хорошего... А я роду богатого... А мой батька -- ясен месяц... Моя матка -- красное солнце... Женская природа Солнца легко прослеживается и в сказочном образе Царь-девицы. Она -- всесильная солнечная дева (в сказке Ершова "Конек-горбунок" она -- сестра Солнца); живет за морем-океаном или огненной рекой; владеет чудесным дворцом, из окон которого видна вся Вселенная; от ее взоров нельзя спрятаться ни в облаках, ни на суше, ни под водой. Другое ее имя -- Царевна Солнце. По старым русским представлениям Солнце (Солонь) находится в брачных отношениях с Месяцем. Если в сказках и песнях говорится: звезды -- дети, Солнце (мать) и Месяц (отец), то в более общем плане это означает: звезды возникли из световой стихии, олицетворением которой выступали самые яркие (светлые) небесные объекты -- Солнце и Месяц. Один из вариантов произнесения (и написания) древнего слова "солонь" -- "солунь". Высказывалось интересное соображение, что здесь объединены два брачующихся Божества: Солнце + Луна (Со + лунь) = Солунь. Звезды -- дети, рожденные от этого брака. Стойкие дохристианские представления о космических семейных узах не в силах были искоренить никакие последующие религиозные доминанты. Через обрядовую поэзию, святочные песни, бесхитростные на первый взгляд стишки неискоренимое языческое миросозерцание дожило до наших дней в форме колядок: Что светел-то месяц -- А и наш-то он. Как и красно солнце -- Хозяюшка его. Как и часты звезды -- Его детушки... Древний брачный символ двух светил Солнца и Месяца -- пронизал века и тысячелетия и поныне живет в русском декоративном искусстве. Семейно-генетическая связь между людьми и небесными светилами прослеживается в русском фольклоре в обратном направлении. В записанной И.А.Худяковым в Нижегородской губернии сказке Луна и Звезды выступают как дети, их похищают Духи-Вихрии и уносят на небо в серебряный и золотой дворцы, откуда их освобождает брат Иван-царевич с помощью Царь-девицы, олицетворявшей Солнце, и 12-главого Змея. Интересно, что это одна из немногих (если не единственная) русских сказок, где Змей выступает в качестве положительного персонажа -- не как злобный антагонист главного героя, а как его помощник, хотя в мифологической традиции в целом змей (дракон) обычно наделяется чертами мудрости и в конечном счете восходит к творяще-упорядочивающему космическому началу. Память о древнейшем солярном культе, восходящем к гиперборейским временам, прочно запечатлелась в ритуале русского северного хоровода (впрочем, не только русского и не только северного). Закодированная солнечная символика и мантрика оказалась столь живучей и неуязвимой по той простой причине, что ее как-то упустили из виду многочисленные религиозные, идеологические и политические конкуренты, покушавшиеся прежде всего на вербальные (словесные) формы народного мировоззрения (без особого успеха, правда) да материальные воплощения древних культов. Вот почему и поныне, как много тысячелетий тому назад, на Русском Севере водят все те же архаичные хороводы, главный смысл которых -- бессознательно выразить свое почтение к языческому Богу Солнца -- Коле. Вот как выглядит этот древний ритуал в современном исполнении в Мезенском крае близ Белого моря. Две девушки -- хозяйки праздника -- ставят остальных девушек в ряд друг за другом и связывают их платками. Впереди ставятся запевалы, которых иногда приглашают из других деревень. Затем девушки обходят кругом всю деревню, обязательно по движению Солнца. Запевалы поют три строго определенные "круговые" песни, исполнявшиеся только раз в году, в этот праздник; остальные девушки идут молча и только красуются. После "круга" начинается всеобщее исполнение игровых хороводных и плясовых песен93. От имени Колы-Солнца произведено и русское слово "колокол". Это священное рукотворное ритуальное изделие испокон веков известно среди народов Евразии. Сохранились доподлинные свидетельства арабских авторов об использовании славяно-руссами колоколов задолго до принятия ими христианства. Так, Аль-Масуди в своих "Золотых лугах" сообщает о славянах-солнцепоклонниках: "Они имеют многие города, также церкви, где навешивают колокола, в которые ударяют молотком"94. Жаль только, что арабский географ не говорит, что это были за церкви (и в честь какого Бога звонили там колокола). Употребленное здесь в переводе слово "церковь" абсолютно неясного происхождения. Этимологи пытались объяснить его, опираясь на греческую лексику, -- успехом это не увенчалось. Между тем в русском слове "церковь" -- "-овь" -- явное окончание (ср.: "кровь", морковь, "свекровь" и др.). В таком случае "церк" -- всем хорошо известный "цирк", то есть "круг" (с чередующимися "и" и "е"). И сразу все становится на свои места: понятие "церковь" дохристианского происхождения и первоначально означало "округлый храм", "круговое капище". Раскрытые археологами древнеславянские святилища как раз и представляют собой такие огороженные по кругу сооружения -- цирки (рис. 141). Кроме того, напомним: античные источники сообщают о существовании в Гиперборее сферических (!?) храмов. Наконец, нельзя еще раз не напомнить, что славяно-русские святилища-цирки (церкви) в проекции сверху представляют собой огромный солярный знак или и изоморфны египетскому и древнекитайскому иероглифам, обозначающим "Солнце". В народном космическом мировоззрении древнее имя Колы было перенесено на другие космические объекты и Вселенную в целом. Так, в переводе XV века [Псевдо] Дионисия Ареопагита космическая небесная сфера именуется: "огньственная и боговидная Кола". С незапамятных времен именем Колы прозывалось в народе созвездие Большой Медведицы (другие тотемные названия -- Медведь и Лось), а также самый главный и ярчайший компонент Малого Ковша -- Полярная звезда. Именно к привычным народным названиям звездного неба прибегает Афанасий Никитин, обнаруживший в далекой Индии иное расположение знакомых созвездий: "Во Индеи же бесерменской, в великом Бедере смотрил есми на Великую ночь на Великий же День: Волосыни да Кола в зорю вошли, а Лось головою стоит на востоке" (текст приводится по "Русской хрестоматии" Федора Буслаева). Всеобъемлющее космическое содержание понятия Колы естественным образом обусловлено его первоначальными значениями: "колесо", "воз", "телега", "колесница" и связанными с ними Космическим Быком (Коровой) и Космическим Конем (о чем речь пойдет ниже). Кроме того, понятие Колы всегда обозначало также "круг" и "круговорот" и в этом смысле символизировало необратимое течение времени, замкнутые циклы природных явлений, смену времен года и человеческих поколений, циклическую повторяемость в жизни людей95. Вселенская закодированность природных циклов наложила неизбежный отпечаток на всю круговую символику и, в частности, на обрядовые венки, неотделимые от истории мировой культуры, любых эпох и народов. В венках из цветов, трав листьев и веток естественным образом соединилась символика вечного возвращения растительной жизни и небесно-космического круговорота, тайна жизни и тайна смерти. Магические функции венков чрезвычайно разнообразны: величальная (увенчание головы победителя или надевание цветочной гирлянды на шею); дожиночная, связанная с завершением сбора урожая; свадебная (откуда возникло само понятие "венчание"); погребальная (похоронные венки, надеваемые на усопшего или возлагаемые на могилу) и т.д. Магический смысл имеет уже сама форма венков -- круг, тор, колесо, что полностью соответствует магической семантике Солнечного Коло и распространяется на другие круглые предметы с отверстием посередине: кольца, обручи, звенья цепи, навершие ключей, выпечку -- калачи, бублики, баранки и т.п. С оберегательными свойствами круга связано множество древних ритуалов: очерчивание кругом как защита от невзгод и несчастий, доение или процеживание молока сквозь венок, а также пролазание, протаскание, наблюдение, переливание, умывание, еда и питье -- и все через венок. Вера славян в волшебную силу венка наглядно проявляется в их полифункциональном использовании в архаических празднествах -- святочных, масленичных, троицких, купальских. Так, купальские венки -- неотъемлемый атрибут языческих игрищ. Сплетенные венки, в том числе -- из дубовых или кленовых листьев -- надевали на голову; на заключительном этапе обряда их чаще всего уничтожали: сжигали на костре, бросали в воду, в колодец, забрасывали на дерево, относили на кладбище. Часть венков сохраняли, используя затем для лечения, защиты полей от градобития, относили в огороды против вредителей. Повсеместно практиковалось гадание по венкам: их бросали в реку и по движению в воде пытались узнать судьбу; оставляли на сутки во дворе, примечая, чей венок завянет (тому грозит несчастье); подкладывали на ночь под подушку, чтобы увидеть вещий сон. Купальские венки, как и троицкие, использовались для защиты дома, скота, посадок: их вешали над дверями, клали на грядки, надевали на рога коровам "против ведьм" и т.д. и т.п.96. Архетип Космического древа, олицетворяющего вечно возрождающуюся потенцию Вселенной, столь же древен, как и образ Космического колеса. Но если последнее только фиксирует повторяемость и цикличность вселенских событий, то растение раскрывает их во всем многоцветии и развитии. Колесо лишь монотонно вертится или катится, дерево же появляется из семени, растет, обретает сложную и постоянно меняющуюся структуру (корни, ствол, ветви, листва, плоды) и наконец умирает, оставляя после себя потомство. Древо -- зримый символ развития, чья древность доказывается степенью распространенности на всех континентах Старого и Нового Света (рис. 142, 143) (в отличие от последующих эпох, связанных с образами Космической коровы и Космического коня, о которых индейцам обеих Америк ничего не известно, поскольку они переселились в Новый Свет задолго до начала одомашнивания лошадей и крупного рогатого скота, а бизон, как известно, одомашнен не был). Заведомо неполная схема разделения начальных этапов развития общества по векам: Каменный, Бронзовый, Железный (а также легендарные -- Золотой, Серебряный, Медный), вне всякого сомнения, должна быть дополнена и "Деревянным" ("Дендрическим") веком. К сожалению, дерево -- материал недолговечный, поэтому вещественных памятников от той далекой эпохи сохранилось мало. Нетленными оказались лишь духовные памятники, закрепленные в памяти народа в форме кодированных текстов, передаваемые от поколения к поколению. Среди них и мифологема Космического древа. По древнетибетским мифологическим представлениям, известным как добуддистская "религия бон", изначально в мире существовали одни только деревья и не было животных. Символ всего живого -- Космическое древо -- прорастало сквозь три главных мира -- царство Богов, земную область людей и нижний мир духов, -- соединяя Вселенную в неразрывное целое97. Здесь налицо абсолютизация своего рода дендрической картины мира, которая, надо полагать, соответствовала определенной стадии развития человеческого общества. Образ Мирового (Космического) древа проходит через историю всех древних цивилизаций -- древнеиндийской, древнекитайской, древнеегипетской, шумеро-аккадской, ассиро-вавилонской, хеттской, древнееврейской, древнеиранской, ацтекской, инкской. Этот же символ сопровождает верования и миропредставления многих оседлых и кочевых народностей Евразии, островитян Полинезии, Индонезии, индейцев обеих Америк и некоторых аборигенов Африки. В русском космическом миросозерцании древо жизни трансформировалось в фольклорный образ дуба, растущего на острове Буяне (символе Гипербореи) посреди Океана-моря. "На Море-Океане, на Острове Буяне стоит дуб зеленый (вариант: ни наг, ни одет)... -- таков зачин многих русских заговоров и сказок. Практически у каждого народа имеется изображение Мирового древа, или Древа жизни (что в нашей интерпретации одно и то же). Богатейший иллюстративный материал -- почти тридцать рисунков и фотографий, заимствованных из культурного наследия разных эпох и цивилизаций всех континентов земли, дается в энциклопедии "Мифы народов мира" (статьи "Древо мировое", "Древо жизни", "Древо познания"). Одним из самых ранних изображений Мирового древа на территории нашей Родины, относящимся еще к эпохе Гипербореи, является, пожалуй, один из петроглифов Онежского озера. Рисунок объединяет сразу два космических сюжета: миротворящую птицу (гуся или лебедя) и жизнедарящее древо. Этот лебедь, сидящий на древе, и его глубочайший вселенский смысл могли бы вполне стать символом древнего космизма, предшествовавшего философско-научному. Есть свои изобразительные традиции и у русского народа. Древо жизни (Мировое древо) -- излюбленная тема русских вышивальщиц, которые знать не знали об истинном содержании замысловатого узора. Но передаваемый от поколения к поколению незыблемый мифологический код позволяет расшифровать сложный орнамент, объединяющий Жизнь, олицетворяемую самим древом, и Космос, представленный многочисленными и разнообразными солярно-астральными знаками. Истинное назначение символа мирового древа раскрывается в "Слове о полку Игореве", где поминается вещий Боян, который "растекался мыслью по древу". Хотя существуют десятки разнообразных интерпретаций данного образа, -- истина, по-видимому, все же заключается в буквальном толковании "растекания мысли по древу", если принять, что символ древа -- опорный образ мысли, помогающий сказителю или прорицателю воссоздать закодированный скрытый смысл. Точно так же сибирский шаман, у которого мировое дерево рисуется на длиннополом костюме, сшитом из шкур (а эпитет Бояна -- вещий, то есть "ведающий, владеющий тайным, колдовским знанием", напрямую сближает его с древними языческими жрецами и шаманами), впадал в экстаз, сообщает загипнотизированным слушателям о своем путешествии (полете) по стволу и ветвям древа в скрытые, недоступные непосредственному созерцанию миры (рис. 144). Собирательный образ Космического древа в представлении всех славянских народов рисует древнее предание, сохранившееся среди южных славян. Вот оно: "Ось мира есть святое дерево -- ясень. Его высокая вершина превышает горные вершины и шесть небес и поднимается до седьмого неба, по которым в своих светлых палатах пребывает верховный Бог Сварун [Сварог. -- В.Д.]. Насколько вершина ясеня, дерева мира, высока, настолько корень его глубок; корни его простираются по всему подземному царству Чернобога. Корень его четверолапый: один корень идет на юг, второй -- на восток, третий тянется к северу, четвертый -- к западу. Под ясенем простирается земля. Мелкие сережки в его ветвях -- солнце, месяц и звезды. Так ясень связывает подземное царство, землю и небо. Из-под дерева мира бьет ключ чистой, живой воды, которая оздоровляет и воскрешает из мертвых. У ключа сидят три предсказительницы, верные прислужницы. Одна знает, что было, другая -- что будет, а третья -- то, что есть. Они решают, чему быть. Больше того -- определяют всякому его судьбу: хорошую или плохую. Так они, обещая и жизнь и смерть, трудятся над возникновением жизни"98. В поэтической форме космический смысл, закодированный в мифологеме Мирового древа, проникновенно раскрыл Вячеслав Иванов: Так Древо тайное растет душой одной Из влажной Вечности глубокой, Одетое миров всечувственной весной, Вселенской листвой звездноокой: Се Древо Жизни так цветет душой одной. Но еще Гоголь в "Вечерах на хуторе близ Диканьки" напоминал: "Есть где-то, в какой-то далекой земле, такое дерево, которое шумит вершиною в самом небе, и Бог сходит по нем на землю ночью перед светлым праздником..." Здесь Мировое древо представлено как космическая дорога Богов. Множество подобных легенд собрано и опубликовано А.Н.Афанасьевым во 2-м томе "Поэтических воззрений славян на природу" -- от устных сказаний до письменных апокрифов. В апокрифической беседе Панагиота с Фрязином Азимитом (по рукописи XVI века) космическое мировое древо описано следующим образом: "А посреди рая древо животное, еже есть божество, и приближается верх того древа до небес. Древо то златовидно в огненной красоте; оно покрывает ветвями весь рай, имеет же листья от всех дерев и плоды тоже; исходит от него сладкое благоуханье, а от корня его текут млеком и медом 12 источников". Молочный источник (река) около огненного златовидного древа, достигающего небес, -- это смутный намек на Млечный путь -- звездный Стержень видимого Космоса -- и одновременно воспоминание о Стране Блаженных -- Гиперборее. По убеждению представителей европейской мифологической школы в фольклористике, к которой принадлежал Афанасьев, -- мировое древо вообще является символом небесно-космической иерархии мира. Оно повернуто кроной к земле, а ствол и корни уходят в неоглядные дали Вселенной (рис. 145). Видимая вершина, с точки зрения мифологов, -- это доступные земному наблюдателю тучи и облака. Мнение достаточно распространенное, в XIX веке оно доминировало. Но традиции подобных взглядов уходят в самые глубины народного миросозерцания. Один из самых известных и древнейших русских заговоров гласит: "На море на Океане, на острове на Кургане стоит белая береза, вниз ветвями, вверх кореньями". Имеется значительный соблазн интерпретировать причудливый образ представленным из Космоса. Сверху с точки зрения космонавта (тем более неземлянина) деревья представляются перевернутыми: ближе к наблюдателю находятся ветви и крона, дальше -- корни; отсюда образ -- корнями вверх (хотя верх и низ с космической точки зрения -- понятия сугубо относительные). В действительности же смысловая нагрузка, закодированная в символе мирового древа, является совершенно иной. Мировое древо служит обозначением космического жизненного процесса, направленного из прошлого через настоящее в будущее. Корни такого древа -- в прошлом, а крона в настоящем; вот почему из быстротечного "теперь" оно представляется растущим вверх (на самом деле -- уходящим вглубь). Следовательно, мировое древо -- код для обозначения временных процессов, суть которых невозможно выразить на языке Евклидовой геометрии; сам же трехмерный (объемный) или двухмерный (изобразительный) образ мирового древа -- символ, опорный образ мысли, помогающий человеку проникнуть в суть и в глубь объективной реальности. В наибольшей степени это относится к явлениям жизни, которые и не обрисовать иначе, как в форме пространственно-плоскостного (или объемного) образа. Потому-то оно и именуется древом жизни. Устойчивый этот образ, проходящий через историю всех эпох и миросозерцания всех народов, получал и философскую интерпретацию. В частности, неоплатонистская концепция эманации [истечения] однозначно связывает явление активности жизни и понятие первожизни с образом древа. "...[Представляй себе] жизнь огромного древа, обнимающего собою все, в то время как начало его пребывает везде неизменным и нерассеянным по всему [древу] и как бы расположенным в корне. Это начало, стало быть, с одной стороны, дает древу всеобъемлющую многообразную жизнь, с другой же стороны, остается самим собой, будучи не многообразным, а началом многообразия [жизни]"99. Вообще же понятие эманации для славяно-русского мировоззрения не является инородным заимствованием. Напротив, эманация представляет собой коренной принцип древнейшей славянской религии. Это особо подчеркивалось еще Н.И.Костомаровым в ранней его работе "Славянская мифология"100, не потерявшей, впрочем, своей историко-методологической актуальности и по сей день. Представить эманацию наглядно чрезвычайно трудно, поскольку органы чувств фиксируют не сам процесс, а лишь некоторые его результаты. Однако в сознании имеются механизмы для воссоздания интегративных схем мирового эманационно-жизненных явлений, так как человек сам есть феномен и венец жизни. Делается это, как правило, с помощью устойчивых и закодированных образов, вроде древа жизни. Но имеется еще один канал, хорошо знакомый и доступный каждому, позволяющий непосредственно соприкоснуться с процессами, по сути своей являющимися эманационными. Это -- музыка, музыкальная гармония, музыкальный лад. Даже если взять простейшую мелодию, то последовательное соединение во времени различных звуков дает картину гармонического явления, проистекающего из глубины души (при творении музыкального произведения или мысленном его воспроизведении), голоса, музыкального инструмента или их совокупности (оркестра). При этом речь не идет о процессах чисто физических (звуковые колебания в виде упругих волн) или физиологических (работа голосовых связок в сочетании с дыханием). Никакими колебаниями молекул (или атомов), физическим описанием движения звуковой волны невозможно раскрыть (или воссоздать) сущность музыкальной гармонии, ее восприятие в форме целостного музыкального образа или творческого акта, приведшего к его созданию. Все это возникает на иных природно-духовных уровнях, соединяется на иных невещественных принципах и прорывается в обыденный мир по неизвестным современной науке каналам. В песне данный процесс соединен со словом. Да и само слово имеет то же космическое происхождение, что и музыка. Древние мыслители Запада и Востока учили о космической сущности музыки и ее влиянии на структуру Космоса. Стройная и последовательная теория о космической природе музыки существовала в Древнем Китае. В известном памятнике "Люйши чунцю" (III в. до н.э.) говорится о космогоническом процессе, порождающем первозвук, который возникает при образовании неба и земли, возникновении Космоса из Хаоса. При этом звук, или звуки, рождающиеся в самый момент космогенеза, а затем сопутствующие каждому новому циклу космического времени, гармоничны с момента своего зарождения, образуя мелодию и музыку. Телом же музыки является космический эфир101. О музыкальной гармонии небесно-космических сфер учили пифагорейцы и средневековые чернокнижники. Величайший русский композитор конца XIX -- начала ХХ веков Александр Николаевич Скрябин (1872 -- 1915) считал, что музыка пронизана космическим звучанием и что посредством музыки человек способен проникнуть в глубочайшие тайники Космоса. Это подтверждается и данными современной науки, согласно которым любые музыкальные инструменты являются голографическими воспроизводящими устройствами и через их посредство воспроизводится как общая голограмма Вселенной, так и ее отдельные голографические матрицы102. Другими словами, музыка напрямую связывает слушателей с Космосом и его гармонией. Сказанное относится к сущности и ритмике танца. Известный английский физиолог и исследователь искусства Х.Эллис трактовал танец как часть космического целого и проявление общей гармонии Вселенной: "Мы совершенно правы, когда рассматриваем не только жизнь, но и всю Вселенную как танец". Танец, по Эллису, "это внутреннее и совершенно определенное проявление общего ритма, того самого общего ритма, которому подчиняется не только жизнь, но и вся Вселенная, если, конечно, можно позволить себе так именовать сумму тех космических влияний, которые доходят до нас из Вселенной"103. К этому необходимо добавить, что всякий танец сопровождается мощным выделением энергии, и эти групповые или индивидуальные энергетические "всплески" напрямую корреспондируются с энергоинформационным полем Вселенной. Итак, Космос и Жизнь нераздельны. А потому нераздельны жизнь и музыка, жизнь и песня. Когда говорят: душа или сердце поет, -- подразумевается, что в этом песнопении проступают черты космической гармонии. Само понятие "музыкальный лад" несет космический отпечаток, ибо в русском языке и в древнерусском понимании понятия "лад" и "космос" тождественные. Тождественность Жизни и Космоса символизирует мировое древо. Следовательно, оно же символизирует неразрывность триады-кода "космос-жизнь-песня (музыка)". Недаром говорят: русская душа -- как русская песня. Русская душа космична потому, что космична русская песня. И наоборот: русская песня космична потому, что космична русская душа. Поклонение деревьям в далеком прошлом также было неотделимо от народной музыки, песнопений и обрядовых танцев. Отголоски некоторых из стародавних традиций сохранились и поныне: они живут, например, в украшении елок (изредка -- и иных деревьев) на Рождество и Новый год. Обычай украшать деревья и приносить им жертвы уходит своими корнями в доарийское прошлое и существовал у многих народов разных континентов. Древние руссы, например, поклонялись дубам, обвешивали их стрелами, кусочками хлеба и мяса. По свидетельству византийского императора Константина Багрянородного, на острове Хортица у днепровских порогов рос один из таких священных дубов -- объект обязательного поклонения для русских, спускавшихся вниз по Днепру. Здесь, помимо даров, приносили в жертву живых петухов104. Известно также, что петух как провозвестник Солнца нередко само это дневное светило и олицетворял. Такое сугубо языческое представление сохранялось на протяжении многих тысячелетий и просочилось даже в христианскую литературу. В определенной мере об этом свидетельствует соловецкий апокриф XIV века "О всей твари", где поминается космическо-солнечный кур (петух) с головой до небес: "Есть кур, ему же глава до небеси, море до колена. Егда же солнце омывается в Кияне, тогда же Акиян всколебается и начнут волны кура бить по перью, -- он же <...> речет кукареку"105. Вообще же петух -- тотемно-магическая птица и несет двойную нагрузку -- положительную и отрицательную. С одной стороны, его крик прогоняет нечистую силу и вредоносные ночные призраки; с другой стороны, петух сам может навлечь беду, если не соблюсти некоторые обязательные условия (например, нельзя долго держать одного и того же петуха, его обязательно нужно через год-другой зарезать, иначе непременно случится несчастье в доме (пожар), в семье (болезнь), с хозяином (смерть) и т.д.). Священный дуб славян, кстати, сохранился до нынешних времен и является мемориальным памятником историко-культурного заповедника на острове Хортица. Что касается магической триады: "дуб-петух-небо", то она закодирована в известной русской сказке о петухе и жерновках (сборник Афанасьева, No 188). Обронил старик желудь, и вырос из него мгновенно до самого неба исполинский дуб. Влез старик по волшебному дубу на небо (олицетворяющему Вселенную), походил по нему и нашел петушка (возможно, в данном конкретном случае олицетворяющем Солнце). Петушок дарит старику волшебные жеровки, способные накормить кого угодно, а затем спасает их от похитителя. Сам петушок тоже волшебный: он и в огне не горит, и в воде не тонет. Поклонение дубам -- древнейшая индоевропейская традиция, распространенная повсеместно, где произрастали эти лесные великаны и долгожители. Из античной истории и поэзии хорошо известна священная дубрава Зевса Додонского. Додонский оракул был основан пришлыми пеласгами в Эпире на севере Балканского полуострова (почему Гомер и называет Зевса Пеласгийским), но вскоре приобрел всеэллинскую значимость106. О нем с величайшим почтением говорится в "Илиаде". Додонские жрецы предсказывали судьбу и предначертывали линию жизни по шелесту листьев священного дуба. Именно в покорности додонским прорицаниям упрекает скиталицу Ио Прометей в Эсхиловой трагедии: Там шелесом чудесные дубы Тебе вещали прямо без загадок, Что Зевсовою будешь ты женой... Кстати, память о Додоне сохранилась и в русском фольклоре и его использовал Пушкин в "Сказке о золотом петушке", наименовав так злополучного царя. В действительности царь Додон -- это более чем смутное и сильно видоизмененное воспоминание о былом владыке -- Зевсе Додонском. Но дуб -- лишь одно из священных деревьев русского народа. Своеобразным символом России выступает белая береза. С березой связан и главный весенне-летний праздник. С момента введения на Руси христианства он приурочивается к Троице (пятидесятый день после Пасхи). Последняя (седьмая) неделя после Пасхи именовалась Семиком и на нее приходились так называемые зеленые святки. Именно этот краткий период характеризуется самым богатым циклом песен, игр, хороводов, гаданий, предсказаний. Одна из самых знаменитых русских народных песен "Во поле березонька стояла" с повтором: Некому березку заломати, Некому кудряву заломати, -- относится именно к семикско-троицким хороводным песням. Их христианская номинация чисто условная. На самом деле это самый что ни на есть древнеязыческий праздник. "Березку заломати" требовалось для того, чтобы сломать (иногда ломалась только макушка) и принести в дом, украсить его снаружи и внутри. Или чтобы поставить на видном месте и украсить лентами, бусами, платками. Или походить с ней по улице. Устраивалась и трапеза, главным блюдом была яичница, она символизировала в неосознаваемой форме древние забытые представления о Космическом яйце и Солнце, которое символизировал желток. Гораздо чаще березку украшали прямо в лесу. И там же одновременно завивали и развивали ее ветви (откуда один из припевов "Дубинушки": "Разовьем мы березу, разовьем мы кудряву"). Девушки плели венки и гадали о будущем. С утра до ночи водились женские хороводы. Праздник был исключительно женский, уходящий своими корнями в матриархальную старину; мужчины к нему и близко не подпускались, лишь позднее нравы несколько смягчились. Праздновалось само таинство жизни, носителем которого являлась женщина. И березка символизировала это таинство, выступая как подлинное Древо жизни. Пик неформальных семикско-троицких празднеств приходился на Духов день. Вопреки общеизвестным религиозным истолкованиям, именно в этот день до предела обнажалась подлинная подоплека древних языческих обрядов и их ярко выраженная сексуально-оргиастическая сущность. До недавнего времени истинный смысл троицкой обрядности был известен ограниченному кругу людей: непосредственным участникам, наблюдателям и этнографам-фольклористам. Последние, однако, не могли опубликовать собранные сведения из-за их откровенной "срамоты". Лишь в самое последнее время в печати стали появляться тексты языческого происхождения, записанные в Смоленской, Калужской и других областях107. Срамные троицкие песни, исполняемые исключительно женщинами, носили вызывающе похабный характер и сопровождались плясками со столь же выразительной жестикуляцией. О матриархальных пережитках свидетельствует также и непременное изготовление чучела бабы с подчеркнуто большими грудями. Оно делалось из двух березок, обряжалось в платье, украшалось лентами и в долгом шествии с песнями и танцами относилось к реке, раздевалось и топилось. Это языческое шествие с трясучкой и ловлей мужчин (!) во многом напоминает аналогичные ритуальные действия, устраиваемые во время античных дионисий и вакханалий. В синтетическом образе греко-римского Диониса-Вакха -- Бога вина и веселья -- отчетливо прослеживается и дендрическая (древесная) сущность этого общеиндоевропейского культа. Сохранились многочисленные и подробнейшие свидетельства о разнузданных народных празднествах в его честь. Несмотря на более чем прохладное отношение со стороны официальных властей и жречества, дионисии и вакханалии были чрезвычайно популярны и живучи в среде широких масс. Традиции прадионисийской культуры с непременными элементами карнавальности сформировались задолго до появления прапредков эллинов и италийцев в Средиземноморье и до последнего времени обнаруживались и в славяно-русских обычаях. Дионис -- один из самых поздних Олимпийских Богов. К сонму небожителей он был приписан едва ли не самым последним и с трудом вписался в сложившуюся структуру религиозных верований. По версии позднейших мифографов, рождение Диониса -- случай из ряда вон выходящий. Неистощимая на изощренную месть ревнивая Гера решила извести Семелуочередную пассию любвеобильного Зевса -- и надоумила доверчивую фиванскую царевну попросить владыку Олимпа явиться перед ней во всем своем божественном величии. Зевс предстал перед возлюбленной, которая была уже на шестом месяце беременности, в клубке сверкающих молний и вмиг испепелил ее. Недоношенного ребенка владыка Олимпа успел выхватить из пламени и зашить к себе в бедро. Через три месяца родился здоровый сын -- будущий Бог Дионис. Между тем к моменту складывания Олимпийской религии и ее временного торжества культ Диониса был уже чрезвычайно распространен в Малой Азии да и по всему Европейскому континенту. Правда, имя у Бога было иное: "иноименный Пра-Дионис", как нарек его Вячеслав Иванов во всемирно известной монографии, посвященной данной проблеме. Что же отличает индоевропейского Пра-Диониса от эллинистического Вакха? Дионис-Вакх -- классическое Божество, связанное с вином и виноградом как главным продуктом виноделия. Однако виноград произрастает исключительно в теплолюбивых странах. В северных же регионах в культ был возведен его дендрический коррелят -- плющ. Судя по всему, в символике прадионисийства и дионисийства плющ появился гораздо ранее виноградной лозы. Им обвит священный посох Диониса, увенчанный сосновой (или еловой) шишкой и именуемый тирсом (рис. 146). Тирс в отдельности также являлся объектом поклонения и символизировал стилизованный возбужденный фаллос. В Древней Греции повсеместно распространено было примитивное изображение Диониса Дендрита в виде фаллоподобного деревянного столба -- символа плодородия. В русском фольклоре память об этом обычае сохранилась в известной присказке-докуке: "Жил-был царь, -- у царя был двор, -- на дворе был кол, -- на колу мочало... Не начать ли сказку сначала?" Старожилы глухих уголков северного края свидетельствуют, что у местных охотников, промышляющих вдали от посторонних глаз, и по сей день сохранился обычай ставить где-нибудь на лесной заминке деревянный столб -- олицетворение тайных плодородных сил, способствующих удачной охоте. Дионис, как и Гермес, -- итифаллическое Божество ("итифаллический" означает "относящийся к прямостоящему фаллосу"). Только Гермес выражал возбужденный фаллос в камне (гермы и менгиры), а Дионис -- в древовидном посохе (тирс и обтесанный кол посреди двора). Можно предположить, что в архаическую эпоху древней истории каменная и деревянная атрибутика соответствовала различным родоплеменным и общинным тотемам. Впоследствии каменная и деревянная специфика тотемических культов сошла на "нет", в ряде случаев произошло слияние одних и тех же функций, в частности -- Гермеса и Диониса. Так, на острове Делос сохранились остатки храмового комплекса в честь Диониса-Итифаллического. Изваяние -- чисто символическое -- в виде гигантского фаллоса, водруженного на отесанный постамент, на котором сохранился еще и рельеф в виде птицы с фаллоподобной головой108. Скульптура сильно повреждена: все относящееся к фаллическому культу было безжалостно уничтожено как несовместимое с идеологиями новых религий -- христианства и ислама -- по мере их победоносного распространения в Средиземноморье, Западной, Восточной и Северной Европе, на Ближнем Востоке и во всем мире. Характернейшая отличительная черта дионисийского культа -- необузданные оргии с бесконтрольно-сексуальным финалом (на Руси это именовалось "свальный грех"). Кроме того, в античной Греции, Риме и подвластных им странах дионисии и вакханалии сопровождались неумеренным винопитием. Сверх того, особенно там, где виноград не произрастает, опьянение достигалось наркотическим путем. К наркотикам примешивался и плющ, который был возведен в ранг обожествленного растения. Он же выступал одним из основных эпитетов и даже синонимов Диониса: сказать Дионис и Плющ считалось одним и тем же. Однако воздействие снадобья, приготовленного с примесью плюща, было во много раз сильнее и опаснее, чем вина. Человек попросту безумел, терял рассудок и контроль за своими поступками, превращался в кровожадного убийцу. Шествия и радения одурманенных наркотиком толп сопровождались дикими конвульсиями и бессвязными выкриками, преследованием и растерзанием всего живого. Особенно неистовствовали женщины, прозванные менадами (буквальный перевод -- "безумствующие"). Наркотическое снадобье они вводили прямо во влагалище и превращались в сексуально необузданных фурий. Полуобнаженные, едва прикрытые звериными шкурами, увитые плющом и обвешанные задушенными змеями, со спутанными волосами и искусственными фаллосами в руках, которые впоследствии трансформировались в ритуальные свечи, -- менады с дикими воплями носились по лесам и горам, преследуя мужчин, и, насладившись с ними, разрывали их на части, пили кровь своих жертв, а также других растерзанных живьем животных. Тем самым они как бы приобщались к телу и крови самого [Пра]Диониса, который, по наиболее распространенной версии, был растерзан титанами, а куски его тела оказались разбросанными по всей земле, и лишь Зевсу удалось оживить собранные части. Кстати, активное вмешательство титанов в земную жизнь Диониса -- лишнее подтверждение глубокой древности и архаичности последнего. Античные источники отмечают многоликость Бога Диониса. По позднейшей эллинистической традиции он отождествлялся с многими другими Богами109. Но первоначально выступал мифологическим эквивалентом Солнцебога Аполлона. Как уже говорилось, по представлениям древних, существовало минимум две ипостаси Солнца -- дневная и ночная. Когда Солнце садилось за горизонт, считалось, что оно уходит под землю и превращается там в особое ночное светило. Дионис как раз и олицетворял такое ночное солнце -- в отличие от Аполлона, олицетворявшего дневное. Зимой Солнце "прячется под землей" дольше, чем летом. Потому-то именно зимой (декабрь -- январь) отмечались (малые) дионисии и вакханалии, от которых берут начало европейские новогодние карнавалы с их обязательным наряжанием деревьев. В ареале расселения славян прадионисийские и дионисийские новогодние празднества соединились с чествованием Коляды -- Космического колеса Колы с уже описанными выше ряжеными и колядованием. По аналогии с дневным и ночным Солнцем Коло (Коляда) может быть расценено как зимнее Солнце, в таком случае Ярилу можно считать весенним Солнцем, а Купалу -- летним. Любопытно, что на Русском Севере зимние святки и связанное с ними колядование именуются Виноградьем, которое входит в припев колядок. И это там-то, где никакого винограда и в помине нет! Но, может быть, он раньше здесь произрастал? Когда климат был совсем иной? А нерасчлененная гиперборейская культура сформировала культ [Пра]Диониса! Культ растительности, деревьев и "священных рощ" сохранялся в России вплоть до ХХ века, повсеместно -- на Севере, частично -- в других областях, например, в Тверском крае. Этнографами задокументировано: "священные рощи" и отдельные почитаемые деревья "не шевелили", то есть их запрещалось рубить. Другими словами, на них как память о древних тотемах распространялось "табу". Считалось, что нарушение запрета чревато многими несчастиями. В конце прошлого века близ Череповца Вологодской губернии был отмечен следующий случай. Крестьянин, который вопреки запрету начал пережигать уголь в священной роще, внезапно ослеп, что немедленно посчитали местью деревьев человеку110. Неискоренимое двоеверие русских людей выражалось также и в том, что, как правило, в "священных рощах" ставился крест, а то и часовня, где непременно развешивались полотенца с магическим орнаментом. Сюда же приносили дары: шерсть, масло, лоскутки ткани. И здесь же резали кур -- явный рудимент языческих верований и отголосок древних жертвоприношений. Впрочем, обычай этот сохранялся на протяжении всего христианского периода истории России. Еще в XIII веке анонимный автор жаловался, что "даже попове и книжницы" веруют в Перуна и Хорса, "подкладывают им требы [жертвы. -- В.Д.] и куры им режут"111. Первобытно-языческая вера в природно-жизненную силу растительности как высшее Божественное Начало по сей день сохранилась в традиционном марийском культе деревьев и празднествах, отмечаемых в священных рощах. Так, во время праздника поля по окончании посевной в дубовую рощу близ Йошкар-Олы верующие приносят жертвенные блины, творог, мед, крашеные яйца и т.п., устраивают коллективную трапезу и моления, обращенные к Солнцу. Сходные обычаи существуют и у других коренных народов России. В древности же они были распространены повсеместно. Древние германцы верили, что в каждом дереве, кусте, цветке живет особый дух растительности -- покровитель всего живого. Ритуалы и жертвоприношения, связанные с растительным миром, призваны были содействовать увеличению урожая, повышению производительности и плодоношения. М.Элиаде так суммировал некоторые общие моменты, выработанные индоевропейскими и неиндоевропейскими народами на протяжении многих тысячелетий: вера в дух деревьев выражалась в: 1) мифологической тенденции сравнивать Космос и человека с Мировым древом, 2) традиции связывать судьбу человека с жизнью дерева, 3) населении деревьев добрыми и злыми духами, 4) обычае наказывать преступников возле дерева. В процессе дальнейшей эволюции религиозных верований наблюдение за растительностью, "засыпающей" зимой и пробуждающейся весной, привело к возникновению представлений об умирающем и воскресающем Боге. Непрерывность и повторяемость жизненного процесса, неотвратимость жизни и смерти и преодоление смерти через жизнь -- все это обобщено и в символе-коде Древа жизни. Обретя его и впитав -- сознательно или бессознательно -- его содержание, человек сам как бы растворялся в данном символе, а вернее -- самом вселенском течении жизни, которое отображено в образе Мирового древа. Культ коровы и сопряженный с ним культ быка характеризует ту стадию в развитии человеческих цивилизаций, когда она перешла к высокопродуктивному (мясо и молоко) животноводству, связанному в конечном счете с оседлым образом жизни. Культ быка, возможно, предшествует культу коровы и относится к переходному периоду от промысловой стадии охоты на дикого быка (тура и зубра -- в Евразии, бизона -- в Северной Америке) к одомашниванию (при этом приручен был только строго определенный вид -- зубр и бизон так и остались дикими животными). Кроме того, Эпоха быка (коровы) непосредственно сопрягается с Эпохой колеса, так как одомашненный бык был основной тягловой силой в растянувшейся на века и тысячелетия миграции индоарийских, семито-хамитских и других народов. А впоследствии он стал (наряду с конем) одной из главных тягловых сил при пахоте (что относится уже к более поздней стадии развитого земледелия). В эпоху первобытного переселения протоэтносов колесо как средство передвижения соперничало с полозьями. В условиях северных и средних широт Евразии это соперничество сменилось устойчивым балансом: летом использовался воз (телега) с колесами, зимой -- сани с полозьями. (В раннюю историческую эпоху сани использовались и зимой, и летом, а приоритет саней перед колесными средствами передвижения зафиксирован в некоторых древних похоронных обрядах.) Что касается индоевропейской миграции, то своими успехами она обязана главным образом колесу. Мобильные орды индоариев, погруженные со всем скарбом на возы с впряженными быками, представляли несокрушимую силу для слабо защищенных аборигенов. Возы выстраивались в линию, быки опаивались возбуждающим напитком (предположительно из мухоморов), и эта лавина, сметая все на своем пути, устремлялась вперед. По крайней мере так арии завоевывали Индостан, сокрушив предшествующую оседлую цивилизацию. Случалось в критические минуты, что к бычьим хвостам привязывали паклю, поджигали и выпускали обезумевших и разъяренных животных на врага. Эта древнеарийская тактика, основанная на использовании быков в наступлении и обороне (когда защитная линия по окружности составлялась из возов), практиковалась очень долгое время: ее использовали табориты во время Гуситских войн, запорожские и другие казаки. Культ быка и его атрибута в виде черепов, масок и изображений уходит в самую глубину веков. Глиняная модель храма, украшенная бычьими рогами, найдена при раскопках поселения Трипольской культуры на реке Рось (IV тысячелетие до н.э.). В Туве на скалах Вижиктич-Хая близ поселка Кызыл-Мажалык обнаружены петроглифы Солнечных быков, все тело которых испещрено солярными знаками112. Среди многих солярных петроглифов, обнаруженных в урочище Тамгалы близ Алма-Аты, есть изображение Солнцебога, стоящего на быке113 (рис. 147). Аналогичная атрибутика известна и в других культурах (рис. 148). Обожествление быка и коровы, обращение их в культ неизбежно означало и наделение их космическими функциями. В Древнем Двуречии, Средней Азии, Индии и Иране бык олицетворял Лунное Божество. В древнегреческой мифологии Луна также символизировала быка или корову. В первую очередь это объясняется тем, что лунный серп по своей естественной форме более всего напоминает коровьи (или бычьи) рога. Именно поэтому эллинская Богиня Луны -- Селена представлялась передвигающейся по небу в колеснице, запряженной коровами. Известно также изображение Селены с коровьими рогами (храм в Элиде). Этимологически русские слова "луна" и "месяц" восходят к праиндоевропейскому прошлому. Особый интерес представляет практически полное сходство этрусско-латинской номинации и символики со славянской традицией. Так, из древнеримской мифологии известна Богиня Ночного света, которая именовалась точно так же, как и в русском языке, -- Луна (по ее имени был назван также этрусский город в Лигурии). Впоследствии это архаичное Божество было вытеснено культом Дианы (римский коррелят греческой Артемиды), и к ней перешли все лунные функции прежних Богов. Однако, одержав очередную идеологическую победу, новая религия оказалась не в состоянии, как это обычно и случается, вытравить из памяти народа древнюю космическую кодировку, сохранившуюся в языке и обычаях. Практически до падения Римской империи римская знать (и, в частности, сенаторы) носила на башмаках пряжки в виде полумесяца, которые так и назывались -- lunula. Эти "лунулы" в точности соответствовали древнерусским амулетам-лунницам, просуществовавшим до первых веков христианства (рис. 149). Идентичные по внешнему виду и сходные этимологически, "лунулы" и "лунницы" различались лишь своим предназначением: первые служили пряжками, вторые -- подвесками. Но и это еще не все. Некоторые виды русских праздничных женских головных уборов -- кокошников также имеют форму лунного серпа, обращенного "рогами" вниз. "Лунарные" кокошники и по сей день продолжают жить в торжественном убранстве женщин-костромичек и владимирок -- хотя бы в ритуально-свадебных или танцевальных обрядах. Корнями же своими они уходят в праиндоевропейскую древность. Неспроста ведь силуэт уже другого -- высокого кокошника один к одному повторяет контур классических индуистских головных уборов с той лишь разницей, что в Индии, Индокитае и Индонезии ими обрамляют голову не только женщин, но и мужчин. В шумерийской интерпретации бык отождествлялся со всем небом. Аналогичную смысловую нагрузку несет египетский образ-символ Небесной коровы, олицетворявшей Вселенную (рис. 150). В древнеегипетской мифологии ее супруг -- Небесный бык Апис оказывается на втором месте, но также активно участвует в мироустройстве. Апис оплодотворяет Небесную корову, и у них рождается Золотой теленок -- Солнце. Поэтому Апис, поклонение которому было возведено в ранг государственной религии, чаще всего изображался с солнечным диском между рогов (рис. 151). Атрибутика Небесной коровы (рога) и ее сына Солнца (диск) впоследствии были перенесены в качестве непременных символов и на одну из самых популярных и почитаемых богинь древнего мира -- Исиду, которая, как правило, изображалась с коровьими рогами и солнечным диском между ними. Как уже подробно говорилось в 1-й части, мифологическим коррелятом Исиды является другая коровьерогая дева -- Ио, скитавшаяся по всей Земле от Крайнего Севера до берегов Нила, где она и нашла свое последнее прибежище и стала родоначальницей всех египтян. Небесно-космические корни обнаруживаются и в знаменитых скульптурных изображениях крылатых быков во дворцах ассирийского царя Саргона II в Дур-Шаррукине и персидского царя Ксеркса в Персеполе. В древнейших цивилизациях долины Инда культ быка был широко распространен до вторжения туда арийцев (известны изображения рогатого Бога -- так называемый Прото-Шива). Но с появлением индоарийцев в Индостане культ быка еще более усилился -- с ним связаны образы многих Богов ведийского пантеона. Античная культура -- крито-микенская, древнегреческая, древнеримская -- неотделимы от мифов и обрядов, связанных с быком. В быка превращается Зевс. В качестве жертвы быка приносили Юпитеру. У древних славян существовал точно такой же обычай: согласно Прокопию Кессарийскому (VI в. н.э.), славяне жертвовали быков Богу -- "творцу молний". Впоследствии обряд заклания приурочивался ко дню Ильи-пророка, который, как известно, просто заменил вытесненного Бога-громовержца Перуна. Архетипы космических быка и коровы закодированы и в образах русского фольклора. Архаичные верования отложились и сохранились в известной русской сказке об Иване Быковиче (No 137 по сборнику А.Н.Афанасьева) -- волшебном герое, обладавшем даром оборотничества и контактировавшем с традиционными персонажами русской мифологии (Чудо-юдо многоглавое, Баба-яга, безымянное чудовище, наподобие Вия, которому веки вилами поднимают). Космическая символика закодирована в некоторых солярно-астральных образах этой сказки. Во-первых, герой сказки, хотя и Быкович по отчеству, но родила его корова-мать от златоперого ерша, поев остатки от царского обеда. Золотая же рыбка -- всего лишь трансформированный образ Солнца -- но не того, что на небе, а того, что отражается в воде (море, реке, озере) и кажется золотой рыбкой в глубине (нашим предкам оптические законы физики известны не были). Во-вторых, Иван Быкович занят поиском Царицы Золотые Кудри и женится на ней. Царица эта звездно-небесного происхождения: под конец сказки она обращается звездой и прячется на небе среди своих сестер. При помощи друга-звездочета Иван Быкович возвращает ее назад: "Сорвалась звездочка с своего места, быстро покатилась по небу, упала на корабль и обернулась Царицею Золотые Кудри". В ряде сказочных вариантов Иван Быкович именуется Иваном Коровьим Сыном, что не только соответствует действительной сюжетной канве, но и отражает определенную стадию социально-экономического быта русского народа, когда корова-кормилица сравнивается по своему значению с тягловым быком, а при замене последнего конем вообще выдвигается на передний план. Как и во многих мифологических и архаических религиозных системах, корова у славян -- символ плодородия, изобилия и благоденствия, а бык -- символ могущества и богатства. Традиция возвеличивания образа коровы, восходящая и к древнеегипетской мифологии, и к ведийской, а затем и индуистской религии, где корова до сих пор священное животное, -- эта традиция закрепилась и в русском народном миросозерцании и сохранилась вплоть до нынешних времен, оказав, в частности, воздействие на творчество новокрестьянских поэтов -- С.Есенина и Н.Клюева. Происхождение слова "корова" не имеет среди филологов общеприемлемого объяснения и признается всеми этимологами как исключительно трудное. Представляется, что ключ к его объяснению содержится в некоторых несомненных русских параллелях, имеющих к тому же явную космическую направленность. Есть два исконно русских слова, позволяющих расшифровать смысл, закодированный в слове "корова". Во-первых, это однокоренное ныне выходящее из употребления слово "корочун", означавшее в прошлом зимнее солнцестояние, после чего зима поворачивала к лету. Видимо, в этом смысле "корочун" означал смерть зимы, что и дало второе значение самого слова -- "внезапная смерть", сохранившееся по сей день -- при утрате первоначального смысла. Итак, в связке однокоренных слов "корова -- корочун" значение Солнца присутствует, хотя и в закодированном, но в прямом смысле. В другом слове -- "каравай" (ранее писалось и произносилось -- "коровай") солярный смысл присутствует в снятом виде. Генетическая связь между словами "корова" и "коровай" сомнений не вызывает, более опосредована и скрыта связь между караваем и Солнцем, но и ее установить не так сложно. Каравай -- первоначально непременный элемент свадебного обряда (известны красные караваи, прямо олицетворявшие Солнце). В некоторых русских диалектах невеста называлась коровой, отсюда коровай -- невестин хлеб, ибо призван был магически обеспечить плодовитость невесты и благополучие семьи. При этом бык олицетворял жениха. Популярная детская игровая песенка (несомненно древнего происхождения) с припевом "каравай, каравай, кого хочешь выбирай" также предполагает перемещение по кругу. Все вышесказанное наводит на единственно возможное предположение, что корневая основа "кор" в однокоренных словах "корова", "корочун" и "коровай" связана по смыслу и происхождению с корневой основой "хор", где "к" и "х" -- трансформирующиеся согласные звуки. Это доказывают и варианты русского слова "хоровод" -- "коровод" (В.Даль) и "корогод" (М.Фасмер), означающий круговой танец (ср. "корона" -- кольцеобразный головной венец, от латинского слова, означающего "венок"). Ну, а как уже говорилось выше, в древнеславянских обрядах хороводы были связаны с культом Солнца; и один из Солнцебогов именовался Хорсом. Допустимо также провести параллель между русским понятием "корова" во всех его мифологических и обрядовых смыслах, с одной стороны, и, с другой стороны, одним из имен греческой Персефоны -- Богини царства мертвых, дочери Зевса и Деметры, супругой Аида. Второе, не менее известное имя Персефоны -- Кора, что дословно означает "девушка", "дева", "девственница". Здесь напрашивается прямая аналогия с нарицательным именем русской невесты -- "корова" и первоначальным смыслом имени греческой Коры -- "дева-девственница". Оба слова оказываются близкими по смыслу и этимологически родственными. Рудименты древнего поклонения (космическому) Быку сохранялись в народе вплоть до ХХ века. Исследователи русского фольклора Б.М. и Ю.М.Соколовы сообщили в Предисловии к своему сборнику "Сказки и песни Белозерского края" (Пгр., 1915) о бытующем среди новгородских крестьян языческих обычаях. В храмовый праздник 8 сентября и церкви села Пречистого крестьяне приводят "обещанный" скот. На паперти, в особо для этого устроенном месте, одного быка торжественно закалывают; мясо варят и тут же угощают им нищую братию. С поправками на время здесь несомненный отголосок того самого древнейшего обряда, о котором упоминается в известной присказке: "На Море-океане, на острове Буяне -- стоит дуб зеленый, под ним бык печеный, в нем нож точеный..." Корни же данного обряда уходят в доиндоевропейскую и индоевропейскую древность, когда Бог-громовержец (Индра, Зевс, Юпитер, Перун) или отождествлялся в какой-либо своей ипостаси с быком, или же очень тесно привязывался к корове-бычьим мифологическим сюжетам, а ритуал во многом сводился к принесению соответствующей жертвы. Одним из первых и великих -- по ведийским канонам -- подвигов древнеиндийского громовержца Индры было возвращение коров, похищенных таинственным племенем паниев, обитавших на краю света (Крайнем Севере?) за рекою Раса. (Здесь "пан" и "рос" ("рас") -- общеиндоевропейские корневые основы, сохранившиеся по сей день в русском языке, в том числе и в наименовании "Россия"). Критский Зевс и вся крито-минойская и микенская культура неотделимы от образа священного быка. Эта традиция, хотя и в сильно трансформированном виде, долго сохранялась и в русской культуре и верованиях, где дохристианский громовержец Перун был аккуратно замещен библейским громовержцем Ильей-пророком, чей образ, в свою очередь, восходит к древнесемитскому верховному Богу Илу -- властителю молнии и грома. В честь Бога-громовержца (неважно, как прозывался он у разных народов на протяжении тысячелетий) и приносились в жертву быки на Русском Севере еще в конце прошлого века. Вот как описывает обряд жертвоприношения быка среди крестьян Олонецкого края один из замечательных русских этнографов и фольклористов Елпидифор Васильевич Барсов (1836 -- 1917), особо подчеркивая, что весь ритуал, несмотря на участие в нем православного священника, калькирует обряд в честь языческого громовержца Перуна, замененного Ильей-пророком. Испокон веков бытовал среди олонецких крестьян обычай убивать в честь Ильи-пророка заветного быка. Более того, именно с этого момента велся отсчет всех времен года (что лишний раз свидетельствует о глубочайшей древности самого обряда). В урочный час приводили к церкви одного или нескольких "завиченных" (заветных) быков. Если жертвенных животных было несколько, то бросали жребий, кому из них быть первым. Хозяин избранного быка, получив благословение священника, отрезал у жертвы кончик правого уха и передавал его в часовню. Затем быка отводили на поварню, убивали, разрубали и варили большими кусками (от 4 до 8 фунтов), при этом мясо прикрепляли к краям котла ивовыми прутьями. Голову и бульон отдавали нищим, а правую заднюю ногу на причет церковный. По окончании вечерни или обедни священник с причетниками освящал жертву, и народ тотчас же бросался делить Ильинскую жертву. Поделив Ильинское мясо, все отправлялись на луг, где устраивалась общая трапеза. Кости сохранялись -- они считались приносящими счастье и увеличивающими (утраивающими) богатство114. В описанном обряде причудливо переплелись и ужились языческие и православные обычаи. Е.В.Барсов обнаружил и описал (правда, не столь подробно) также и следы почитания древнеславянского Божества Велеса (Волоса). Волос (в конечном счете от слова "вол") -- скотий (и в первую очередь -- бычий и коровий) Бог. После введения христианства был, по сходству имен, отождествлен со св. Власием, считавшимся покровителем скота, а в Олонецком крае так и именовавшимся Богом коров. Подобные жертвоприношения -- и не одних только быков -- в прошлом многократно описывались в русской литературе, локализовываясь в основном в северных областях. Совсем не случайно, что жертвенный обряд с быком перемежевывался при этом с жертвоприношением оленя115. Это наверняка объясняется особенностями тотемных предпочтений на разных стадиях развития протославянских и индоевропейских этносов. Вполне естественно предположить, что культ дикого оленя предшествовал культу одомашненного быка (коровы). Логика же тотемной памяти иррациональна: в преемственном коллективном сознании сменявших друг друга поколений два древних тотемных символа -- олень и бык -- слились в единый образ тура-оленя: еще совсем недавно в южнорусском фольклоре жива была песня про "дивное зверье тура-оленя"116. Любопытно также, что в древнерусском языке долгое время сохранялась архаичная вокализация слова "олень" -- "елень", в котором явственно просматривается его происхождение от слова "ель", "елка" (получается: "елень" -- это ельниковый зверь, то есть тот, что живет среди елей). Но еще более знаменательно, что в то же самое лексическое гнездо входит и слово "елин", что в древнерусском языке означало "эллин". Точно так же оно звучало и в древнегреческом языке и, вероятнее всего, в том же самом смысле -- с учетом того, как об этом подробно говорилось в 1-й части, что прапредки эллинов пришли на Балканы с Крайнего Севера, постепенно мигрировав через лесные массивы Европы. Из этого же лексического гнезда вышли исконно русские слова "елань" ("лесная прогалина" или "луговая равнина") и образованное от первого -- "лань" ("дикая коза"). Память о тотемном праиндоевропейском и постиндоевропейском прошлом явственно просвечивается в былине "Два тура и турица". Удивительно также, что сохранилась она и была записана в конце прошлого века среди терских казаков. Содержание этой редкой былины на первый взгляд самое что ни на есть приземленное: подгулявшие накануне казаки вышли поутру опохмелиться за городскую стену и вдруг увидели двух золоторогих туров. Здесь в бытовую часть повествования вклинивается архаично-сказочная вставка, в которой рассказывается, как два тотемно-ритуальных быка (откуда их златорогость) плывут к гиперборейскому Острову Буяну: Да бежали туры во сине море, Да спускались туры в море по брюхо, Забивали туры морду по уши, Достовали туры ключевой воды; А напившись туры в море поплыли. Переплывши туры Океан-море, Переплывали туры на Буян-остров, Там встречала их родная матушка, Молодая турица златорогая, Златорогая да одношерстная... Сюжет о двух турах и турицах златорогих известен и в северных записях -- и, в частности, во вступлении к одному из вариантов былины о богатыре Василии Игнатиевиче и Батыге. Но в записи А.Ф.Гильфердинга отсутствует наиболее древний и интересный мотив, связанный с Островом Буяном. Космическая же атрибутика быков-оленей ("быков" -- в данном случае "самцов") легко обнаруживается, к примеру, в двух славянских песнях -- болгарской и русской, -- где привязка к устойчивым астральным символам оказывается практически идентичной. В болгарской песне: Сделал его Бог оленем с ясным Солнцем на челе, с месяцем на груди, с частыми звездами по телу. В русской вятской свадебной песне, сохранившейся в дореволюционном архиве: Ой, был я у Дуная на бережке... пил олень воду, а сам взыграл... ой, на правом бедре млад светел месяц, ой, на левом бедре красное солнышко, ой, насупротив оленя заря утренняя, ой, по оленю частые звезды117. Древний в основе своей доиндоевропейский образ волшебной коровы и ее небесно-космических атрибутов пронизывает весь русский сказочный фольклор. В концентрированной форме он отразился в известной сказке о Крошечке-Хаврошечке -- шедевре устного народного творчества из афанасьевского сборника (No 100). Чудесная корова -- помощница преследуемой девушки -- гибнет в результате злых козней, из ее костей (вариант -- из кишок) вырастает волшебная яблоня с серебряными ветвями и золотыми листьями (в русской сказке лишь в этом отдаленный намек на космические цвета -- солнечно-золотой и серебряно-лунный). Зато совершенно недвусмысленные космические реминисценции обнаруживаются в таком же сюжете о волшебной корове (в вариантах -- быка) в белорусской сказке, записанной в прошлом веке в Витебской губернии Е.Р.Романовым. Сказка интересна редким в славянском фольклоре нюансом: отец после смерти жены пытается жениться на собственной дочери. Но мать из могилы советует дочери выдвинуть условие: пусть отец сперва справит платье "как на небе звезды, как на небе месяц" (вот они космические реминисценции!). Второе условие тоже связано с Космосом: отец обязан был справить повозку и коней, как звезды и как месяц. По счастью, кровосмесительства не произошло -- да такое с точки зрения позитивной народной морали, закреплявшейся в фольклоре, и не могло случиться (что вообще-то не исключало случаев инцеста). По третьему условию, выдвинутому сиротой по совету матери (из могилы), отец должен жениться на вдове с тремя дочерями (в популярном варианте -- Одноглазка, Двухглазка и Трехглазка). Дальше сюжет разворачивается по знакомой схеме: мачеха с дочерями пытается извести падчерицу, но той помогает волшебная Коровка Буренька. Когда мачеха с помощью дочерей выследила Корову, она велит ее зарезать. Но падчерица, по совету матери, находит зернышко в кишках зарезанной коровы, сажает, и из него вырастает яблоня -- одно яблоко золотое, другое серебряное, которые никому не даются (золото и серебро здесь, как и полагается, олицетворяют Солнце и Луну). Да и падчерица между тем продолжает разъезжать в платье, как звезды и месяц на небе, и в такой же повозке с конями. (Здесь, несомненно, смутное воспоминание о космических колесницах древнеарийских богов, сохраненное в народном сознании и фольклоре.) Увидал ее в таком виде царский сын и влюбился. Падчерица пытается скрыться, но царевич разливает на ее пути растопленную смолу, в которой увязает один башмачок. Его стали примерять девушкам по всему царству, при этом мачеха подсекла пальцы своим дочерям, а падчерицу спрятала под корыто. Царевич находит свою суженую и женится на ней. Казалось бы, все -- но нет. Когда у молодой царицы родился ребенок, мачеха превратила падчерицу в лису и подменила собственной дочерью. В конце концов обман разоблачается: муж увидел, как лиса сбрасывает шкуру, чтобы покормить своего ребенка. Шкура сжигается, и наступает неотвратимое возмездие: мачеху и ее дочь -- царицу-самозванку привязывают к конским хвостам и пускают в чисто поле118. Последовательный и тесно увязанный между собой ряд архетипов, запечатленных в русском фольклоре, естественно продолжает следующий космический символ -- Конь. Почти все космические функции коня удачно соединены в классической литературной сказке Петра Павловича Ершова "Конек-горбунок", бережно и скрупулезно использовавшего образы русского фольклора. Два небывалых коня золотогривых, их мать -- волшебная кобылица, умчавшая Иванушку к поднебесью, и, наконец, чудесный Конек-горбунок, уносящий своего хозяина еще дальше -- к небесным светилам. Здесь сконцентрированы древние верования о космической предназначенности коня. В индоевропейской традиции Бог Солнца неотделим от солнечных коней или солнечной колесницы, на которой он ежедневно объезжает небо с Востока на Запад. Гимны Ригведы славят солнечного Бога Сурью: Запряг (Сурья) семь чистых Дочерей колесницы солнца. На них, самозапрягающихся, ездит он (1, 50, 9). ................................ Благодатные рыжие кобылицы Сурьи, Яркие, пестрые, вызывающие восторг, Достойные поклонения, поднялись на спину неба. В один день они объезжают небо и землю (1, 115, 3). В современном литературном переводе гимны Ригведы, обращенные к Сурье, звучат так: ...Семь кобылиц по крутым небесам влекут твою колесницу, Пламенновласый ты тьму сжигаешь радостно и легко, И все, что дышит, видит и слышит, к свету -- к тебе стремится, О славный Сурья, о наш Солнцебог, о Видящий далеко! ...119 Конь в Ригведе представляется рожденным из океана с крыльями сокола или вытесанным Богом из Солнца (1, 163, 1-2). Древним индийцам вторили древние иранцы: Мы молимся Солнцу, Бессмертному Свету, Чьи кони быстры120. Древнегреческий Бог Солнца Гелиос перемещается по небу в колеснице, запряженной четверкой коней (рис. 152), что соответствует либо четырем странам света, либо четырем временам года. В одной же из польских сказок Солнце ездит в алмазной двухколесной повозке, запряженной двенадцатью златогривыми конями (сивками), что соответствует двенадцати месяцам в году. В огненной колеснице по небу разъезжает и грозный славянский Бог Перун -- породитель молнии, дождя и грома. Впоследствии в народном представлении эти функции были целиком перенесены на Илью-пророка, также объезжающего небо на конской упряжке. Небесный конь -- неразлучный спутник и другого космогонического общеславянского Бога -- Световита. По свидетельству латинских средневековых авторов-очевидцев Гельмольда и Саксона-грамматика, у балтийских славян при арконском храме содержался в большом почете белый конь, посвященный Световиту, а возле огромного скульптурного изображения этого Бога висели седло и удила. Ездить на Световитовом коне было строжайше запрещено, дотрагиваться до него -- тоже. Только жрец имел право выводить и кормить священного коня. Народ верил, что Световит садился ночью на своего небесного коня и, устремляясь в небо на врагов славян, истреблял их дотла121. Конь -- устойчивый образ народного искусства. Многочисленные и разнообразные изображения солнечных коней встречаются в русском орнаменте, резьбе, утвари (рис. 153). Летающие и скачущие до небес кони -- излюбленные образы русского фольклора. В народной памяти древние представления о солнечном золотом коне сохранились также в виде мнения о солнечных зайчиках, как о кониках, что солнышко выпускают. Кстати, и о зайце -- древнейшем тотеме праиндоевропейцев и всех народов земли. Заяц и кролик -- древнейший магический (а во многих случаях демонический -- откуда поверье: встреча с зайцем приносит несчастье122) фольклорный персонаж народов Европы, Азии, Африки и обеих Америк. Космические реминисценции, связанные с зайцем, прослеживаются и в русском фольклоре. Помимо солнечных зайчиков, доживших и до наших дней, заяц отождествлялся и с месяцем. В одной детской народной песенке он так и именуется -- Заяц-Месяц: Заяц-месяц Сорвал травку, Положил на лавку... С детства и навсегда врезаются в память завораживающие строки, дошедшие из незапамятных времен и звучащие как заклинания: "Конь бежит -- земля дрожит, из ушей дым валит, из ноздрей пламя пышет". "Сивка-Бурка, Вещая Каурка, стань передо мной, как лист перед травой!" "В правое ухо влезь, в левое вылезь -- станешь таким красавцем, каких свет не видывал". Космические реминисценции проступают и в сюжетах о конях, скачущих до неба, и в сюжетах о героях, рожденных от лошади. Так, в известной сказке об Иване-Кобыльникове сыне, записанной в Сибири в начале века123, спутниками и помощниками героя выступают Иван-Солнцев сын и Иван-Месяцев сын. В русском фольклоре и народном миросозерцании с единосущностью коня и Солнца связаны другие известные образы и имена. Так, сказочный конь Сивка-Бурка (или в сказках других славянских народов -- Солнечный конь, Конь-солнышко), вне всякого сомнения, олицетворяет дневное светило. Его имя также восходит к протоиндоевропейским верованиям (Богиня Сива " Бог Шива). В одной из самых емких по мифологической закодированности сказок из афанасьевского сборника (No 104) о Василисе Прекрасной приоткрываются древнейшие представления русского народа о слитности смены дня и ночи с космическими всадниками: День ясный -- "сам белый, одет в белом, конь под ним белый и сбруя на коне белая"; Солнце красное -- всадник "сам красный, одет в красном и на красном коне"; Ночь темная -- "опять всадник: сам черный, одет во всем черном и на черном коне". Мифологические солнцеобразы не просто вошли в плоть и кровь народного миросозерцания -- они стали неотъемлемой частью народного искусства и повседневного быта. Конские головы, укрепляемые на краю крыш, символизируют солнечную колесницу (в развернутых сюжетах вышивок, росписей и резьбы эти кони, как правило, изображаются вместе с Солнцем). В композиции русской избы кони, устремленные в небо, как бы уносят весь дом в космические дали. Солнце присутствует здесь же в разных украшениях -- оно неотделимо от этого полета, более того -- это как бы модель солнечной колесницы, запряженной деревянными навершными конями. Навершие крыши, называемое охлупень (от слова "охлуп" -- "крыша", "кровля"), не обязательно делалась в виде коня. На русском Севере были также распространены охлупни-утицы. Утка, водружавшаяся при этом на конек, раскрывала еще более глубинные пласты народного миросозерцания: она символизировала ту самую Праматерь-утку, которая, по общему представлению многочисленных народов Евразии, сотворила землю и весь мир. Современное русское "конь" -- сокращенное от древнерусского "комонь". "Комони ржут за Сулою", -- навсегда врезается в память фраза из "Слова о полку Игореве". Общеиндоевропейская линия развития этого понятия содержится в санскритском бrvan -- "конь". Корень этот сохранился в старорусских словах "орать" -- "пахать", "орало" -- "соха", "оратай" -- "пахарь". Солнечный аспект обнаруживается в собирательном имени древнегреческих Богинь -- Оры, они отвечают за смену времен года и заботятся о божественных колесницах. По Велесовой книге, один из обожествленных прародителей древних руссов звался Ореем (Орем). (А.И.Асов -- известный интерпретатор "Книги Велеса" -- так и переводит это имя: Арий). Корень здесь, хотя и сродни санскритскому бrvan ("конь") и родственным ему древнерусским "оралу" и "оратаю", но непосредственно восходит, как, скажем, и имя древнегреческого героя Ореста к общеарийскому понятию arjб -- "благородный" (откуда и само понятие "арий", "ариец"). Наконец, вспомним, что один из санскритских синонимов названия Солнца -- arkб. Эти понятия, как и образованные от него имена, несравненно более древнего происхождения, чем гнездо слов, связанных с понятием коня. Одомашнивание лошади современные историки относят к VII тысячелетию до новой эры, а первые документированные (в том числе и археологические) факты существования культа коня у племен, населявших территорию нашей Родины, относятся к концу IV тысячелетия до новой эры. Времена же существования общего праязыка и последующей его дифференциации -- значительно более ранние, не совпадающие с эпохой приручения лошади. Архетипы космических животных, выступавшие опорными точками народного мировоззрения и неисчерпаемыми источниками духовных сил, пронизали в дальнейшем всю русскую литературу -- поэзию и прозу. Собирательный образ, объединивший в себе одновременно коня, птицу и русскую землю -- это "птица-тройка" из поэмы Н.В.Гоголя "Мертвые души". Русь -- устремленная в будущее, но не стремящаяся оторваться от своего прошлого "птица-тройка". Русь -- Мать-родина соединяется в представлении русского человека с Матерью Сырой Землей. Это -- следующий и последний архетип народного миросозерцания, уходящий своими корнями к самым истокам общечеловеческой культуры. Космос -- это не только далекие звезды, ослепительное Солнце и таинственная Луна. Космос, точнее частичка его -- это и сама Земля, физически и космологически неотделимая от всей Вселенной. Человек -- сын Матери-Земли. Он неразрывно связан с ней тысячами невидимых нитей с момента рождения и до момента смерти. Но сын Земли -- значит, и сын Космоса, значит, он сам -- частичка этой Вселенной: Солнечной системы, Земли, Галактики. В философском плане такая проблема рассматривается в форме традиционного вопроса о единстве Макрокосма и Микрокосма. Однако интуитивно данный научный факт осознавался и на донаучном уровне. Мифологизированное мировоззрение сформировало образ Великой матери, которая в народном сознании сливается в конечном итоге с Матерью Сырой Землей (рис. 154). Бессознательное поклонение Матери-Земле и беспрекословное ее приятие как Великого материнского первоначала уходит корнями в доисторические времена, в ту пору, когда женщина была и прародительницей и вершительницей судеб рода. Данная эпоха, растянувшаяся на тысячелетия, нашла свое отражение в многочисленных изображениях женщин, олицетворявших великое материнское начало (рис. 155). Земля представлялась живым и жизнедарующим началом, поскольку она плодоносит так же, как плодоносят животные или растения. Отсюда распространенные во многих древних (и не только в древних) культурах сопоставления плодоносящего поля и деторождающей женщины. А земледельческий труд отождествлялся с актом зарождения жизни, где вспахивающее орудие труда -- от заостренного кола и мотыги до сохи и плуга -- постоянно сравнивался с мужским детородным органом -- фаллосом, без которого немыслимо никакое плодоношение земли. У народов, находящихся на низкой ступени развития, сохранилось немало древних обычаев, связанных с культом земли: возложение только что родившегося ребенка на землю, обязательное погребение детей, вынос больных и умирающих на голую землю с целью возможного исцеления и др. Многие из этих обычаев глубоко и всесторонне проанализированы в классическом труде немецкого исследователя древней мифологии Альбрехта Дитериха (1866 -- 1908), который так и называется: "Мать Земля" (1905 г.). Одной из главных причин поклонения женщине как Великой богине явилось также и то, что именно с женщин-собирательниц плодов земли зачалось искусство земледелия, сохранение семян и выращивание растений. Все это вместе взятое и слилось в священное таинство, олицетворением коего явилась женщина-мать, роженица и рожаница -- рожающая детей и рождающая в эзотерическом союзе с землей урожай, обеспечивающая продолжение собственного рода и сохраняющая преемственность в жизни растительного (а затем и животного) царства. Она -- сама царица в этом мире, она -- Богиня (Деметра, Кибела, Рожаница, Гея, Рея, Мать Сыра Земля). Земля -- мать всего сущего, считали эллинские мыслители: "все рождает земля и все берет она опять". Самые таинственные Элевсинские мистерии у афинян были связаны с культом Земли. Участники сакраментальных актов спускались в подземный храм Матери-земли Деметры и тем самым превращались в ее детей, дабы подготовить в недрах подземной Богини к новому рождению после смерти из лона божественной матери. Что именно происходило в подземельях храма Деметры, известно лишь в общих чертах124: каждый участник Элевсинских мистерий был связан обетом молчания, нарушение которого было хуже смерти -- и потому никто не оставил никаких свидетельств. Элевсинские мистерии надолго аккумулировали и законсервировали в символическо-закодированной форме древнейшую память о мифическом прошлом эллинов, включая и гиперборейскую старину. Общеславянские и русские мифы о Земле-матери очень древнего происхождения -- они пронизывают все исторические эпохи, различие между которыми весьма условно. Для русского человека земля, на которой он живет, -- самое святое на свете. Он зовет ее Матерью и привязан к ней всеми фибрами своей души, каждой частичкой своего тела. Никому не хочется расставаться с ней, а если вдруг и случится час разлуки, все помыслы и устремления направлены к тому, чтобы как можно скорей вернуться назад. Русский народ, Родина, родная земля -- понятия неразделимые. Полнокровным содержанием, впитавшим всю любовь народа к родной земле, русское мировоззрение наполнилось, пройдя через множество этапов развития, и приобрело полновесное звучание с возникновением земледелия, когда начала доминировать идеология крестьянина-землепашца, а богатство России и ее народа стало напрямую зависеть от земельных просторов Руси и земли, как главного мерила богатства -- материального и духовного. Выразителем и олицетворением этой крестьянской идеологии стал былинный богатырь Микула Селянинович, чья сила в прямом смысле дарована самой землей и чья идеология целиком и полностью опирается на земную силу Руси. Первый русский оратай -- любимый сын Матери Сырой Земли и русского крестьянства. В почесть ему, милостивому кормильцу и поильцу, справлялись коллективные пиры -- столованья на братчинах -- микулищинах, пелись громкие микульские песни в честь наступающего дня именин Матери Сырой Земли: Микула-свет, с милостью Приходи к нам, с радостью, С великою благостью... Мать Сыра Земля добра, Уроди нам хлеба, Лошадушкам овсеца, Коровушкам травки!.. В древней обрядовой песне этой закодированы сразу три космических символа русских крестьян -- Корова, Лошадь (Конь) и Мать Сыра Земля, объединенные общим символом, к тому же выразителем Света, Микулой Селяниновичем. В литературе отмечено, что традиционный языческий праздник в честь оратая Микулы Селяниновича впоследствии перевели на христианского святого, Николая Чудотворца. Оттого-то на Руси так Николу милостивого и почитают. Весенний праздник в честь Святого Николы (Миколы) был специально приурочен к празднику Матери Сырой Земли, что любит "Миколу и его род". Вот почему на Руси сходятся два народных праздника: первый -- "Микула с кормом" (Никола-великий) 9 мая по старому стилю; другой -- "именины Матери Сырой Земли" 10 мая125. Микула Селянинович -- носитель тяги земной, то есть силы Матери Земли. В сборнике П.Н.Рыбникова приведен прозаический пересказ былины о Святогоре и Микуле. Это удивительное и драгоценное свидетельство о древнейших космомифических воззрениях наших предков. В этой былине Святогор пытается догнать на широком пути-дороге прохожего и никак не может. И тогда проговорил богатырь таковы слова: -- Ай же ты, прохожий человек, приостановись не то множечко, не могу тебя догнать на добром поле. Приостановился прохожий, снимал с плеч сумочку и кладывал сумочку на сыру землю. Говорит Святогор-богатырь: -- Что у тебя в сумочке? -- А вот подыми с земли, так увидишь. Сошел Святогор с добра коня, захватил сумочку рукою, -- не мог и пошевелить; стал здымать обеими руками, только дух под сумочку мог подпустить, а сам по колена в землю угряз. Говорит богатырь таковы слова: -- Что это у тебя в сумочке накладено? Силы мне не занимать стать, а я и здынуть сумочку не могу. -- В сумочке у меня тяга земная. -- Да кто ж ты есть и как тебя именем зовут, звеличают как по изотчины? -- Я есть Микулушка Селянинович. Микула -- носитель тяги земной в прямом смысле: он несет Силу Матери сырой земли в сумочке за плечами, легко обгоняя самого могучего старорусского богатыря Святогора. Тяга земная, заключенная в котомке, легко прикасается к своему источнику, питаясь необъятной силой Матери Земли, чтобы затем вновь вернуться на плечи Микулы, и передается сполна крестьянскому богатырю. Но точно таким же в античной мифологии был великан Антей, сын Посейдона и Геи, который черпал свою нечеловеческую силу, прикасаясь к Матери-Земле. Несомненен и общий индоевропейский источник происхождения двух казалось бы совершенно несходных образов. Функциональное сходство тем не менее практически абсолютное: оба героя черпают свою необъятную силу у одной и той же матери -- Геи-Земли. Конец вот только у героев разный: Антея задушил Геракл, оторвав его от Земли и лишив тем самым силы, а равному по силе Микуле не нашлось ни среди людей, ни среди богатырей, ни среди Богов. Мать Сыра Земля всегда выступала ядром русской идеологии. Достаточно сопоставить два периода -- очень далекий, связанный с предысторией Руси, и недавний, когда древние образы по-новому переосмыслялись русскими мыслителями. Древний миф о Земле и Солнце сохранили для нас русские раскольники, скрывшиеся от преследования в заволжских лесах. Нижегородские легенды вдохновили А.Н.Островского на создание сказки о Снегурочке, погубленной Солнцем-Ярилой. Более древний миф о браке Земли и Солнца донес роман П.И.Мельникова-Печерского "В лесах", где воспроизведен заветный текст древнерусских космогонических воззрений, передававшихся из поколения в поколение126. "Вот сказание наших праотцов о том, как бог Ярила возлюбил Мать Сыру Землю и как она народила всех земнородных. Лежала Мать Сыра Земля во мраке и стуже. Мертва была -- ни света, ни тепла, ни звуков, никакого движения. И сказал вечно юный, вечно радостный светлый Яр: "Взглянем сквозь тьму кромешную на Мать Сыру Землю, хороша ль, пригожа ль она, придется ли по мысли нам?". И пламень взора светлого Яра в одно мгновение пронизал неизмеримые слои мрака, что лежали под спавшей землею. И где Ярилин взор прорезал тьму, там воссияло Солнце Красное. И полились через солнце жаркие волны лучезарного Ярилина света. Мать Сыра Земля от сна пробуждалася и в юной красе как невеста на брачном ложе раскинулась... Жарко пила она золотые лучи живоносного света, и от того света палящая жизнь и томящая нега разлились по недрам ее. Несутся в солнечных лучах сладкие речи бога любви, вечно юного бога Ярилы: "Ох, ты гой еси, Мать Сыра Земля! Полюби меня, Бога светлого, за любовь за твою я украшу тебя синими морями, желтыми песками, зеленой муравой, цветами алыми, лазоревыми, народишь от меня милых детушек число несметное...". Любы Земле Ярилины речи, возлюбила она бога светлого и от жарких его поцелуев разукрасилась злаками, цветами, темными летами, синими морями, голубыми реками, серебристыми озерами. Пила она жаркие поцелуи Ярилины, и из недр ее вылетали поднебесные птицы, из вертепов выбегали лесные и полевые звери, в реках и морях заплавали рыбы, в воздухе затолклись мелкие мушки да мошки... И все жило, все любило и все пело хвалебные песни: отцу-Яриле, матери -- Сырой Земле. И вновь из Красного Солнца любовные речи Ярилы несутся: "Ох, ты гой еси, Мать Сыра Земля! Разукрасил я тебя красотою, народила ты милых детушек число несметное, полюби меня пуще прежнего, народишь от меня детище любимое". Любы были те речи Матери Сырой Земле, жадно пила она живоносные лучи и народила человека... И когда вышел он из недр земных, ударил его Ярила по голове золотой возжой -- ярой молнией. И от той молоньи ум в человеке зародился. ........................................... Ликовала Мать Сыра Земля в счастье, в радости, чаяла, что Ярилиной любви ни конца, ни края нет... Но по малом времени красно солнышко стало низиться, светлые дни укоротились, дунули ветры холодные, замолкли птицы певчие, завыли двери дубравные, и вздрогнул от стужи царь и владыка всей твари дышащей и не дышащей. Задумалась Мать Сыра Земля и с горя-печали оросила поблекшее лицо свое слезами горькими -- дождями дробными. Безмолвен Ярило. "Не себя мне жаль, -- плачется Мать Сыра Земля, сжимаясь от холода, -- скорбит сердце матери по милым детушкам". Говорит Ярило: "Ты не плачь не тоскуй, Мать Сыра Земля, покидаю тебя не надолго. Не покинуть тебя на время -- сгореть тебе до тла под моими поцелуями. Храня тебя и детей наших, убавлю я на время тепла и света, опадут на деревьях листья, завянут травы и злаки, оденешься ты снеговым покровом, будешь спать-почивать до моего приходу... Придет время, пошлю к тебе вестницу -- Весну Красну, следом за Весною я сам приду". Плачется Мать Сыра Земля: "Не жалеешь ты, Ярило, меня бедную, не жалеешь, светлый Боже, детей своих! ...Пожалей хоть любимое детище, что на речи твои громовые отвечало тебе вещим словом, речью крылатою... И наг он и слаб -- сгинуть ему прежде всех, когда лишишь нас тепла и света..." Брызнул Ярило на камни молоньей, облил колючим взором деревья дубравные. И сказал Матери Сырой Земле: "Вот я разлил огонь по камням и деревьям. Я сам в том огне. Своим умом-разумом человек дойдет, как из дерева и камня свет и тепло брать. Тот огонь -- дар моему любимому сыну. Всей живой твари будет на страх и ужас, ему одному на службу". И отошел от Земли Бог Ярило... Понеслися ветры буйные, застилали темными тучами око Ярилино -- красное солнышко, понесли снега белые, ровно в саван окутал в них Мать Сыру Землю. Все застыло, все заснуло, не спал, не дремал один человек -- у него был великий дар отца Ярилы, а с ним и свет и тепло... Так мыслили старорусские люди о смене лета зимою и о начале огня. Оттого наши праотцы и сожигали умерших: заснувшего смертным сном Ярилина сына отдавали живущему в огне отцу. А после стали отдавать мертвецов их матери -- опуская в лоно ее. Оттого наши предки и чествовали великими праздниками дарование Ярилой огня человеку. Праздники те совершались в долгие летние дни, когда солнце, укорачивая ход, начинает расставаться с землею. В память дара, что даровал Бог света, жгут купальские огни. "Что Купала, что Ярило -- все едино, одного Бога звания". В народном мировоззрении образ Матери Сырой Земли сливался с образом Богородицы, что давало основание официальным представителям церкви постоянно говорить о двоеверии русского человека. Оба образа действительно тождественны, точнее было бы даже говорить о двух ипостасях одного и того же образа Великой матери, ведущего свое происхождение из незапамятных времен общечеловеческой культуры. Богородица была всегда объектом поклонения русских людей, а еще раньше -- их праславянских и общеарийских предков. Под тем же именем. Лишь впоследствии христианство приспособило к испокон веков существовавшим традициям новую идеологическую концепцию и евангельскую историю о Марии -- матери Иисуса Христа. Новая Богородица впитала в себя многие черты, которые всегда характеризовали Великую Мать. Даже каноны иконографии остались прежними, нисколько не меняясь (рис. 156). Особенно это характерно для изображения Великой Матери -- Великой Богини -- Богородицы с распростертыми для благословения руками (рис. 157). Изображения, точнее их код, были одними и теми же и у древних египтян: Богиня Исида (рис. 158), и на русских вышивках, воспроизводящих Великую Богиню безотносительно к ее религиозной принадлежности, и на русских православных иконах (рис. 159). Здесь кончается предыстория Матери Сырой Земли и начинается история ее жизни в русской литературе и философии. Нет, пожалуй, никакой другой языческой темы, которая бы так ни притягивала разных русских мыслителей и писателей, красной нитью проходя через все русское мировоззрение. Образ Матери Сырой Земли в русской литературе и философии восходит к древнейшим дохристианским верованиям и устному народному творчеству. В известном духовном стихе "Как расплачется и расступится Мать сыра земля перед Господом..." Земля исповедывается перед Богом о тяжести своей доли -- быть покровительницей грешного рода людского. В другом духовном стихе "Уж как каялся молодец сырой земле...", напротив, человек исповедывается Земле-матери в совершенных грехах. В "Сказании о "Мамаевом побоище" есть потрясающее своим гуманизмом место, когда Мать-земля перед Куликовской битвой плачет о детях своих -- русских и татарах, которым только еще предстоит погибнуть в кровавой сече. Один из сподвижников князя Дмитрия Донского -- тоже Дмитрий Волынец -- приник к земле правым ухом и услышал "землю рыдающую двояко: одна сторона точно женщина громко рыдает о детях своих на чужом языке, другая же сторона, будто какая-то дева вдруг вскрикнула громко печальным голосом, точно в свирель какую, так что горестно слышать очень"127. В поэтизированном представлении русского человека Земля всегда выступала подлинной матерью и покровительницей всех людей: она не только забирает их после смерти, но и является источником всего живого. "Земля, земля, мати сырая! Всякому человеку земля отец и мать!" -- говорится в одном из духовных стихов. А Голубиная книга расшифровывает: Телеса наши от сырой земли, Кости крепкие от камени, Кровь -- руда от Черна моря Наши помыслы от облак небесных. Земля-заступница дает человеку силу и могущество, стоит только к ней прикоснуться. Сказочные герои, ударяясь о землю, превращаются в богатырей, обретают силу великую. Земля одновременно и судья, искупительница грехов. Клятва землею -- одна из самых древних, страшных и крепких. При этом землю целовали и даже ели. Первый русский мыслитель-экономист Иван Тихонович Посошков (1652 -- 1726) в своей знаменитой "Книге о скудости и богатстве" приводит факты, когда крестьяне, поклявшиеся землей (с дерном на голове), не сдержавшие данного слова и уличенные во лжи, умирали прямо на меже. В народе говорили: "Не лги -- земля слышит"; "Грех землю бить -- она наша мать". Или: "Питай -- как земля питает, учи -- как земля учит, люби -- как земля любит". Отсюда же строжайший запрет до 25 марта вбивать в землю колья -- иначе она отомстит засухой. Народное благоговение переед землей вдохновенно выражено в двух тютчевских строках: Нет, моего к тебе пристрастья Я скрыть не в силах, Мать-Земля! Софийно-соборное мировоззрение практически всех русских мыслителей было всегда сориентировано на глубинно-народное почитание Матери-земли, предстающей в творчестве конкретных философов и писателей в разных обличиях. Традиции почитания Матери Сырой Земли восходят к эпическому и лирическому фольклору, отчасти к летописанию, но главное -- к исконным верованиям, сохранившимся до наших дней. Чувство почитания Матери-земли, сближение ее с Богородицей и Софией чуть ли не генетически заложено в русских людях и передается ими от поколения к поколению. Н.В.Гоголь серьезно и глубоко интересовался народным мировоззрением, он отмечал: "Мать-земля была искони священною у славян. В земле соединяются и смерть и плодородие. Она самая близкая проповедница человеку, и питательница, и его погребательница. Славяне воспитаны на земледелии, с принятием веры христианской святые церкви на место языческих богов становятся покровителями земледельческих занятий..."128. Одним из первых русских космистов, кто облек традиционные воззрения в поэтическо-философскую форму, был Владимир Соловьев. Уже в его софийных стихах образ Софии-Премудрости проявляется в образе Земли-владычицы: Земля-владычица! К тебе чело склонил я, И сквозь покров благоуханный твой Родного сердца пламень ощутил я, Услышал трепет жизни мировой. ............................. И в явном таинстве вновь вижу сочетанье Земной души со светом неземным, И от огня любви житейское страданье Уносится, как мимолетный дым. В другом стихотворении Соловьев продолжает ту же тему: Владычица-земля! С бывалым умиленьем И с нежностью любви склоняюсь над тобой. Лес древний и река звучат мне юным пеньем... Все вечное и в них осталося со мной. ................................. И призраки ушли, но вера неизменна... А вот и солнце вдруг взглянуло из-за туч. Владычица-земля! Твоя краса нетленна, И светлый богатырь бессмертен и могуч. Не надо думать, что перед нами -- всего лишь поэтический образ. Во-первых, в творчестве Соловьева поэзия неотделима от философии. Во-вторых, те же мысли проводятся и в сугубо теоретических работах. Так, в статье "О причинах упадка средневекового миросозерцания" философ пишет: "...Пора признать и осуществить свою солидарность с матерью-землею, спасти ее от омертвения, чтобы и себя спасти от смерти"129. Точно так же и Сергей Булгаков, разрабатывая софийную космогонию, в прямом смысле спускается с небес на землю, обращаясь к Матери-земле. Начало начал (оно же -- София), оказывается самым близким для каждого человека понятием, объединяющим Мать и Землю и превращающимся в Великую Матерь Землю. "Материя-матерь, меон есть необходимая основа бытия, возникновения и уничтожения. Если что-либо бывает, то необходимо ему из чего-либо возникать и куда-либо возвращаться, ибо безвоздушная область чистого небытия остается за пределами досягаемости. Необходимо материнское лоно, которое есть одновременно и ложесна, <...> и могила. Иначе говоря, это -- Великая Матерь Земля, лик которой греки чтили под именем Деметры; это -- та Земля, которую сотворил Господь "в начале", при создании мира (вместе с "небом"). Быв засеменена творческим да будет, она изводит из своего лона все существующее и обратно приемлет в меональные недра свои все, что "есть земля", из нее родилось130. В пронзительных исповедальных воспоминаниях Булгаков увязывает в одно целое софийность Матери-земли и софийность Матери-родины. "Родина есть священная тайна каждого человека, так же как и его рождение. Теми же таинственными и неисследимыми связями, которыми соединяется он через лоно матери со своими предками и прикрепляется ко всему человеческому древу, он связан через родину и с матерью-землей..."131. Посвящая главный труд своей жизни "Столп и утверждение истины" -- Всеблагоуханному и Пречистому Имени Девы и Матери, Павел Флоренский обращается также и к соответствующей символике Софии-Премудрости: ее венец -- это "обычный признак Земли-Матери в ее различных видоизменениях, выражающий, быть может, ее покровительство человечеству, как совокупному целому"132. Сходные идеи высказывались и другими русскими философами, в особенности Николаем Бердяевым, Львом Карсавиным и Василием Розановым (последний доводил образ Матери-Земли до образа Матери-Вселенной133. Земля -- частица Вселенной. Через слияние с ней, а значит -- и со всем Космосом, происходит духовное прозрение и физическое укрепление человека. В русской литературе носителем и выразителем данного мировоззрения стал Алеша Карамазов в одном из кульминационных эпизодов романа Ф.М.Достоевского, где отказу Алеши от иночества предшествует его прямое обращение к Космосу и Матери-Земле. "Полная восторгом душа его жаждала свободы, места, широты. Над ним широко, необозримо опрокинулся небесный купол, полный тихих сияющих звезд. С зенита до горизонта явился еще неясный Млечный Путь. Свежая и тихая до неподвижности ночь облегла землю. ...Тишина земная как бы сливалась с небесною, тайна земная соприкасалась со звездною... Алеша стоял, смотрел и вдруг как подкошенный повергся на землю. Он не знал, для чего обнимал ее, он не давал себе отчета, почему ему так неудержимо хотелось целовать ее, целовать ее всю, но он целовал ее плача, рыдая и обливая своими слезами, и исступленно клялся любить ее, любить во веки веков... О чем плакал он? О, он плакал в восторге своем д