо, Рейнер инстинктивно
закурил.  И  все  же  его  нервы  были  крепче,  чем  до  того,  как  Жизель
прислонилась к зеркалу.
     Портье Кастильо  Марко был на  месте, но  не видел Рейнера,  потому что
углубился  в  чтение  "Ла-Насьон".  Дверь  его  номера  на втором этаже была
закрыта, однако  краешек  рядом  с  замком  был отколот. Пол распахнул дверь
настежь, ожидая  увидеть полицию,  но там  никого не  было.  Барочный  засов
отошел от заклепок. Рейнер постоял в полумраке, борясь с приступом  тошноты,
а потом снова спустился в холл.
     - Кто входил в мою комнату?
     Газета опустилась. Этот человек был плохим артистом.
     - В вашу комнату, сеньор?
     Он протянул дрожащую от гнева руку и схватил портье за горло.
     - Кто туда входил?
     Портье  закивал. Это  должно было означать, что  он  все скажет. Рейнер
убрал  руку  и  немного  подождал. Человек  отдышался,  схватился  за шею  и
промолвил, с трудом произнося слова:
     - Они приходили. Полиция.
     - А где мальчик?
     - Они забрали мальчика.


     Пуйо  вошел в  бар,  ни на  кого не  глядя. Народу там было  немного, и
разговоров  тоже.  Людям  было  достаточно  раз взглянуть на  англичанина  с
напряженным, холодным лицом  и горящими глазами, чтобы больше  не  повторять
этих попыток. За  спиной бармена звякали  стаканы, откликаясь на стук мотора
холодильника.
     На куртке Пуйо виднелись следы дождевых капель. В  воздухе стоял  запах
металла. Луис сначала обвел взглядом присутствующих, а потом сказал Рейнеру:
     - Будем говорить по-английски. - Его  уже ждал стакан с белым ромом.  -
Спасибо.
     В баре было полно песчаных мух; углы потолка казались черными. По крыше
забарабанил дождь.
     Луис Пуйо переступил с ноги на ногу  и снова  посмотрел на Рейнера. Что
случилось  с  этим человеком? В  его глазах  были  одновременно  и  жизнь, и
смерть.
     - Зачем вы посылали за мной? - спросил Пуйо.
     -  Я хочу  нанять  на  сегодняшнюю  ночь трех-четырех человек,  умеющих
обращаться с оружием, - ответил ему Пол.
     - Зачем?
     - Помните женщину, которая сегодня была со мной? Она арестована.
     Пуйо посмотрел на песчаных мух.
     - Она знает, что случилось с самолетом?
     - Она была на нем. - Чтобы не терять времени, Рейнер добавил: - Пуйо, я
не  собираюсь  устраивать  налет на тюрьму.  - Он  с отвращением  услышал  в
собственном тоне нотки мольбы. Утратить независимость было для него больнее,
чем  потерять  руку. - Ее повезут в Сан-Доминго. Она слишком  важна для них.
Может быть, уже поздно - ее забрали два часа назад  - но им придется звонить
в Сан-Доминго, чтобы получить приказ, а вы знаете, сколько на это  требуется
времени.
     - Хотите устроить засаду?
     - Да. На горной дороге.
     - Как это? - Он посмотрел в открытую  дверь. Дождь лил как из ведра. Им
пришлось напрячь голоса.
     -  Их будет  четверо - шофер и  примерно трое сопровождающих. Каждый из
наших людей выберет себе цель. У  полицейских не будет  времени  взяться  за
оружие. Камни на дороге. Им придется остановиться и расчистить путь.
     Пуйо стоял  и  следил за дождем.  Его лоб  рассекал  смертельно  прямой
розовый шрам, словно проделанный бритвой. Наконец Пуйо спросил:
     - Вы еще  не видели здешнего  дождя? - Вода  потекла по полу, и  кто-то
захлопнул дверь ударом ноги.
     - Думаете, они не выедут?
     - Вы сказали, два часа назад?
     - Да. Между четырьмя и пятью.
     - Значит, они не уехали. Мы уже в полдень поняли, что собирается дождь.
Почему вы считаете, что я могу найти для вас наемных убийц?
     - Левантинец.
     Пуйо посмотрел на него равнодушными карими глазами.
     - Я тут ни при  чем. Если бы я хотел  вас убить,  то  пришел бы к вам и
сделал дело вот этим. - Он небрежно помахал рукой.
     - Вернее, попробовали бы.
     - Попробовал бы.
     Дверь распахнулась  настежь, и  в  бар  ввалились двое  мужчин,  мокрая
одежда которых отливала черным. Пуйо обвел их взглядом и спросил:
     - Рейнер, кем вы были во время войны?
     - Десантником.
     - В боях участвовали?
     - Под Арнемом.[*]
     - Звание?
     - Капитан.
     Пуйо отвел взгляд от вошедших и спросил:
     - Вы любите эту женщину?
     - Да,  - с удивлением ответил Рейнер. До сих пор это не приходило ему в
голову.
     - Хорошо. Мужчина должен знать, за что сражается, иначе незачем браться
за оружие. Док говорит, что у вас повреждена рука.
     - Она вполне работоспособна.
     - Где вы собираетесь ночевать?
     - Хочу снять комнату напротив первого полицейского участка.
     -  Не имеет смысла. Послушайте меня. Они не выедут как минимум до утра,
а при свете у вас нет шансов перестрелять их одной рукой. Я не могу дать вам
людей, потому что если  одного из них схватят, то заставят говорить, и мы не
сможем этому помешать. У вас есть только одна возможность - пойти со мной.
     Через секунду Рейнер сказал:
     - Дайте мне полчаса.
     - Зачем?
     - Я должен увидеться с человеком, который  ищет машину, чтобы доставить
меня в Сан-Доминго. Нужно сказать ему, что все отменяется.
     - Как его зовут?
     - Наверно, ему придется заплатить. Он мог отдать деньги за фургон.
     - Ему заплатят.
     - Мерсер.
     - С "Морской королевы"?
     - Да.
     - Подождите.
     Пуйо подошел к одному из мужчин, которые  стояли у  стойки бара в  луже
воды, поговорил с ним и вернулся.
     -  Он все равно мокрый. Говорит,  что  сходит. Очень  ответственный. Мы
скажем вам,  если нужно  будет заплатить. - Он поставил стакан на стойку.  -
Догадываюсь, что вы не захватили с собой зонт, мистер Рейнер.
     Пуйо открыл дверь, и они сгорбившись шагнули под дождь.


     С утра сияло солнце, и  ничто не  напоминало о  вчерашнем дожде.  Следы
рыбаков  избороздили песок  задолго  до  наступления полдня. Многие  из  них
заходили в лачугу, расцвеченную  la  manta, чтобы переговорить с гостем  Эль
Анджело; однажды Гайавата Мозес увидел этого гостя, когда тот вышел на берег
с несколькими мужчинами. Он был бородат и носил большую соломенную шляпу.
     Прошлой ночью  лодки не  выходили в  море  из-за дождя  и бури,  но Эль
Анджело  сказал,  что сегодня они выйдут. Как всегда,  на закате. До  заката
оставался час.
     Солнечные лучи наклонно падали на поверхность моря, ярко освещая лодки,
лачуги и рыболовецкую пристань с весами. Сейчас рыбаки не ходили по песку, а
стояли  группами у своих лодок; те,  у кого  на запястье  были  часы,  часто
поглядывали  на  них.  Остальные следили  за тенью,  падавшей на пристань, и
ждали, когда она доползет до пальмы.
     Воздух был неподвижен, море спокойно.  Нигде не  слышалось ни звука.  А
потом  тень коснулась пальмы,  и  стало  можно заглянуть  в  глаз  огромного
красного солнца, ободок которого  коснулся  горизонта и окрасил море  в цвет
крови.  Люди  дружно  полезли  в лодки  и  начали  зажигать фонари-приманки,
свисавшие с дерриков;  через несколько  минут наступил вечер,  и весь  берег
потемнел, за исключением цепочки огней длиной в милю.
     Маленькая  флотилия,  разбившись  на  пары  и  тройки,  вышла  в  море,
направляясь к местам лова;  но  когда  она удалилась от берега  на несколько
миль и фонари стали не видны, лодки поплыли в темноте на запад, погасив даже
ходовые огни.

     Когда пятьдесят лодок вернулось назад, неся на себе тысячу человек, над
морем висел месяц. Стоя на берегу, Рейнер следил за ними и вспоминал, как он
спросил Эль Анджело, сколько заключенных содержится на острове Ла-Пас.
     - Тысяча душ, - ответил ему Эль Анджело.
     Он стоял  с группой "офицеров" Пуйо, когда  на  дороге от речного устья
показался  первый  крытый  грузовик, фары  которого указывали  путь  другим.
Рейнер  удивился  точности  операции:  должно  быть, машины стояли в  полной
боевой готовности  и ждали сигнала с  моря о том, что  лодки приближаются  к
суше. Передний грузовик  остановился  и откинул задний  борт  в  тот момент,
когда на берег высадилась первая группа людей.
     Из  лачуг  выскакивали   люди  с  ящиками  патронов  и  устремлялись  к
грузовикам.   Лодки   останавливались   у   берега,    мужчины   прыгали   в
фосфоресцирующую воду и неуклюжей рысью бежали  по  берегу.  Их ноги отвыкли
двигаться, зрение  не  могло  определить расстояние, которое  было  ничем не
ограничено; люди бежали и удивлялись, что по ним не стреляют.
     Первый грузовик отъехал, и его место занял другой. Наступила  суматоха,
поскольку  армия была не обучена и  все происходило в темноте.  Люди лезли в
грузовики, боясь отстать и не  дожидаясь, пока им раздадут оружие и гранаты,
тайно хранившиеся  в лачугах;  их  выталкивали  обратно, они  вооружались  и
возвращались  на  место.  Грузовики  медленно  продвигались  между  высокими
пальмами, сворачивали и присоединялись к конвою, направлявшемуся на север.
     В окнах городских домов  зажигались огни.  На  крыше управления полиции
завыла сирена. Когда первая патрульная машина свернула на дорогу, ведущую  к
пляжу, она  наткнулась на баррикаду из плавника. Полетели гранаты,  и в ночи
вспыхнуло пламя. Началась  беспорядочная стрельба:  полиция  не  знала,  что
происходит, и не  была готова к такому обороту событий. Конвой покинул берег
еще  до  того,  как  подоспели машины  с  прожекторами,  осветившими  завал,
поврежденные машины и полицейских, пытающихся сбить пламя с горящей одежды.
     Конвой сопровождали  два закрытых  легковых автомобиля. В первом из них
находились  Ибарра,  Пуйо,  Рейнер и генерал Гомес. Рейнер говорил с Гомесом
накануне:  высокий широкоплечий  мужчина  с  густой бородой,  генерал  Васко
Монтальво-и-Гомес, легендарная  фигура  времен,  предшествовавших  правлению
президента  Майя, был надолго сослан в  Испанию и вернулся  домой, когда ему
предложили возглавить тайную армию, формирующуюся на острове Ла-Пас.
     -  Капитан Рейнер, я польщен тем, что моим авангардом будет командовать
британский офицер.
     - Генерал, я хотел бы, чтобы наши цели совпали.
     - Частные расхождения не имеют  значения. Как только армия высадится на
берег, цель у нас с вами будет одна.
     Полковник  Ибарра  надел свою форму прямо в  машине,  и  его нетерпение
прошло. Он  был с непокрытой  головой,  потому  что потерял фуражку в  море,
когда  гидросамолет  совершал  посадку на воду, но мундир  и брюки выглядели
вполне  пристойно: в  беглом  свете фар были  незаметны заплаты  и  пятна от
масла.
     Рейнер сказал ему:
     - Я все  еще  не  уверен, что  наши  цели  совпадают.  Я полагаю, вы не
станете штурмовать жилые кварталы?
     -  Ключевыми  точками  являются  военные  казармы  Каса-Роха,  арсенал,
расположенный в полумиле от парка Аугусто Гомеса, Агуадорское радио на Пласа
Гранде, штаб-квартира полиции на авениде Изабеллы  и аэропорт. Конечная цель
- Дом Правительства.
     Он прямо посмотрел на Рейнера.
     - Капитан Рейнер, мы  не питаем  иллюзий  на ваш счет. Вы  сами сказали
генералу,  что наши цели различны.  Пуйо разъяснил  странные обстоятельства,
которые заставили вас присоединиться к нам. Полагаю, вы уже поняли, что если
эта  женщина,  мадемуазель  Видаль,  доставлена  в  столицу,  то  она  может
находиться только в Каса-Роха. Следовательно, мы можем поручить вам лишь эту
цель, верно? - Он указал на карту.  - Каса-Роха имеет постоянный  гарнизон в
триста человек; на крыше главного здания  находятся  прожекторы  и  посты  с
пулеметами. Внутренний двор окружает стена высотой в четыре метра. На каждые
двадцать метров  стены приходится один сторожевой пост  с четырьмя часовыми.
Под вашим командованием будет меньше двухсот человек,  но вы будете обладать
преимуществом внезапности, если сможете подобраться к ним скрытно. Пуйо даст
вам   подробные   карты   Каса-Роха,  после   чего   вы   сможете  составить
стратегический план и проинструктировать  младших командиров. Смею заверить,
я  разделяю  веру  генерала  в  то,  что  вы сумеете захватить эту  цель  до
рассвета.

     Полицейский  пост  на шоссе в столицу  был  захвачен  не  без шума,  но
большой пальбы, которая могла бы заставить город насторожиться, не было. Они
потеряли семерых убитыми и  никого не  взяли в  плен. У  барьера остановился
закрытый  "шевроле",  и двое  часовых погибли,  не  успев выстрелить.  Затем
пулеметный  огонь  разнес  изоляторы  на  телеграфных  столбах, а  остальное
доделали гранаты "стен" и "баллиста".
     Конвой продвигался быстро. Он  уверенно  преодолел  засушливую  зону  и
углубился в предгорья. Землетрясение остановило  их на десять минут.  Каждый
из тысячи сидел  молча  и обливался  потом, боясь, что лавина накроет их, не
дав сделать  и выстрела. Когда  грузовики возобновили движение, люди запели,
не обращая внимания на тряску, и Ибарра спросил  генерала Гомеса, не следует
ли приказать им прекратить.
     - Пусть поют. Именно так и нужно идти в бой.

     В два часа пятьдесят минут пятнадцатитонный лесовоз с дизельным мотором
"Пегас", имевший  на борту  сорок человек и  два  легких пулемета, свернул с
боковой  улицы  на Калье  Баррака, набрал  скорость и с  погашенными  фарами
устремился вперед.  Лобовое  стекло  было  вынуто  заранее. Разогнавшись  до
сорока  миль в час,  он ударил в  чугунные ворота и сорвал  их с петель.  Не
успел приблизиться второй грузовик, как пулеметы открыли огонь, а сторожевые
посты заполыхали, подожженные гранатами.
     На  крыше   завыли   сирены,  и   сцену  осветили  ослепительные   лучи
прожекторов.


     Второй грузовик был битком набит ящиками  с  боеприпасами. Он въехал  в
ворота под  углом и  распорол борт  о петли  сорванных ворот. Шофер  потерял
управление, и грузовик врезался в сторожевой пост. Бензобак треснул, горючее
вспыхнуло от удара,  стена  пламени  отрезала ворота, и из кузова посыпались
люди, видные как на  ладони. Когда грузовик остановился у стены здания, люди
бросились спасать рассыпавшиеся по  двору ящики, но путь им преградил огонь;
по земле тек горящий бензин. Кое-кто все же успел схватить ящик и вернулся с
трофеем, хотя на нем горела одежда. Один ящик разбился при падении, и тысяча
патронов  сдетонировала,  заставив людей укрыться  за первым грузовиком. Тем
временем  часовые, дежурившие на  крыше, застрочили из пулеметов и принялись
поливать освещенный прожекторами двор убийственным огнем.
     Человек выбежал из укрытия, чтобы подобрать брата, но упал на его тело,
не успев вымолвить ни слова.
     На сторожевых постах было тихо. Там лежали распростертые тела сраженных
осколками  гранат  и текла ярко-красная кровь.  На крыше завывали сирены,  и
вулкан  откликался  им гулким  эхом. Их душераздирающий  вой  заглушал треск
пулеметных  очередей.   Второй   грузовик  пылал;   языки   пламени   лизали
солнцезащитные  ставни. Застигнутые врасплох  солдаты пытались выпрыгнуть во
двор. Их  мундиры были  не  застегнуты, руки тряслись,  глаза были  застланы
сном, ноги не слушались; они попадали под  кинжальный огонь передовой группы
и умирали, не успев толком очнуться от ночного кошмара.
     В воздух поднимался черный дым.  Когда из-за стены донесся дружный залп
и в лучах прожекторов, как бабочки, заплясали пули, черное стало серебряным.
Но затем пули достигли  своей  цели,  на парапет  ледяным дождем  посыпались
осколки стекла,  и свет потух. Внутренний  двор  наполнило  оранжевое пламя,
лизавшее стены; грузовик превратился в скелет, стоявший посреди собственного
пепла. Командир отряда, отвечавшего за захват  тюрьмы,  и его  подчиненные в
упор расстреляли южную дверь из спаренных пулеметов. От дерева,  окружавшего
массивные железные замки,  летели белые щепки, пока дверь не исчезла совсем,
словно  разъеденная кислотой. Тогда  стрельба прекратилась, и в  тоннель как
поезд  ворвалось  тридцать  человек,  вооруженных  револьверами,  ножами   и
заточенными гарпунами. Один был  с саблей, найденной на затонувшем  корабле.
Двенадцать из них встретило здесь свою смерть.
     Над воротами загорелся белый фонарь, и те, кто еще оставался за стеной,
вбежали  во двор; уже находившиеся в  нем  продолжали стрельбу. С  ними  был
Рейнер   и   три  его   адъютанта.   Они  быстро  преодолели   пространство,
простреливавшееся снайперами с парапета.
     -  Пепито, беги к Мендосе.  Скажи,  что его  брат  всего лишь  ранен  и
доставлен в безопасное место.
     - Есть, капитан!
     -  Хосе,  найди Альвираса и скажи ему, чтобы  вел своих  людей  в обход
арки. Они прикроют нас с тыла. Торопись!
     Взорвалась  граната,  и  они  шарахнулись,  прикрывая  руками  глаза. В
воздухе   запахло  серой,  засвистели  осколки.  Юные  адъютанты  попытались
укрыться  за  грузовиком, но  Рейнер поймал  одного из мальчишек  за  руку и
провел через дым.
     - Пабло, здесь в тюрьме  держат женщину. Ее фамилия либо дель Рио, либо
Видаль.  Проберись в караульное помещение и найди ключи от камер. Освободишь
всех заключенных, и если... нет, когда найдешь  эту женщину, приведешь ее ко
мне.
     - Дель Рио...
     - Или Видаль.
     Когда второй грузовик взорвался, пламя на мгновение ослепило обоих.
     - Освободить всех заключенных...
     - И раздать  им  оружие, которое  осталось от погибших. Но эту  женщину
приведешь ко мне.
     Пабло прошел под арку и был отброшен взрывом "баллисты". Мальчик лежал,
прикрыв голову руками, а  над ним пели осколки. Затем он ползком выбрался на
более  высокое место. Нужно было найти Альвираса и велеть ему присоединиться
к  людям  Мигеля.  Ответный  огонь усиливался, и  скоро должен был  начаться
настоящий бой.

     Одно  крыло Каса-Роха было охвачено пламенем от  горящего  грузовика, и
остатки солдат выпрыгивали в окна первого этажа, оставляя оружие  в казарме.
Коридоры были заполнены мертвыми и умирающими.
     Крыша рухнула;  огромный кусок  парапета  полетел  вниз,  на  мгновение
застыл  среди  двора  как колонна,  затем медленно накренился  и  рухнул  на
сгоревший грузовик.  С главным очагом сопротивления было покончено.  Солдаты
присоединялись к тем, кто  уже был во дворе,  размахивая белыми простынями и
бросая  оружие.  Сирены,  завывавшие на крыше, умолкли, когда огонь  пережег
провода.
     По коридорам бежали победители, так и не успевшие снять с себя тюремную
одежду. Одни выводили заключенных, другие поддерживали окровавленных друзей.
Пабло с  опаленными  волосами  и  животом, развороченным гранатой,  лежал  у
железной лестницы. Рейнер  нашел  мальчика, взял  у  него  ключи и  вернулся
обратно. Он открыл первую попавшуюся металлическую дверь с решеткой наверху,
выпустил из камеры мужчину и сказал ему:
     - Иди к тому мальчику на лестнице и сделай для него, что можешь.
     Он  открывал  двери  настежь,  и  из  некоторых  камер  выходили  люди,
ошеломленные звуком  выстрелов. Их лица были  белыми  от ужаса.  Они боялись
оказаться в огненной ловушке; горела уже половина здания.
     Ее здесь не было. Все камеры были открыты, но ее не было ни в одной  из
них.
     Он вернулся,  собираясь пройти в другое крыло  и поискать, нет  ли  там
других  камер.  Кто-то вскрикнул, когда обрушился потолок.  Рейнер  бросился
назад,  но был  остановлен  стеной  огня.  Поняв, что этому человеку уже  не
поможешь,  он повернулся и  через  северную дверь  прошел  к арке. Здесь ему
встретился испуганный мальчик, который прижался к стене, не зная, куда идти.
     - Venga - apresurarse![*] - Но мальчик не понимал по-испански и смотрел на
него широко открытыми голубыми глазами. Тогда  Рейнер рассмеялся как дурачок
и  взял  Жизель  за  руку,  поняв, что выпустил ее из камеры,  но не узнал в
зареве пожара. - Viens avec moi... ce fini maintenant...[*]

     В районе  аэропорта  не  умолкала стрельба.  Отряд  примерно  в  двести
человек окопался за баррикадой из кусков бетонного  забора, увитого  колючей
проволокой,  и   угнанных  из  города  машин.  Он  состоял  в  основном   из
полицейских, к которым присоединилась горстка армейских офицеров.
     Рейнер прорвал один ряд проволочного заграждения, подал машину назад  и
предпринял  еще  одну  попытку  пробиться  к  аэропорту,  когда  со  стороны
баррикады раздался залп. Стреляли просто потому, что машина была черной и не
имела номеров: он взял ее в гараже Каса-Роха.
     Стекло разлетелось вдребезги, и  Рейнер велел  Жизели лечь на пол между
сиденьями.  Они  свернули  и подъехали к главному зданию  с другой  стороны,
кренясь  набок,  со спущенными  задними шинами  и  скрежещущими  по  гудрону
металлическими дисками.
     Служащие аэропорта оставили свои места  и бродили по главному залу,  не
понимая, что  происходит. Приехавшая на  грузовике группа повстанцев  заняла
ключевые точки здания и поставила на  контрольной вышке пулемет, нацелив его
на вход. Рейнер  бросил потрепанную полицейскую машину и провел Жизель через
помещение  таможни.  Экипаж одного  из лайнеров пытался  успокоить группу из
пятидесяти  пассажиров,   собравшихся  у  бюро  Т.О.А.  Когда  от  баррикады
доносились нестройные звуки  выстрелов, с  крыши  начинали сыпаться  осколки
стекла
     Какой-то смельчак объявил по громкоговорителю, что опасности нет  и что
рейс  номер  двести  три  состоится  при первой  возможности, но  его  слова
заглушил треск выстрелов.
     - Где капитан корабля?
     Пассажиры  пытались протиснуться в бюро, как будто там было безопаснее.
Стоявший за стойкой суперинтендант жестами велел им выйти наружу.
     - Где капитан?
     Пекинес  вырвался из  рук хозяйки  и  пустился наутек,  полумертвый  от
страха. Женщина побежала  за  ним,  скользя на битом стекле.  Из толпы вышел
некто, облаченный в форму Т.О.А.
     - Кто вы?
     - Вы пилот борта номер двести три?
     - Да...
     -  Я  начальник лондонского отделения. Принимаю руководство на себя. Вы
заправились?
     - Да, но мы ждем разрешения...
     - К черту разрешение!  Взлетайте! - Он начал собирать пассажиров, затем
поймал стюарда  и  велел  вести  их к выходу на  летное  поле. Тем  временем
капитан корабля пытался выяснить, имеет ли Рейнер право дать такую команду.
     - Послушайте,  дальше будет еще хуже. Революция в разгаре. Я приказываю
вам  взлететь,  пока дорожка  еще  освещена.  Среди  ваших  пассажиров  есть
граждане Великобритании - дайте им возможность поскорее унести отсюда ноги!
     Люди  сбились в  кучку и  заторопились  к выходу.  Рейнер быстро провел
Жизель  через  вращающиеся  двери вслед  за  остальными.  Ее лицо было очень
бледным, но голос вновь обрел уверенность.
     - Ты полетишь со мной, Пол...
     - Не в этот раз. Позже...
     - Тебя убьют здесь.
     -  Не  думаю. -  Он  вел  ее мимо  клумб,  увидел  нескольких  людей  в
комбинезонах и громко велел им созвать бригаду, дающую старт.  Самолет No 12
был  без  огней,   но  у  багажного  отделения   сиротливо   ютился   пустой
микроавтобус,  а  заправщик стоял еще  дальше. За зданием  аэропорта  что-то
горело;  наверно,  то  был  один  из  грузовиков,   захваченных  защитниками
баррикады. Теперь строчило пять-шесть пулеметов, и темноту прорезал свет фар
прибывших автомашин.
     Реактивные двигатели ожили тогда, когда последние пассажиры поднимались
по трапу.  Рейнер стоял у ступенек и смотрел в ее  широко раскрытые, все еще
испуганные глаза, улыбался и говорил:
     - Теперь все будет в порядке. Maitenant, ca va bien.
     - Ты сказал, что полетишь со мной...
     - Я сказал "возможно". Кланяйся от меня Парижу.
     Она  посмотрела  на его лицо, озаренное  пламенем и  светом из открытой
двери самолета; пальцы Жизели впились в его предплечье.
     - Я  записала  свой адрес. Вот он. - Рейнер принял клочок бумаги. - Это
мой парижский адрес. Я буду там, когда ты прилетишь.
     Он тщательно сложил листок и сунул его в карман.
     - Au revoir, Жизель.
     - Пол...
     - Тебе пора.
     Двигатели взревели; их шум заглушил треск выстрелов.
     - Пол, - сказала она, глядя ему в лицо, - я обязана тебе жизнью.
     Он улыбнулся, поцеловал ее в губы и заставил подняться. Капитан корабля
включал и выключал прожекторы,  проверяя  их  на тот  случай,  если  откажет
освещение взлетной полосы. Рейнер отошел в сторону; трап отсоединился, дверь
самолета закрылась. Он подбежал к крылу и крикнул стоявшему там человеку:
     - О'кей, все чисто!
     Их обдало струей  из сопла, и оба повернулись к ней  спиной. Когда  они
обернулись  снова,  самолет  покатился   в  сторону  взлетной  полосы;   его
серебристые  крылья отливали  горевшим в  отдалении пламенем. В  контрольной
башне было темно; сквозь выбитое стекло строчил пулемет.
     Лайнер достиг  взлетной полосы и затормозил,  задирая  нос.  Прожекторы
залили все поле  молочным  светом.  Затем  пилот  включил форсаж,  и самолет
поднялся  в  воздух. Темноту прорезало мигающее цветное  пятнышко.  Едва оно
исчезло, как Рейнер  достал листок бумаги  и не торопясь разорвал  на мелкие
кусочки. Обязана жизнью. Да. Но долг - это не любовь.



     Лебедки  главного понтона и спасательного  судна  "Делвер" работали уже
два часа. В случае неудачи  наготове была команда водолазов, но стоял полный
штиль, и два глубоководных якоря крепко держались за дно..
     -  Самолет -  это  не корабль, -  сказал Мерсер. - Корабль  весит самое
малое тысячу тонн. А  в самолете всего сотня, да  еще полсотни воды  внутри.
Они медлят только потому, что боятся разлома.
     Рейнер стоял рядом с ним и  наблюдал. С рассвета сюда начали приплывать
суда из Пуэрто, Эсмеральд и  Сакапу; теперь их было около двух десятков. Час
назад Мерсер совершил  погружение.  В глубоководном костюме  он спустился на
пятьдесят фатомов, чтобы еще раз осмотреть лайнер.
     - Джек, он  лежит  совершенно горизонтально.  С  ним  обращаются  как с
младенцем.
     Часы показывали без  двадцати двенадцать, когда море между спасателем и
понтоном  изменило  цвет  и  наблюдатель   подал   сигнал   голосом.  Рейнер
облокотился о поручни "Морской  королевы"  и вперился в  ровную  поверхность
моря.
     Вокруг зазвучали возбужденные  голоса. На быстроходном катере,  нанятом
крупным газетным синдикатом, защелкали камеры. Объективы были направлены  на
темное пятно между "Делвером" и понтоном. Сначала пятно имело форму длинной,
узкой рыбы, но позже у рыбы  появились  крылья, а затем рыба превратилась  в
крест.  Вода  закипела,  наружу  вырвались  надувные поплавки,  за  которыми
последовало нечто  горизонтальное  и  сигарообразное. Яркий  солнечный  свет
озарил все детали.
     Да, это  был  "Глэмис  кастл".  Он  лежал на поверхности;  с  фюзеляжа,
крыльев и хвостового оперения ручьями стекала вода. Лебедки остановились.
     Рейнер,  стоявший на палубе судна Мерсера, испытывал жалость. Очертания
лайнера  были  по-прежнему  прекрасны,  но  некогда яркий  металл  испещрили
водоросли  и  ракушки,  а хвост  изогнулся  под странным углом. Самолет стал
гробницей.
     - Ну что, Джек, посмотрим?
     Пол отошел от поручней.
     - Да.
     Рейнер плыл  сюда  на  "Морской  королеве",  заранее зная, чего  ждать,
потому что уже видел  повисшую  на  проводах антенну. Видимо, она пострадала
первой. Теперь понятно, почему от экипажа не поступило никаких сообщений.
     Мерсер  держался на  расстоянии, потому  что "Делвер" для  безопасности
обнес тросами акваторию между  собой и главным понтоном. Однако даже  отсюда
Рейнер  видел  дырки от пуль  на стенках кабины и фюзеляжа. Хвост  также был
изрешечен,  но   держался  на  своем  месте.  Верхняя  часть  фюзеляжа  тоже
пострадала,  но  главные  повреждения пришлись  на его  нижнюю часть. Видно,
лайнер атаковали снизу, пользуясь преимуществом мертвой зоны.
     - Сбили по всем правилам, - сказал Мерсер.
     - Да.
     - Хочешь, подойдем поближе?
     - Нет.
     - Как скажешь, Джек.
     Рейнер зажег сигарету  и отвернулся.  Теперь  он  мог вернуться  домой.
Собирать  улики  -   дело   парней  из  Министерства  авиации:  углы  атаки,
повреждения  систем,  вызванные  попаданиями,  состояние  самолета в  момент
соприкосновения с водной поверхностью и дном похоронившего лайнер океана...
     - Ну что, Джек, уплываем?
     - Да. Уплываем.

     Перед закатом Пол сидел в прибрежном баре, где часто бывал  Пуйо. Может
быть, он наведается сюда и сегодня вечером. Хотелось  бы попрощаться. Завтра
утром будет слишком  поздно.  Рейнер поставил  бокал с перно на стол и снова
перечитал два коротких раздела отчета, переданного ему Гейтсом  в гостинице.
Судя по точности фраз, отчет был составлен Уиллисом.
     "Согласно  сведениям,  полученным  мной в  баре  "Пеон"  неподалеку  от
армейских казарм,  расположенных на  озере Асуль, за неделю до инцидента два
военных гидросамолета  были  перекрашены,  но  их идентификационные номера и
эмблемы агуадорских военно-воздушных сил на крыльях и фюзеляже восстановлены
не  были.  Видимо,  именно  эти  две  машины  получили  приказ  вылететь  на
патрулирование в 15.40 по местному  времени,  за двадцать минут до того, как
"Глэмис кастл" должен был зайти на посадку в аэропорту Сан-Доминго".
     В параграфе  19 упоминались  имена двух  пилотов  -  капитана  Римеса и
лейтенанта Торреса.
     "Следует отметить, что эти  люди оказались  в  щекотливой ситуации. Они
получили тайное  задание  и по возвращении были  обязаны  доложить о  полном
успехе.  Если  бы  кому-нибудь  из пассажиров  или  членов  экипажа  удалось
уцелеть, их могла бы обнаружить спешно посланная на место катастрофы команда
спасателей. Однако поисковым  работам должны были помешать сумерки. Из  трех
контактов, которые  я установил с членами антиикасовской группы, действующей
в районе  казарм, явствует,  что пилоты  гидросамолетов не посмели высказать
никаких сомнений в  полном  успехе своей  миссии:  если  бы  кому-нибудь  из
пострадавших  удалось  добраться  до  суши и  доложить  о нападении  военных
гидросамолетов,  это привело бы к тщательному расследованию и вскрытию  всей
подоплеки чудовищного преступления. Однако то, что капитан Римес и лейтенант
Торрес доложили о полном успехе, не  спасло их от нападения  в  баре "Пеон",
замаскированного  под  пьяную  драку  между  солдатами,  в ходе  которой оба
офицера,  пытавшиеся навести порядок, были  заколоты. Выше, в параграфе  17,
приводятся показания пяти рядовых и двух сержантов  о том, что "драка"  была
затеяна  "гражданскими",  то есть  представителями  тайной полиции, имевшими
приказ устранить обоих пилотов, чтобы предотвратить разглашение подробностей
операции, совершенной ими в море несколько часов назад".
     Весь  отчет  Уиллиса,  составленный  на  основании  показаний  примерно
двадцати пяти свидетелей, которые были согласны подтвердить их под присягой,
насчитывал около  тридцати  машинописных  страниц. Отчет  Форин  оффиса  был
длиннее и  включал выводы  теоретиков,  которые  обратили самое  пристальное
внимание на  фигуру мистера Джорджа Плэтт-Феллоуза,  министра  без портфеля,
который  был   единственной  ОВП   на  борту   лайнера.  Существовала  масса
материалов, подтверждавших  правильность этой теории, однако  авторы доклада
делали  множество  оговорок и  тщательно  скрывали свою  личность;  никто не
хотел, чтобы его имя было  связано со столь красноречивым,  хотя и секретным
документом.  Весь  Форин оффис пришел бы в ужас,  знай он, что  этот  доклад
читает   какой-то    лондонский   суперинтендант,   сидящий   в   занюханном
латиноамериканском баре.
     Суть отчета излагалась в параграфе 76:
     "Если, как  показано выше, мистер Плэтт-Феллоуз действительно в течение
многих лет поддерживал тесные  дружеские отношения с  президентом Хосе-Мария
Икасой,  представляется  вполне  правдоподобным,  что  он  совершил  частное
путешествие  в  Агуадор  с  целью  предупредить  президента,  что  в  случае
подписания договора с СССР, предусматривающего "аренду" трех главных морских
портов страны в качестве баз подводных лодок с ядерными зарядами, он (мистер
Плэтт-Феллоуз), несмотря  на связывающие  их  тесные  взаимоотношения, будет
обязан  рекомендовать ООН вмешаться в это дело  и разоблачит  роль,  которую
сыграл   президент   Икаса   в   катастрофе   самолета   с   представителями
Североамериканской  группы   сахарозаводчиков,  происшедшей   в  1961  г.  в
провинции Южный  Пенджаситакс, Агуадор,  подробности которой, кажется,  были
известны в Лондоне только мистеру  Плэтт-Феллоузу. Таким образом, пребывание
президента Икасы на своем посту полностью зависело от  того, решит ли мистер
Плэтт-Феллоуз промолчать или расскажет об этом на Генеральной Ассамблее ООН.
Сэр   Джон   Саллерс,  показания   которого   приводятся   в  параграфе  59,
предполагает, что президент Икаса мог быть вынужден к  принятию чрезвычайных
мер и отдать тайный приказ сбить  авиалайнер,  на борту  которого должен был
находиться  мистер Плэтт-Феллоуз,  чтобы  убедиться  в молчании  последнего,
поскольку  президент  не  желал сталкиваться  с  болезненной  необходимостью
приказать убить  своего личного  друга и гостя  на  земле Агуадора. Конечно,
вывод о том, что даже такой  жестокий человек, как президент Икаса, способен
на  преднамеренное убийство девяноста девяти невинных людей ради того, чтобы
защитить  свой режим и избежать необходимости убить личного друга и гостя на
территории собственной страны, представляется весьма спорным; однако следует
напомнить,  что  этот  режим был  установлен  в  результате государственного
переворота,  сопровождавшегося  гибелью нескольких  тысяч  соотечественников
нового президента, а некоторые из них  ожидали казни по политическим мотивам
во время  предстоявшего  визита  мистера Плэтта-Феллоуза. Кроме  того, можно
провести  параллель  с  гибелью  генерального  секретаря  ООН  мистера  Дага
Хаммаршельда,  последовавшей  при сходных обстоятельствах.  Однако  в данном
случае  окончательные  подтвердить   или  опровергнуть   приведенные   здесь
соображения  может  лишь  подъем  лайнера  Т.О.А.  и  его тщательный  осмотр
представителями Министерства авиации; пока что следует подчеркнуть, что  эти
выводы  сделаны  на  предварительной  стадии  расследования  и носят  сугубо
гипотетический характер".
     Единственное доказательство тесных  отношений  между  Плэтт-Фелоузом  и
Икасой следовало из кратко  изложенной биографии обоих:  около 1933 года оба
учились в английской военной академии Сандхерст, сблизились на почве любви к
конному  спорту  и  оба  были награждены  медалями  за  участие  в  скачках,
входивших   в  программу  Олимпийских  игр   1935  года.  Плэтт-Феллоуз  был
участником Гражданской войны в Испании и несколько месяцев был неофициальным
адъютантом  полковника  Икасы. Однако  казалось,  что  политические  амбиции
Икасы, проявившиеся после Второй мировой войны, вызвали некоторое охлаждение
их отношений.
     Рейнер  вложил  листки обратно  в конверт  и  вернул  на  место розовую
ленточку, обмотанную вокруг раздвоенной скрепки.
     В этом деле было много неясного, но зато он понял метод работы Уиллиса.
Пока Рейнер рисковал  головой в Пуэрто-Фуэго, пытаясь найти уцелевших  и сам
лайнер,  Уиллис  потягивал белый  ром со льдом  в  баре "Пеон",  наслаждаясь
прохладным  климатом Сан-Доминго и  черпая информацию  в  самом  невероятном
источнике - месте гибели двух военных летчиков, день которой случайно совпал
с днем гибели "Глэмис кастла".
     Рейнер пообещал  не  спускать с отчета глаз и вернуть его  к  утру.  Их
самолет вылетал из Сан-Доминго в одиннадцать. Когда Пол уходил, Гейтс долбил
Лондон телеграммами.
     Он  поднес  к  губам  рюмку  с  анисовой  и залюбовался закатом.  Дома,
стоявшие на полуострове, сначала были окружены  пламенным нимбом, но  вскоре
превратились  в темно-красные  тени на  фоне  алого горизонта; на набережной
зажглись фонари. Надо подождать еще несколько минут - на случай, если придет
Пуйо.
     Когда "Делвер"  доставлял  на берег потерпевший крушение  лайнер, они с
Пуйо немного поговорили, стоя на пристани для гидросамолетов.
     - В этом деле все с самого начала пошло вкривь  и  вкось... - Учтивость
велела Пуйо говорить по-английски. -  Я нашел пилота и Ибарру на берегу. Они
лежали как мертвые. С Ибаррой хлопот не было, но вот с Линдстромом... Прошел
почти год, пока у него восстановилась речь. Нам пришлось прятать его, потому
что вздумай этой малый показаться на  людях или выбраться из страны, как его
тут же убили бы.
     "Делвер" медленно приближался, таща за собой "Глэмис  кастл" и  понтон.
На берегу собралась толпа горожан, пришедших полюбоваться этим зрелищем.
     - Когда  Ибарра сказал,  что  их обстреляли два  армейских самолета, не
имевшие опознавательных знаков, мы собрались и...
     - "Мы"?
     - Антиикасовская  группа Пуэрто, состоявшая  в  основном из рыбаков. Мы
сказали Ибарре  и Линдстрому, что  они должны сообщить об этом всему  миру -
через  зарубежную  прессу. Но за  ними  охотились,  им  грозил  расстрел,  и
подтвердить их рассказ было некому.  Линдстром был не в себе, а Ибарру могли
обвинить в том, что он  все это  выдумал назло Икасе. Нам был нужен самолет,
изрешеченный армейскими пулями.  Эль  Анджело  долго  искал  его  кошками  и
магнитами,  но все  без  толку. Тогда мы  сменили  тактику,  хотя  это  дело
продолжало волновать нас. Мы  готовились к тому, что  рано или поздно должно
было  произойти:  к революции. Мы изменили  планы и  обратились  к  генералу
Гомесу. Он начал присылать  нам деньги; мы стали покупать оружие  и набивать
им  подполы лачуг. Сначала надо было схватить Икасу, а когда он оказался  бы
за  решеткой, у  нас бы  появилось время  поднять останки  самолета, собрать
улики и припереть ублюдка к стене. Надо было взять его живым и сохранить ему
жизнь,  чтобы  судить.  Кое-кто  считал,  что эту  крысу надо  будет  просто
пристрелить, но Ибарра,  который был  на борту того  самолета,  хотел, чтобы
Икасу судил международный  суд и приговорил к повешению. Мы сказали:  о'кей.
Ибарра командовал  нами; мы  не  спорили;  может  быть, он  был прав.  У нас
родилась идея освободить политических заключенных  с острова  Ла-Пас...  Это
придумал я, и вы знаете, почему: среди них был  мой  сын. Губернатор острова
был настроен против Икасы,  и  мы могли  рассчитывать на  него.  А  затем из
ссылки  вернулся  Гомес. Приплыл на корабле.  Еще две недели,  и мы были  бы
полностью готовы. Выступление было назначено на десятое число, в полнолуние.
Потом Эль Анджело случайно обнаружил  место аварии. О'кей, мы помалкивали об
этом. И тут появились вы, мистер Рейнер.
     Он  умолк и  посмотрел  на  спасательное  судно,  которое  следовало  в
сопровождении  выплывших  ему  навстречу лодок. С  пристани  лайнер  казался
мертвым кашалотом.
     - Вы появились и  начали  совать  нам палки  в колеса.  Пытались  найти
выживших, пытались обнаружить место катастрофы. Стоило  Икасе услышать  хотя
бы  намек  на  это  место, как он пригнал  бы  сюда весь свой военный  флот,
обшарил океан,  и  никто  никогда  не  увидел  бы  этих дырок  от пуль. Ваша
депортация  - наших  рук дело. - Он повернул  голову, украшенную  шрамом,  и
посмотрел на Рейнера. - Как вы умудрились ускользнуть?
     - Спрыгнул с самолета.
     - Что?
     - Еще на земле.
     - Себе на беду.
     Лайнер развернули боком, параллельно плавучей эстакаде, готовой принять
его. Возле человека, ловившего швартов, стоял вооруженный полицейский.
     -  Мы не знали, как  трудно вас убить, мистер Рейнер. Говорят, в мирное
время англичане очень  сговорчивые люди. И очень  прохладные в любви.  -  Он
вновь отвернулся от стены пристани; лайнер был совсем близко.
     - Я рад, что вы выжили. Иначе она бы умерла с горя.
     На берегу выстроилась бригада грузчиков; заработали компрессоры.  Нужно
было  накачать  воздухом  поплавки,  которые  подвели  под   самолет,  чтобы
обеспечить  ему  плавучесть. Инспектора  Министерства  авиации  вылетели  из
Лондона еще вчера вечером.
     На  Авениде-дель-Мар  зажглись фонари. Рыбаки приходили  и  уходили, но
Луиса Пуйо среди них не было.
     Надо идти. Он  ничего  не значит ни для  Пуйо,  ни  для кого-нибудь  из
местных,  а  они  ничего  не  значат  для  него.  Пассажир  самолета  должен
путешествовать налегке; в его багаже нет места для воспоминаний. Он вышел из
бара,  миновал  длинную серую тень, покачивавшуюся у набережной, и по  узкой
улочке поднялся на Авениду.
     На  востоке  вздымалась темная громада вулкана с огнедышащих  кратером.
Катачунга. Наконец-то он вспомнил значение  этого слова.  Гора  с  пламенной
вершиной.





     [*] coup d'tat (фр.) - государственный переворот.

     [*] Увы мне! (исп.)

     [*] Фатом, или морская сажень - мера глубины, равная 6 футам, или 1,83 м.

     [*] Начинающего матадора (исп.).

     [*] Неплохо. Но прошу говорить помедленнее. - Хорошо. Слушайте меня (фр.).

     [*] Блинчики с мясом, распространенные в странах Латинской Америки.

     [*] Рад вас видеть (фр.).

     [*] Изгонять, исключать (фр.).

     [*] Как? (фр.)

     [*] Сожалею(фр.).

     [*] Не должны нарушить свое слово (фр.)

     [*] Послушайте (фр.).

     [*]  Лайми  (амер.) - жаргонное наименование американских военных моряков,
позднее распространившееся на всех англичан.

     [*] Трамонтана - "загорный ветер"  (холодный  северный  и северо-восточный
ветер с гор, особ. в Италии и Северной Испании)

     [*]  Левантинец - житель одной  из стран западного побережья  Средиземного
моря, Ближнего Востока.

     [*] Tom, guapo... tom... (исп.) - Пей, красавица... пей.

     [*] Tom, perrito... (исп.) - Пей, собачка...

     [*] Que hay (исп.) - Что случилось?

     [*] Tiene Usted uno mensaje para  Senor French? -  У  вас  нет записки для
сеньора француза?

     [*] Воды, сеньора... свежей воды... немного свежей воды, прошу вас.

     [*] Бедный парень... бедный, бедный.

     [*] Мой мальчик.

     [*] Мать.

     [*] Середина пути (фр.)

     [*] Полностью, на сто процентов (фр.)

     [*] Эсмеральдас - провинция и порт в Эквадоре.

     [*] Теперь я чиста. Я чиста (фр.).

     2 Как? (фр.)

     3 Пройдохи (английский сленг).

     4 Как у чернорубашечника (фр.).

     [*] Идемте (фр.).

     [*]  Фрэнсис Дрейк  (1540-96)  -  английский  мореплаватель,  вице-адмирал
(1588),  руководитель пиратских экспедиций в  Вест-Индию. Портсмут - город и
порт  в  Великобритании,  у  пролива  Ла-Манш,   главная   база  британского
военно-морского флота.

     [*] Министерство иностранных дел Великобритании.

     [*]  - Эй, малый... Рафаэль! - Что случилось? - Смотри...  смотри,  малый!
Одеяло... (исп.).

     [*] Я тебя безумно люблю (фр.).

     [*] Город в Нидерландах, административный центр провинции Гелдерланд. Порт
в низовьях Рейна.

     [*] Пойдем... скорее! (исп.).

     [*] Пойдем со мной... все уже кончилось... (фр.).










Last-modified: Fri, 15 Jan 2010 11:42:33 GMT